Soules) из Суля в окрестностях Кутанса, Умфравилей (Umfraville) из-под Дьепа и Вьепонтов (Vieuxpont) из Вьё-Понт-ан-Ож неподалеку от Сен-Пьер-Сюр-Див — показало прочность и жизнеспособность отношений, связывающих переселенцев с родным герцогством, даже если они переезжали в самые отдаленные регионы империи. При этом с некоторыми провинциями, такими как графство Мэн, связи сознательно разрывались[313].
Завоевания нормандцев потрясли умы современников. С конца XI в. многие авторы из самых разных слоев общества начинают осмыслять цепочку, казалось бы, не связанных между собой походов. Адам Бременский одним из первых связал приход викингов в Нормандию с вторжением их потомков в Южную Италию: «От нормандцев, проживающих по ту сторону Дании [норвежцев], произошли нормандцы, живущие во Франции, а от них появилась третья группа, недавно утвердившаяся в Апулии»[314]. Связь между нормандскими завоеваниями ярко описана в трактате конца XI в. «Установление монахов» (Introductio monachorum): «Вторая лугдунская провинция, ныне называющаяся Нормандия, по праву занимает первое место среди всех регионов Галлии… Множество замечательных людей и храбрых рыцарей рождались здесь в разные времена, о чем свидетельствуют завоевания Мэна, английского королевства, Кампании, Апулии, Калабрии, Сицилии и многих других регионов. Словом, никто не будет спорить с тем, что благодаря всему этому и многим другим преимуществам, делающим жизнь людей лучше, Нормандия возвышается над всеми соседними регионами»[315]. Приведенный фрагмент является отражением триумфализма или, по крайней мере, говорит об уверенности в превосходстве, подтвержденном военными завоеваниями, что могло бы стать основой имперского дискурса.
Нет сомнений в том, что нормандская и английская аристократия имела возможность познакомиться с имперскими традициями и идеями еще до завоеваний второй половины XI в. Бенджамин Пол считает концепцию «переноса и подражания империи» (translatio et imitatio imperii) одним из ключей к пониманию «Истории норманнов», написанной Дудо Сен-Кантенским при дворе Ричарда II около 1015 г.[316] «Подражание империи» (imitatio imperii) выражалось не только в исторической литературе, но также в дипломатических практиках и архитектуре. Использование этой концепции было продуманной стратегией по легитимизации герцогской власти, обращенной главным образом за пределы Нормандии. Ричард I и его преемники сознательно позиционировали себя в качестве наследников римской и каролингской традиций. В рамках этого дискурса Руан уподоблялся Риму, что отразилось на сочинениях более поздних нормандских авторов XII в.[317] Англосаксонские правители также зачастую обращались к имперской идеологии, используя соответствующую терминологию для того, чтобы подчеркнуть свои притязания на все Британские острова[318]. Если память о римской истории была не слишком актуальна в этот период, то влияние Священной Римской империи (гораздо более сильное, нежели нормандское) хорошо читается в архитектурных памятниках поздней англосаксонской архитектуры[319]. Тимоти Болтон предполагает, что начиная с 1026–1027 гг. в последние годы правления Кнута Великого (1016–1035) имперская идеология развивалась под влиянием прямых связей с Конрадом II и Римом. Эти идеи могли повлиять на завоевание Норвегии в 1028 г. и консолидацию власти в руках Кнута, а также на некоторые изображения, например на известные миниатюры в рукописи «Книга жизни» (Liber Vitae) из Ньюминстерского аббатства в г. Винчестер, где конунг Кнут изображен с королевой Эммой[320].
Нормандские короли не использовали императорский титул, разве что в исключительных случаях[321]. Однако имперская природа их правления находила иное выражение. Имперскими метафорами был преисполнен ритуал коронации Вильгельма Завоевателя в 1066 г. Вскоре после нее была изготовлена новая печать, на одной стороне которой Вильгельм был изображен в образе вооруженного рыцаря, а на другой — восседающим на троне в королевском облачении. Подпись, идущая по краю с обеих сторон, нарекает Вильгельма «защитником нормандцев» (Normannorum patronus) и королем англов (Anglorum rex). Иконография и художественное оформление, вдохновленные печатью Эдуарда Исповедника, послужившей образцом для изображения на одной из сторон, отсылают к римской и византийской традициям. В свою очередь, подпись, содержащая слова «rex» и «patronus» (т. е. защитник), свидетельствует о небывалых амбициях и высочайшей роли Вильгельма, на которые не могли претендовать его предшественники[322].
