А тем временем из-за французского подполковника Флаттерса и его миссии по всей Сахаре бушевали бури интриг.
В Мурзуке, оживленном перекрестке караванных путей, турецкий бей пытался успокоить нервы торговцев, боявшихся лишиться доходов, если французам удастся построить железную дорогу. Бей получил распоряжения из Триполи, после чего встретился со своими агентами. Их он отправил с подробными инструкциями и изрядной частью казны в Ин-Салах дожидаться прибытия аменокаля ахаггарских туарегов.
В оазисе Гат собрались фанатики из секты сенусситов, чтобы обсудить угрозу со стороны неверных. Их жизни были посвящены Аллаху и джихаду против еретиков. Секта была небольшой, но быстро растущей. Создавалась армия правоверных, готовых пожертвовать жизнью ради святого дела, которое не закончится истреблением неверных. Сенусситов не заботило, что нынешняя угроза исходила от французов. Она вполне могла исходить от итальянцев или турок. Все иностранцы были дьяволами, даже турки, хотя те являлись единоверцами и тоже могли рассчитывать на вечное блаженство возле Аллаха. Но туркам не выдержать священного гнева сенусситов. Сахара – не полноводная река, откуда позволено пить каждому. Сахара предназначена для сахарцев, и Аллах однажды установит там свое верховное правление даже среди язычников-туарегов. А пока нужно убивать всех иноземцев.
Но среди сенусситов был человек, у которого имелись давние счеты с французами. Его звали Тамрит аг Амеллаль. Он примкнул к секте более двадцати лет назад. До того как отправиться в добровольное изгнание, он был туарегом из клана кель-рела. Он попытался убить икуфара де Вриса, французского аристократа, которому соплеменница Серена дала гарантии безопасного путешествия. Тамрит любил Серену больше жизни, больше Аллаха. Но его любовь давно прошла. Сейчас огонь в его глазах пылал лишь от преданности Богу. В появлении французов он видел возможность взять реванш за давнее унижение.
Султан Марокко выслушивал просьбы своих подданных, умолявших его вмешаться и защитить оазисы Туат от французской угрозы. Мятежник Бу Амама поклялся: если султан позволит французам продвинуться дальше, он начнет собственный джихад. Мятежник Абд аль-Кадир отправился в Ин-Салах на встречу с аменокалем Ахитагелем, которого нужно склонить на свою сторону.
В Уаргле шейхи шамба обсуждали собственный ответ на дерзкое появление невежественных и самонадеянных европейцев, отправлявшихся прямиком в гнездо скорпионов.
В Ахаггаре, через который французы намеревались пройти, аменокаль и туарегская знать слушали Махди и Аттиси, самых ярых противников французского вторжения, приводивших свои доводы в пользу расправы над незваными гостями. Мусса и его друг Тахер призывали к умеренности.
– Пока мы тут разговариваем, этот нечестивец Флаттерс готовится покинуть Уарглу, – горячился Махди. – Наши шпионы сообщают, что для своего похода он собрал триста верблюдов. Он заявил о намерении пройти через Ин-Салах. А Ин-Салах принадлежит ихаггаренам! Как смеет он думать, что ему и его шайке неверных позволено пачкать эти земли?! Наш повелитель аменокаль уже говорил, что их здесь не ждут, но это их не остановило. Таких наглецов нужно встречать с небесным мечом, а не с пальмовой ветвью дружбы.
– Махди, ты слишком торопишься нанести по ним удар, – сказал Тахер. – Мы также слышали, что французы везут много денег и подарков. В частности, среди подарков есть две белые лошади чистейших арабских кровей. Разумнее будет облегчить караван подполковника, а потом пусть идет себе дальше. Это нам никак не повредит, зато его богатства нам пригодятся.
– Пригодятся! А проводниками караванов у них будут шамба. Французы нанимают их на базарах, с легкостью подкупая. Шамба! – Махди выплюнул ненавистное слово. – Неужели за французские подачки вы позволите проехать по Ахаггару этим арабским нечестивцам, спутавшимся с дьяволом? Разве сладостное дыхание льва делает его пасть менее зловещей?
– Французы хотят всего-навсего пройти через наши земли. Вот я и говорю: давайте заберем их деньги и пропустим!
– Да, заберем их деньги! А их убьем! – в ярости выкрикнул Махди. – Или французы перестали быть неверными? Разве неверный вправе вступать на нашу землю, какими бы ни были его цели? Какой икуфар заслуживает иного, нежели меч Аллаха?
Аттиси предостерегающе поднял руку, чтобы остудить пыл Махди. Упор на религию мог лишь завести обсуждение в тупик. Доводы, выдвигаемые Махди, не находили отклика у туарегов. Аттиси хотел перевести разговор в более житейское русло: ихаггарены должны держать под контролем караванные пути и ни в коем случае не поддаваться никакой внешней силе.
– Вы верите, что это последние варвары, которым захочется сюда прийти? – спросил собравшихся Аттиси. – Что дьявол Флаттерс – последний иноземец, кому приглянулся Ахаггар? Кто из вас верит, что французы не вмешаются в прохождение караванов, которые до сих пор ходили только с выгодой для нас? Кто среди вас верит, что французы однажды не попытаются запретить торговлю рабами? Тот, кто в это верит, должен верить и в способность верблюдов летать!
– Французы этого не сделают, – возразил Мусса, сам не очень-то веря своим словам.
