.
Клаудио Магрис, внимательно изучивший сущность этого явления, в ряде работ подчеркивает парадоксальную природу областей, находившихся под венецианским влиянием: «Славянский мир не может примириться с итальянизацией Далмации»[376]. Другой исследователь, чтобы подчеркнуть своеобразие этой местности, упоминает о «балканской манере говорить и мыслить (discours)»[377]. Французская историческая школа долгое время не уделяла Адриатическому миру должного внимания. Вспоминается лишь несколько удачных работ[378]. Особенность Венецианской империи состоит в том, что заморские владения не образовывали единого целого и находились на большом расстоянии от метрополии. Тем не менее подобная конфигурация не избавляла Республику от завистливых взглядов многочисленных врагов. Любопытная дискуссия развернулась вокруг самого понятия империи. Исследование Джейн Бурбанк и Фредерика Купера, с одной стороны, отсылает к работам Фернана Броделя, а с другой — вторит Николасу Перселлу и Перегрину Хордену[379]. Формы, в которые власть облекала свои действия в первое время, позволяют усомниться в существовании имперской идеологии. Республиканский дух, унаследованный от римлян, послужил основанием для своеобразного политического проекта, в рамках которого понятие natio[380] было избавлено от референций к имманентной власти сакрального или иного характера, иными словами, не предполагало чьего-то верховенства. Значение того, что стояло за термином imperium[381], не ставилось под сомнение, но и не слишком привлекало управлявшую городом аристократию, приверженную республиканским ценностям. Для них государственное правление было, прежде всего, ремеслом и искусством[382].
На протяжении той части своей истории, которая разворачивалась на территории Апеннинского полуострова, венецианцы называли свое государство герцогством, затем коммуной (1143), наконец синьорией (1423), однако после 1000 г. выход в открытое море по направлению к Балканам стал приоритетной задачей. К XIII в. Венеция значительно расширила свою политическую, экономическую и культурную сферу влияния, одновременно оказывая военное давление и преумножая число мирных и торговых договоров. Нельзя обобщить всю совокупность венецианских завоеваний под одним знаменателем, так как они являлись следствием сложных и разнообразных процессов, череды проб и ошибок и в их основе лежал чисто эмпирический подход. Не стоит также забывать о процессе постоянного дробления политической географии Венеции в сочетании с исключительной способностью оказывать культурное влияние на разбросанные по бескрайним просторам территории. Крылатые львы святого Марка (Hinc sunt leones…)[383], одновременно заступники и захватчики, определяли границы политического пространства от Паданской равнины до Эгейского моря. Образцовой иллюстрацией культурной политики Венеции служит работа Витторе Карпаччо 1516 г. Огромная картина, заказанная камерлингами — магистратами, отвечавшими за финансы, наглядно демонстрировала могущество крылатого льва, передними лапами стоящего на суше, а задними — на воде, что символизировало власть Республики над обеими стихиями.
Историческая наука привносит в эту дискуссию существенные дополнения[384]. Одни исследователи подчеркивают организаторские способности всесильной власти, базирующейся на централизованном административном аппарате, чьи усилия были направлены на построение гомогенной структуры управления, основанной на соревновательном принципе. Другие делают акцент на использовании человеческих и сырьевых ресурсов на благо метрополии, что предвосхитило модель Содружества (Commonwealth)[385]. Ясно одно: даже если империя обладала определенной степенью устойчивости как государство, она не могла существовать без внутренних трансформаций[386]. Так на чем же остановить свой выбор?
То, что принято называть Венецианской империей, включает в себя не только заморские территории, которыми управляли патрицианские семьи, определявшие идеологию Светлейшей Республики. Две составные части образовывали политическое целое, и было бы ошибкой рассматривать одно в ущерб другому. Венеция в первую очередь была материковым государством (stato da terra ferma)[387], в которое входили территории на севере Апеннинского полуострова и чья роль была не менее важна, чем морского государства (stato da mar), включавшего портовые города и острова в Адриатическом регионе, у побережья Пелопоннеса и в Эгейском море. Миф, сложившийся вокруг таких людей, как Марко Поло, бросающихся навстречу волнам и пересекающих полные опасностей пустыни, не должен затмевать утомительный труд погонщиков мулов и паромщиков, которые изо дня в день выгружали товары на склады Риальто, тем самым позволяя купцам-мореплавателям успешно совершать заморские экспедиции. Внимание также стоит обратить на то, как венецианские подеста внедрялись в местную администрацию. Жители городов, утопавшие в хаосе гражданских войн, призывали к себе правителей из Венецианской лагуны. В реальности приглашенные чиновники, которые сначала были выборными, а затем стали назначаться венецианским правительством, предлагали свои управленческие навыки, оставаясь верными слугами Республики и принося немалую выгоду предприимчивым аристократам.
