не сможет выведать это у меня, – пообещал Люфти. – Господин, а куда теперь отправишься ты?
– Точно не знаю. Поеду искать французов.
Мусса вдруг вспомнил о подарке и вытащил из сумки манускрипт. Потом достал бумагу, ручку и быстро написал послание Даии.
Даия!
Пусть тебе будет приятно читать детям из этой книги и знакомить их со светом ее мудрости. Возможно, однажды ты научишь и своего ребенка жизни, читая ему слова отсюда. Желаю тебе большого счастья в браке.
Мусса
Ему хотелось сказать намного больше, но он не знал, как это выразить. Все было слишком личным, а записка не должна компрометировать Даию. Покачав головой, Мусса порвал записку и написал новую, повторявшую первую, но без слов «в браке». Возможно, мать была права, и его сердце пока не готово отступиться.
– А вот это отдашь госпоже Даии, – сказал Мусса, подсовывая сложенную записку под шнурок, которым был перевязан подарок.
– Непременно, господин.
Пришпорив верблюда, Мусса поехал на северо-восток. Люфти провожал хозяина взглядом, пока тот не превратился в пятнышко. Вскоре исчезло и оно.
Глава 24
Солнце плясало на воде, которая наполняла выдолбленный в скале желоб. Солнечные блики отражались на золотистых шеях животных, превращаясь в размытые желтые пятна. Сгрудившись возле водопоя, верблюды жадно и шумно, литр за литром, поглощали воду. Мышцы на их длинных глотках перекатывались в одном ритме с солнечным светом, поднимавшимся по склоненным верблюжьим шеям. В ветвях тамарисков резвились и порхали две красные мунии, которых ничуть не тревожил шум внизу.
Французы расположились в тени деревьев лицом к колодцу Тадженут и смотрели, как шамба, взмокшие от жары и напряжения, наполняли водой желоб и кожаные бурдюки. Колодец был глубоким. Один шамба опускал в его темные недра веревку с ведром, ждал, когда оно ударится о дно, после чего дергал веревку, пока ведро снова не появлялось над поверхностью воды. Тогда шамба начинал его поднимать, перехватывая веревку то правой, то левой рукой и ощущая тяжесть наполненного ведра. Под грязной одеждой проступали напрягшиеся мышцы. Так продолжалось, пока он не подтягивал ведро к себе и не выливал воду в бурдюк, подставленный помощником. На его место вставал другой шамба; этот, зачерпнув воды, выплескивал ее не в бурдюк, а в желоб для верблюдов. Оба трудились быстро, но, чтобы наполнить все бурдюки и напоить всех верблюдов, требовалось не меньше часа. Лошадей напоили первыми. Так делали всегда. Жару эти великолепные породистые животные переносили гораздо тяжелее верблюдов. Напоив лошадей, проводники, оставленные Аттиси, сразу же повели их пастись на редкие пятачки травы, разбросанные по каменистой долине.
Капитан Массон отставил жестяную кружку. Какое-то время он рассеянно следил за бликами солнца на верблюжьих шеях, затем вновь взялся за кружку. Мысли его были далеко. Он вспоминал прекрасные, прохладные вечера в Париже. И вдруг что-то нарушило это дремотное состояние. Какое-то тревожное ощущение. В затылке появилось тепло и покалывание, словно его слегка тронули за волосы. Это чувство охватывало его не впервые, но определить источник ему не удавалось. Тогда он торопливо огляделся по сторонам.
Подполковник, занятый разговором с доктором Гиаром и инженерами Беринже и Рошем, пил чай, вместе с другими ожидая, когда шамба закончат свою утомительную работу. Разморенные солнцем стрелки разбились на кучки и тихо беседовали между собой, опираясь на винтовки. Реми Кавур с остальными находились наверху, за гребнем, следя за тянущейся цепью верблюдов. Кажется, это были последние из еще не напоенных животных. Массон задержался взглядом на фигуре Реми. Сержант стоял, не выказывая признаков беспокойства. Верблюды тоже вели себя спокойно, а красные мунии продолжали резвиться.
Капитан мысленно пожал плечами и снова погрузился в полудрему, нарушаемую лязгом ведер и плеском воды.
Двигаясь за последними верблюдами, Реми Кавур поднялся по склону холма. Он шел пешком, ведя за собой своего верблюда. Миновав гребень, он взглянул вниз. Его глаза повсюду натыкались на верблюдов, пьющих воду, просто стоящих или опустившихся на четвереньки, как это умеют делать только верблюды. Он поймал взгляд капитана Массона; взглянув на него, капитан тут же отвернулся. Зной донимал, но в остальном место было вполне спокойным. Потом Реми увидел, как туареги куда-то повели напившихся лошадей. Лошади пытались задержаться и пощипать скудную траву, однако проводники дергали их за поводья, не давая остановиться. Это показалось сержанту странным.