В действительности он и понятия не имел, что́ могут сделать французы. Однако он не считал их способными причинить вред туарегам. Как-никак, французы частично были его соплеменниками, хотя воспоминания о них с годами потускнели. Нельзя полагаться на воспоминания детства. Но на протяжении всей встречи Мусса защищал французов от самых нелепых утверждений, звучащих в шатре аменокаля: дескать, французы не щадили ни взрослых, ни детей, а женщин предварительно насиловали; французы бросали своих жертв в кипящую воду и варили заживо. Туареги обвиняли французов в отравлении колодцев и сжигании финиковых пальм в северных оазисах.
– Ахаггар принадлежит нам, – возражал Мусса. – Для французов здесь нет ничего привлекательного. Им незачем вмешиваться в нашу торговлю. Вообще незачем! В этом нет ни логики, ни нужды! Если им когда-нибудь вздумается увеличить торговлю, они попросту обложат налогами сами караваны на алжирской стороне! Это вполне в духе французов!
– В Муссе говорит французская половина его происхождения, которая не лучшим образом действует на его мозги, – раздраженно бросил Махди. – Французы крадут все, до чего могут дотянуться. А что украсть не удается, портят своими языческими способами и варварскими законами. Разве в Алжире они не забрали себе бо́льшую часть плодородных земель? Не они ли отобрали землю у харатинов, а самих харатинов загнали в свои города, где те мрут от грязи и смрада? Не они ли наполнили тюрьмы своими жертвами, которых предварительно обобрали подчистую? И не французы ли рушат все, к чему прикасаются?
– Махди, тому, о чем ты говоришь, нет доказательств, – сказал Тахер.
– У меня хватает доказательств. Я опираюсь на слова Абу Хассана, который многократно бывал там, где творились эти злодеяния. Кто из вас посмеет усомниться в его словах? – с вызовом бросил собравшимся Махди.
Никто не решился оспаривать слова почитаемого марабута, проведшего немало лет в северных провинциях Алжира.
– Все так, как говорит Махди, – негромким старческим голосом подтвердил Абу Хассан. – Когда французы грабили Сиди-Ферук, их снаряды целыми днями падали на женщин и детей. Они жгли дома и оливковые рощи. Им ничего не стоило искалечить женщину, увидев украшения в ее ушах, на руках или ногах. Ради серебра сабли неверных отсекали несчастным кисти рук и ступни ног. В Кабилии французы погубили большие плантации финиковых пальм, срубив деревья под корень. Они забирали скот и землю, не собираясь за это платить. Целые деревни облагались данью. Ни в чем не повинных людей казнили. Если французы появлялись на базарах, они изгоняли оттуда мусульман. Харатинов действительно обобрали до нитки. В тамошних селениях об этом знают все. Так что у нас нет причин верить, будто в наши лагеря французские шакалы явятся уже сытыми и смирными.
– Харатины получили то, что заслужили, – буркнул Тахер. – Возделывать землю – позор для семьи. Но для нас их судьба ничего не значит. Крестьян среди нас нет и не было. Уж не хочешь ли ты сказать, что французы захватят нашу землю? И что они будут с ней делать? Обрабатывать? Чепуха! Тысячи лиг ахаггарской земли непригодны для обработки! Здесь могут жить только такие кочевники, как ихаггарены.
– Нет, землю обрабатывать они не будут. Они захотят получить власть над нашей землей, стать хозяевами караванных путей, которыми мы владеем с незапамятных времен! А потом они уничтожат рабство. Спрашивается, где окажутся без рабов караваны? А где без караванов окажемся мы? Что станет с нашим укладом жизни?
– Я не верю, что французы решатся на все это, – гнул свою линию Мусса.
– Мусса, если у них нет замыслов по части наших караванов и торговли, тогда зачем они говорят о железной дороге? – спросил аменокаль, до сих пор молча слушавший высказывания туарегов. – Разве железные дороги строят не для перевозки товаров? И разве с прокладкой дороги у них не появится возможность перемещаться по Ахаггару, когда им вздумается?
Мусса и сам недоумевал по поводу железной дороги.
– Правитель, если они вздумали строить железную дорогу в пустыне, я не могу поручиться за их рассудок, – ответил он аменокалю.
Наклонившись, он стал рисовать на песке. Остальные вытягивали шеи, чтобы лучше видеть. Почти никто из собравшихся не видел ни железной дороги, ни паровоза, и к этим познаниям Муссы относились с уважением.
– Насколько помню, железная дорога устроена так, – начал он. – Сначала на землю кладут одинаковые куски дерева, а уже к ним прикрепляют стальные пруты. Это и есть рельсы. Рельсы должны быть тяжелыми и прочными, чтобы выдержать вес поезда. Их придется делать во Франции или в Испании, морем везти в Алжир и потом в пустыню. Куски дерева – их называют шпалами – тоже придется везти издалека, поскольку на севере Африки нет таких больших деревьев. Но проложить рельсы – еще полдела. Нужно позаботиться о самих поездах. Чтобы у паровоза крутились колеса и он тащил за собой поезд, ему нужен пар. А для пара нужна вода, очень много воды. И нужно топливо, чтобы постоянно поддерживать огонь и нагревать воду. На всем пути между Уарглой и южными землями нет мест, где можно быстро пополнить запасы воды. И с топливом дела обстоят очень плохо. Но даже если бы того и другого хватало, дорогу собираются прокладывать через обширные пространства дюн, через Гасси-Туиль, где Большой Эрг движется со скоростью пятьдесят шагов в день. Рельсы быстро занесет песком. Что может противостоять песчаным заносам? Естественно, не сам поезд. – Мусса покачал головой, показывая свое удивление. – Поэтому, правитель, я должен признать, что в замыслах французов нет никакой логики.