На некоторое время императоры взяли верх. Оттон Великий навязал свои правила выбора понтификов: папа не мог быть возведен в сан, не принеся присяги императору. В 1046 г. Генрих III, чтобы завершить церковную реформу, еще мог низложить трех пап и назначить на их место епископа из своего окружения. Однако такая расстановка сил была недолговечной.
Со временем папство становилось могущественнее, приобретая черты того, что можно называть римской теократией. Среди прочего оно опиралось на подложный Константинов дар, согласно которому римским понтификам переходили все «западные провинции», а также императорские инсигнии. В XIII в. преемники апостола Петра считали себя «наместниками Христа», Царя Вселенной, поручившего им править миром при помощи королей. Империя, таким образом, передавалась папой в качестве «бенефиция»[271]. Еще в 1075 г. Григорий VII в «Диктате папы» (Dictatus papae) провозгласил: «Лишь папа распоряжается императорскими инсигниями». Он присвоил себе право низлагать императоров и даже сумел воспользоваться им. Через некоторое время Иннокентий IV низложил Фридриха II. В 1298 году, принимая послов Альбрехта Габсбургского, Бонифаций VIII заявил: «Разве не я должен охранять права империи? Я — Цезарь, я — император!»
Римские понтифики не оспаривали процедуру избрания императоров князьями. Впрочем, если попытки вмешательства все же предпринимались, они встречали ожесточенное сопротивление. Выборность коррелировала с интересами папства, так как препятствовала созданию наследственной монархии, а значит, и наследственной империи. Иннокентий III красноречиво заявлял, что не может «короновать безумца или еретика». Коронация в Риме была своего рода подтверждением прав германского правителя, что согласовывалось с теорией перехода империи сначала от римлян к франкам, а затем к немцам при посредничестве папы римского.
Императоры устали от непрекращающихся конфликтов и были оскорблены тем, что их власть ограничивали священники, поэтому они окружили себя интеллектуалами, которые начали разрабатывать новые идеи. Во время борьбы за инвеституру они отошли от папской доктрины «двух мечей» и провозгласили превосходство светской власти над духовной. Окружение Генриха IV считало, что империя и королевская власть появились по воле Господа. Фридрих II в начале «Мельфийских конституций» (свода законов для Сицилийского королевства, обнародованного в 1231 г.) напоминает о том, что праотец Адам, поставленный над всеми тварями, которым он дал имена, был первым носителем королевской власти. Таким образом, власть короля предшествовала первородному греху, то есть по сути была непорочна! Власть, переданная Господом в руки человека во времена Творения, не могла быть подвластна папе римскому.
Великая схизма и последовавшее ослабление папства снизили напряженность. Тем не менее император сохранил за собой роль поверенного Церкви: так, Сигизмунд, который на тот момент был всего лишь королем Венгрии, председательствовал на первом заседании Констанцского собора в 1414 г. В 1452 г. Фридрих III стал последним из императоров, короновавшимся в Риме. По большому счету Папский Престол был основным препятствием роста имперского могущества, он ограничивал свободу действий и отвлекал императоров от более насущных проблем.
Империи по своей природе полиэтничны, что едва ли создает благоприятный климат для развития национальной идеи, в которой всенепременно таится семя грядущего распада. Немецкое национальное чувство зарождалось очень медленно. В X–XI вв. в стране царило этнолингвистическое многообразие. Баварцы, саксонцы, франконцы говорили на разных наречиях и не считали себя немцами. Тем не менее в глазах других они составляли один народ — их называли тедески (tedeschi) или тевтоны (teutonici). Со временем они почувствовали себя теми, кем их величали. Несмотря на это, они продолжили говорить о своих странах во множественном числе (Deutsche Länder)[272]. В начале XIII в. национальное чувство вырвалось наружу: составитель Саксонского зерцала Эйке фон Репков исключил из числа выборщиков короля Богемии под предлогом того, что он не был немцем. В то же время поэт Вальтер фон дер Фогельвейде прославил Германию в следующих словах: «Я объездил весь мир, но немецкие мужчины и женщины лучшие из всех, кого я встречал». В начале XVI в. автор «Книги ста глав и сорока статутов», прозванный «Верхнерейнским революционером», пошел еще дальше, заявив, что «первыми людьми были немцы, а Христос пришел на землю чтобы искупить грехи остальных людей»…
Процесс германизации, иными словами, монополизация империи немцами вопреки другим народам, по-видимому, начался в конце XIII в., что можно проиллюстрировать политическими сочинениями Александра из Рёса и распространением слова «Алемания» (Alemannia) в официальных текстах. В то же время люди все чаще декларировали свою преданность империи. Культивировалась память о былой славе, изображения императоров высекались в камне и изображались на витражах. Империя приобретала черты «общей родины», отличной от patria propria[273], в которой протекала повседневная жизнь (Франсис Рапп). Патриотическое чувство подпитывалось сокращением имперских территорий и «германизацией» ее географии. Нация стала выражением географических, правовых и политических рамок повседневности. В значительной степени она была плодом гордости за общее прошлое и стремлением защитить имперский авторитет, завязанный на ее особое место в истории спасения. Мистический аспект возобладал: «Империя стала уделом немецкого народа и немецкой гордости» (Петер Морав). Как это на первый взгляд ни парадоксально, но в конце концов империя произвела на свет нацию.