Он перевел взгляд на змеящийся спуск, который тянулся по крутому склону. Сплошные камни. Как же ему сейчас не хватало лошади! Эти несчастные верблюды умели с неуклюжей грациозностью передвигаться по песчаным равнинам, однако на пересеченной местности вся грациозность исчезала. Оставалась одна неуклюжесть. Верблюд, которого вел Реми, перебирался через крупный камень, когда взгляд сержанта зацепился за что-то движущееся внизу по левую руку от него. Это был туарег-проводник на верблюде и двигался он туда же, где недавно скрылись его соплеменники вместе с лошадьми. Нагромождения валунов загораживали обзор всей западной части долины. «Неужели там проход? – подумал Реми. – Они что же, украли лошадей и бросают нас здесь?» Он сложил руки рупором и крикнул. Проводник обернулся через плечо и лишь сильнее пришпорил верблюда. Что же делать? Ошеломленный таким поворотом событий, Реми сдернул с плеча винтовку, потом взглянул на офицеров внизу. Те ничего не видели из-за верблюдов, толпящихся вокруг колодца. Стрелки – эти чертовы дурни! – вообще стояли спиной. Похоже, кроме туарега, его крик не услышал никто.
Реми вскинул винтовку.
Один из инженеров рассказывал анекдот. Доктор Гиар улыбался и делал вид, что слушает. Его внимание было поглощено сражением с собственным кишечником. Вот уже несколько дней Гиара мучили судороги. Конечно же, всему причиной вода, которую он, опытный врач, выпил некипяченой. Вот тебе и заслуженное наказание. Чай не принес ему никакого облегчения. Гиар поморщился. Надо бы уединиться за валуном и опорожнить желудок.
Доктор сидел, подтянув колени к груди, чтобы хоть как-то уменьшить спазмы. Кружку он держал вровень с коленями. Он наклонился, чтобы поставить кружку на землю и затем встать. И вдруг кружка взорвалась у него в руках, а ее куски полетели ему в грудь. Гиар повалился на спину. Он ничего не услышал, совсем ничего. Возникло ощущение, будто его доской ударили в грудь. Кому и зачем это понадобилось, он понятия не имел, равно как не понимал, что за чертовщина приключилась с его кружкой.
Поль находился где-то посередине между временным лагерем и колодцем. Он дважды спускался вниз и поднимался обратно. Туарег не преувеличил: добираться сюда было нелегко, но верблюд Поля оказался выносливее остальных животных и двигался уверенно, хотя и медленно.
Недотепа носился повсюду, наслаждаясь свободой. Пес исследовал естественные пещеры, что-то вынюхивал и бегал среди камней. При каждом удобном случае он норовил проскочить между ног хозяйского верблюда. Однажды, не выдержав, верблюд лягнул пса, но полученный урок ничему не научил Недотепу. Он просто стал бегать еще быстрее.
Поль остановился, чтобы поговорить с Эль-Мадани. Тот вместе с четырьмя стрелками нашел себе удобное место, откуда можно было наблюдать за тропой. Полю нравился этот немолодой, умудренный жизнью человек. Эль-Мадани было около пятидесяти. Двадцать лет он провел на французской службе и знал множество историй о жизни в пустыне и о прежних днях в Акабли. Из всех алжирцев только он приветливо относился к Недотепе. У сержанта были добрые карие глаза. Поначалу он постоянно улыбался, но с недавнего времени перестал.
– À votre santé, Lieutenant[66].
– И тебе тоже, Мадани… Что-то не так?
– Да вроде ничего, но мне не верится, – проворчал сержант, всматриваясь в окрестности. – Какое-то нехорошее ощущение. День уж больно тихий.
– Я думал, ты порадуешься тишине, – засмеялся Поль.
– Порадуюсь, когда эти горы превратятся в воспоминания, – сказал Мадани. – Туареги – коварные сыны шлюх. Доверять можно только тем, кто лежит в могилах. В Акабли они частенько торговали краденым, убив прежних владельцев. А грабили они целые караваны. Потом приходили другие караваны и покупали у туарегов. Еще через какое-то время все те же товары вновь появлялись в Акабли и опять у туарегов. – Он покачал головой. – А в тех караванах люди держались вместе и не разделялись, как в нашем. – Эль-Мадани плюнул и продолжил наблюдение.
– Пока все у нас идет без приключений.
– А вот и нет. Взгляните-ка туда. – Эль-Мадани махнул в южном направлении.
Оттуда во весь опор двигался всадник на верблюде, сопровождаемый собаками экспедиции. Это был проводник, оставшийся в основном лагере.
– Что это он затеял? – удивился Поль.
– Ни один туарег просто так не помчится по жаре, – сказал Мадани. – Он удирает от нас.
– Похоже, ты прав. Нужно срочно сообщить подполковнику.
Оба развернули верблюдов. В это время из-за скал выскочил Недотепа. В зубах у пса была зажата ящерица, хвост которой раскачивался, словно язык.
– Недотепа, в сумку!
Пес остановился и умоляюще заскулил.
– В сумку! – резко повторил Поль, верблюд которого уже начал спуск.
Недотепа бросил ящерицу, подбежал к верблюду и, выбрав нужный момент, подпрыгнул. Они с Полем хорошо освоили этот маневр. Поль одной рукой поймал пса за передние лапы и, воспользовавшись инерцией собачьего прыжка, поднял Недотепу, развернул и засунул в сумку. Пес принял привычную позу, положил голову между лапами и угрюмо проводил взглядом удалявшуюся ящерицу.
Проехав еще какое-то время, Поль услышал крики и звук, похожий на гул отдаленного грома.
Махди улыбнулся. Его винтовка была самой новой. Он специально упражнялся в стрельбе, однако сознавал, что на самом деле ему просто повезло.