[341], которую контролировали англо-нормандские бароны и их вассалы. Особенно опасная обстановка сложилась в правление Иоанна Безземельного.
В Уэльсе ситуация складывалась не менее сложно. Генрих II был вынужден отправлять туда войска в 1157, 1164 и 1165 гг. После того как валлийские земли захватили в 1093 г., нормандским баронам приходилось неустанно отражать атаки местных сеньоров из северной части полуострова, чтобы защитить свои владения. Подобно Шотландии, страна была разделена надвое: побережье и низменности занимали нормандские лорды Марки (Marcher lords), а горные области остались в руках валлийцев. В отличие от шотландцев, у жителей Уэльса отсутствовала единая монархическая власть, что значительно усложняло общение с ними. Генрих II готов был мириться с местными князьями при условии, что они признают его верховную власть. Подписывались мирные договоры, раздражавшие лордов Марки, которые хотели действовать на границах по своему усмотрению. Порой это приводило к ощутимому напряжению в отношениях с анжуйской властью.
Наконец Генрих II вторгся в Ирландию, раздираемую клановыми войнами, а местные короли оказались слишком слабы, чтобы поддерживать мир[342]. Он воспользовался поддержкой папы (булла «Laudabiliter»). Военные действия были поручены влиятельным английским баронам, хорошо знакомым со спецификой приграничных территорий, так как по большей части они прибыли из Уэльса. Бароны завладели землями на юге и востоке региона и ввели там манориальную систему. Виндзорский договор сохранил в Ирландии королевскую власть (1177), однако монархи должны были подчиняться «повелителю Ирландии» (dominus Hiberniae). Они приняли феодальную зависимость, так как она не затрагивала их власть на местном уровне. Когда же Иоанн Безземельный в 1185 г. попробовал провозгласить себя королем Ирландии, всеобщее возмущение народа заставило его покинуть страну.
Империя Плантагенетов представляла собой мозаику из королевств и княжеств, которые в большей или меньшей степени были связаны с центральными элементами системы: Англией, Нормандией и Анжу — государство имело многосложную и многосоставную систему управления. Вероятно, Генрих II никогда не ставил перед собой задачу объединить все земли в одно целое или хотя бы придать им единообразие. Разрозненность территорий никак не противоречила феодальной концепции власти. Тем не менее распоряжения, которые король оставил в своем завещании, свидетельствуют о перемене его взглядов и осознании им важности сохранения имперской целостности. В начале 1160-х гг. Генрих собирался разделить свои владения между сыновьями: после рождения Иоанна Безземельного в 1167 г. завещание было пересмотрено, однако никаких решительных изменений не последовало. В 1183 г., после восстания своих сыновей, Генрих предпринял первые шаги во избежание распада империи. Он попробовал навязать сыновьям нормандский обычай передела наследства (parage)[343], согласно которому младшие держали свои земли в ленном владении старшего. Однако Ричард отказался присягнуть Генриху Молодому и пожелал остаться прямым вассалом французского короля в качестве аквитанского герцога. Перспектива подобного передела была отвергнута, хотя она могла бы принести стабильность, которая была столь необходима державе Плантагенетов, и предотвратить братоубийственные войны. Лишь безвременная кончина сыновей Генриха сохранила целостность империи после смерти короля в 1189 г. Сначала она перешла в руки Ричарда Львиное Сердце, а после его случайной гибели в 1199 г. к власти пришел Иоанн Безземельный.
Управление огромным гетерогенным пространством не было легкой задачей ни для одного из трех королей, сменявших друг друга на троне Анжуйской империи. Все время нужно было усмирять знать, жаждущую независимости и готовую в любой момент перейти к активным действиям, отражать нападения внешних врагов и охранять приграничные территории. Начиная с 1150–1160-х гг. Генрих II пытался открыто демонстрировать свою власть и быть в курсе происходящего в государстве. Неустанно перемещаясь по своим территориям, он проявлял исключительную способность к незамедлительным вмешательствам и символически обозначал свое присутствие новыми гражданскими и культовыми сооружениями.