«Империя! Вы даже не можете себе представить, что это за чудовище!» — восклицал Карл IV в ответ на критику Петрарки. Он понимал, что империя как универсалистский проект была утопией, обреченной на погибель, ведь он вовлекал Германское государство в противоборство с папой, которое не могло окончиться ничем иным, как сокращением территорий. С другой стороны, он осознавал, что империя как союз трех королевств была источником неразрешимых противоречий. По сути, империя никогда не была государством. После 1350 г. от нее остались лишь идея и мессианские чаяния. Тем не менее желание воссоздать империю говорит о стремлении к единству, которое было заложено в природу монотеистических политических объединений. При Фридрихе III произошел очередной переход: сначала империя перешла от римлян к франкам, затем от франков к немцам, и наконец она стала собственностью семейства Габсбургов, будучи перенесенной из Германии в Австрию.
Столь печальный итог можно объяснить структурными проблемами. Потенциал империи был подорван центробежными силами и слабостью королевской власти, которая во многом зависела от князей. Форму правления в империи следует определить скорее как аристократическую, нежели монархическую. Король, по сути, играл роль «президента»[274], который был втянут в соперничество между князьями и не мог ничего сделать без согласия своих самых могущественных вассалов. Борьба за инвеституру стала переломным моментом. Победителем вышел не римский понтифик, а князья империи: они низложили Генриха IV и показали, что империя и император впредь не образуют единого целого. Несмотря на всю блистательность правлений Фридриха Барбароссы и Фридриха II, харизматическая природа власти императоров стремительно разрушалась.
Чтобы реализовать имперский потенциал, помимо желания, необходимы средства и войска. Воля у императоров была, а денег не хватало: империя располагала большими ресурсами, однако короли не имели к ним доступа. Вооруженных сил также не хватало. Наконец, империя пала жертвой недостатка политического мышления: никто не мог представить, какой она могла бы быть. Несостоятельность имперской политики объясняется могуществом противников и неподконтрольностью территории империи, что создает впечатление некой незавершенности. Эта политика стала утопичной в то время, когда другие европейские монархии приобретали черты централизованных и бюрократических государств. Смысл существования такого государства сводился к природе человека как политического животного и со временем отдалился от мечты о строительстве града Божьего.
Веками императоры блуждали между мечтой о возрождении Рима и жаждой универсализма, однако раздробленность Германского королевства мешала претворению далеко идущих планов в жизнь. Разобщенность территорий и запутанность политики, вызванная противодействием князей и имперских городов, противоречили идее универсализма. Империю парализовало стремление к идеалу. Универсализм был анахронизмом. К концу XIII в. он окончательно испарился. Не возникало даже мысли об объединении трех королевств. С тех пор немецкая нация раздиралась противоречиями: с одной стороны, немцы ощущали себя покинутыми империей, а с другой — стремились воплотить ее.
Специалисты по геополитике сказали бы, что империи недоставало «золотой силы», применение «жесткой силы» подвержено случаю, а «мягкая сила» была слабо развита. Имперский ореол, в существовании которого нельзя сомневаться, мог не только мобилизовывать подданных и внушать повиновение, но также вызывать сопротивление и безразличие. Эта средневековая империя оставила в наследство надежду, построенную на ностальгическом воспоминании о былом величии, которая легла в основу коллективной гордости и национальной идеи. В 1519 г. Карл V был избран императором, а не королем. Империя оказалась в руках немцев и вышла из Средневековья.
FOLZ, Robert, L’Idée d’empire en Occident, Paris, Aubier, 1953.
FRIED, Johannes, Der Weg in die Geschichte. Die Ursprünge Deutschlands bis 1024, Berlin, Propyläen, 1994; 2