Один из текстов, сообщающих о смерти Вильгельма (De obitu Willelmi), изложен в духе биографий каролингских императоров, в первую очередь «Жизни Карла Великого» (Vita Karoli Nagni), написанной Эйнхардом. Позже Генрих Хантингдонский также сопоставлял Вильгельма с Карлом Великим для того, чтобы представить его величайшим из правителей[323]. Венди Мэри Хуфнэйгл предполагает, что образ Карла Великого был наиболее удобной моделью для англо-нормандских королей[324]. Нормандские авторы XII в. по-разному относились к понятию «империя», например к его реактуализации в 800 г. при Каролингах. Если для Гугона из Флёри и Ордерика Виталия восстановление империи на Западе никак не отражалось на легитимности Византии, то хронист Робер де Ториньи считал, что возвращение имперского достоинства на Запад низводило Константинополь до уровня других королевств[325]. Будущий аббат монастыря Сен-Мишель, по-видимому, был активным участником сбора текстов по истории Англии и Нормандии (включая походы в Апулию) в аббатстве Нотр-Дам дю Бек, которые могли бы стать базой для построения имперского дискурса[326].
Имперская идеология отчетливо проявлялась в архитектуре, как в размере сооружений англо-нормандского периода, так и в стилистических заимствованиях из других имперских архитектурных традиций (императорские соборы в городах Шпеер и Майнц), что хорошо видно на примере собора в Уинчестере, заложенного в 1079 г. Эрик Ферни предполагает, что с помощью подобных сооружений Вильгельм хотел выйти на один уровень с императором[327]. Поражает не только гигантомания, которая не была характерна для Нормандии, но также амбициозность архитектурных проектов и скорость, с которой они воплощались в жизнь. В течение 50 лет, последовавших за нормандским завоеванием, практически все соборы и монастыри были заново отстроены, а бесчисленные замки новых хозяев неузнаваемо изменили островной ландшафт. Масштабные стройки стали видимыми символами нормандского господства. Фанни Мадлин сочла это проявлением имперских устремлений, о чем говорят следующие признаки: «скорость исполнения, тяготение к гигантизму и монументальности, реконструкция культовых сооружений, импорт материалов, техник и форм, а также определенный синкретизм и повторное использование объектов, отсылающих к историческим имперским традициям — римской, ранневизантийской, каролингской т. д».[328]
Раз уж мы позволили себе отступление на тему архитектуры, в заключение обратимся к опыту Сицилийского королевства. Анлиз Неф, основываясь на арабских источниках и памятниках архитектуры, заказанных сицилийскими правителями, говорит об «имперском характере власти Отвилей»[329]. Сицилийские государи заявляли о способности распоряжаться природой и повелевать временем, а также о своих универсалистских притязаниях, которые должны были продемонстрировать их превосходство над византийскими императорами. Пример Сицилии показывает, как имперские образы могли быть адаптированы в зависимости от ситуации. Имперские амбиции, скорее всего, проистекали не столько из могущества дома Отвилей, сколько из специфики земель, где пересекались мусульманский мир, Византия и христианский Запад. Таким образом, использование арабского языка и исламских символов способствовало выражению универсалистских претензий в христианском мире, где уже существовало два государства имперского типа — Священная Римская империя и Византия. Стефан Буркхардт обратил внимание на способность нормандских правителей к повторному использованию и адаптации самых разных имперских традиций, а саму Сицилию определил как пространство, предопределенное к имперскому правлению.
AURELL, Martin, L’Empire des Plantagenêt, 1154–1224, Paris, Perrin, coll. «Tempus», 2004.
BATES, David, The Normans and Empire, Oxford, Oxford University Press, 2013.
—, William the Conqueror, New Haven-Londres, Yale University Press, 2016, trad. française Guillaume le Conquérant, Paris, Flammarion, 2019.
BATES, David, et BAUDUIN, Pierre (éd.), 911–2011. Penser les mondes normands médiévaux, Caen, Presses universitaires de Caen, 2016.
BOUET, Pierre, et GAZEAU, Véronique (éd.), La Normandie et l’Angleterre au Moyen Âge. Actes du colloque de Cerisy-la-Salle, 4–7 octobre 2001, Caen, Publications du CRAHM, 2003.
HAGGER, Mark, Norman Rule in Normandy, 911–1144, Woodbridge, The Boydell Press, 2017.
GREEN, Judith A., Forging the Kingdom. Power in English Society, 973–1189, Cambridge, Cambridge University Press, 2017.