Генрих Плантагенет даже в мирное время всегда оставался в седле, «не нуждаясь в покое и передышках»[344], шествующая за ним кавалькада постоянно перемещалась из одного конца империи в другой. За время своего правления он 28 раз пересек Ла-Манш и два раза — Ирландское море[345]. Безрассудная страсть к перемещениям не находила отклика среди придворных, которые жаловались на то, что страдают от «изнурительного труда и усталости, нескончаемых бессонных ночей и опасностей, […] оказываясь на пороге смерти и доводя до изнеможения и истощения свое тело»[346]. Путешествия ассоциировались с такими памятными катастрофами, как крушение Белого корабля в 1120 г., и были источником постоянных страхов. По этим причинам авторы того времени уподобляли тягу к странствиям проклятию и сравнивали двор Генриха с легендарной свитой Эллекена[347], обреченной на вечные скитания[348]. Вот, что пишет Вальтер Мап: «Лишь наш двор может сравниться со свитой [короля Херлы], которая некогда часто наведывалась в наше королевство […], а теперь будто бы оставила нам страсть к блужданиям, чтоб самой обрести покой»[349].
По правде говоря, у Генриха II едва ли был выбор: контроль над бескрайними просторами, которые находились под его властью, предполагал постоянные перемещения. Править иным образом было попросту невозможно. Сохранившиеся счетные книги показывают, как тщательно продумывались эти путешествия (особенно в том, что касалось инфраструктуры и логистики), а остановки выбирались в соответствии с военными, стратегическими и политическими задачами. Постоянные странствия позволяли Генриху узнавать свои владения и подданных, а также помогали предотвратить робкие сепаратистские выступления: заговоры разоблачались, а знать чувствовала себя под надзором. Физическое присутствие сеньора укрепляло преданность вассалов путем установления личных связей. В кризисные моменты это позволяло скорее восстановить порядок, так как не многие бароны были готовы напрямую противостоять своему сюзерену. Наконец, оно сближало правителя с местными органами самоуправления, которым при случае можно было пожаловать определенные франшизы (экономические или юридические привилегии). Таким образом, постоянные перемещения были осознанным политическим выбором и незаменимым инструментом контроля над территориями.
Связь Плантагенетов с подвластными землями осуществлялась с помощью постоянных перемещений. Занимая территории, они возводили на них сооружения самого разного свойства, которые затем становились структурирующими пространство элементами. В «казначейских свитках» (pipe rolls), создававшихся в английской и нормандской Палатах шахматной доски[350], зафиксированы расходы на обновление, улучшение и строительство замков, городских укреплений, церквей и аббатств. Расходные счета ясно показывают, что преимущество отдавалось крепостям, которые были необходимы для контроля над стратегическими точками (дорогами, мостами, портами) и уязвимыми территориями. Такая тенденция наблюдается на всей территории империи невзирая на то, что в регионах, где Плантагенеты вели наступательную политику (например, в Шотландии или в Ирландии), количество замков было более скромным.
Специалисты по средневековому зодчеству отмечали технические достоинства этих построек и их стратегические функции. Кроме того, они подчеркивали устрашающую и символическую роль зданий эпохи Плантагенетов[351]. Архитектурные инновации Анжуйского периода («шелл-кип», или «кольцеобразный донжон», который представлял собой систему укреплений круглой или овальной формы, расположенную на вершине холма, а также опорная башня — «тур-а-эперон» и «анжуйские талю»), скорее, служили демонстрации власти и не обеспечивали особых стратегических преимуществ во время вражеских атак. Архитектура становилась «языком власти и основой политической коммуникации»[352]. Фортификационные сооружения, доминирующие в пространстве, олицетворяли могущество правителей, а резиденции отражали их величие. Соперники Плантагенетов — французы называли замок в Лез-Андели поистине «королевским и достойным того, чтобы в нем поселились величайшие из государей»[353]. Роскошное убранство парадных залов в Руане, Кане, Оривале и Мулино прославило эти места и стало предметом восхищения. Здания строились напоказ и служили символами владычества анжуйских правителей. Под патронажем Генриха также возводились культовые сооружения, которые должны были повышать престиж королевства. На континенте Генрих финансировал строительство капеллы на могиле своего отца в Ле-Мане и перестройку церкви в аббатстве Ле-Бек, где была похоронена императрица Матильда. По словам аббата Робера де Ториньи, здание отличалось небывалой красотой[354]. Также под покровительством Генриха находились аббатства Мортемер в Нормандии, Гранмон в Лимузене и Фонтевро в Анжу. Сильным мира сего свойственно покровительствовать строительным проектам. Несложно догадаться, что Генрихом Плантагенетом также двигали не только благочестие и покаяние (после смерти Томаса Бекета). Построенные им церкви вызывали восхищение, тем самым приумножая его славу. По инициативе Алиеноры аббатство Фонтевро стало последнем пристанищем для Генриха II и Ричарда Львиное Сердце, а через некоторое время в нем упокоилась она сама. В 1249 г. там была захоронена Изабелла Ангулемская. Аббатство должно было стать некрополем Плантагенетов — подобно аббатству Сен-Дени, усыпальницы капетингских королей.