Более того, в противоположность тиранической власти местных царьков венецианские подеста воплощали возможность обеспечить общественное умиротворение. Связи, выстраиваемые приглашенными чиновниками, постепенно усиливали зависимость от Венеции и в конце концов приводили к подписанию договоров о протекторате (pacte venete)[388], как это произошло с Фано в 1140 г., а затем с Анконой в 1261 г. Внедрение венецианских чиновников в администрацию городов Паданской равнины породило концепцию материкового государства (stato da terra ferma). В период 1200–1350 гг. в Падуе служили 44 подеста, в Тревизо — 23, в Вероне — 15. Некоторые из них осели на новом месте, а члены их семей оказались вовлечены в коммерческую деятельность и ремесленное производство. Перед нами картина поступательной и продуманной аннексии — результат экономической политики, парализующей местные возможности[389].
История всегда вносит свои коррективы. Задолго до победоносного шествия Черной смерти густонаселенные балканские регионы приобрели первостепенную важность для выживания итальянских городов. Постоянный приток мигрантов греческого, албанского, далматинского и славянского происхождения способствовал установлению венецианской гегемонии в Адриатическом море. С одной стороны, господство Венеции воспринималось как гарантия надежности и спокойствия (миф), а с другой — как тяжелое бремя (антимиф)[390]. Нельзя не упомянуть поучительные слова известного рагузского купца и автора практического руководства по торговле Бенко Котрульевича (Бенедетто Котрульи), с которыми он выступил против барселонских судей: «Мы считаем общеизвестным тот факт, что жители Рагузы не являются ни итальянцами, ни итальянскими подданными, но по своему языку и по месту своего рождения они называются далматами и являются подданными Далмации»[391]. Многочисленные исследования и научные дискуссии так и не смогли ответить на вопрос, почему венецианское влияние было столь ощутимым на протяжении столетий. Была ли венецианская модель принуждения проявлением империализма?
Решительная экспансия Венеции за границы узкого Лидо началась с установления контактов с византийским и мусульманским миром. Наиболее впечатляющая фаза наступила после подписания договоров с Лангобардами, Каролингами и Оттонами, которые благоприятствовали созданию транзитного пункта для товаров, курсирующих между Востоком и Западом. Трехсторонняя торговля между Венецией, Константинополем и Александрией активно развивалась после воцарения Фатимидов в дельте Нила в конце X в., задолго до прибытия крестоносцев в сирийский Левант[392]. Необходимо было обеспечить свободный проход через Адриатическое море. В 1000 г. дож Пьетро II Орсеоло провел успешную военную кампанию, в результате которой византийский император пожаловал ему титул герцога Венетийского и Далматского (dux veneticorum et dalmaticorum). Василевс поручил дожу возглавить поход против непокорных славян и воинственных арабов. В 1081 г., блокировав выход из Отрантского пролива, венецианское подкрепление разрушило планы нормандских правителей Сицилии укрепиться в византийских землях и захватить Константинополь. В награду император предоставил всем купцам из Венецианской лагуны налоговые и торговые привилегии. Четвертый крестовый поход (1204), значение которого порой преувеличивают, ознаменовал триумф венецианского дожа, воспользовавшегося трагическими событиями гражданской войны, чтобы лично повести флотилию на штурм Константинополя, а затем захватить ключевые торговые точки. Однако все эти события еще не имели никакого отношения к имперской эпопее, речь идет, скорее, о завершении первой фазы экспансии. Бóльшая часть островов Кикладского архипелага была передана в ленное владение: Наксос перешел семье Санудо, Андрос — Дандоло, Серифос и Иос — Гизи, Стампалия — Кверини, Чериго — Веньерам, Санторин — Бароцци. Кикладский передел дал существенный импульс дальнейшей колонизации. Тем не менее главной целью оставался контроль над Адриатическим морем, ставшим в то время Венецианским заливом, а также над ключевыми портами Пелопоннеса и Эгеиды, власть над которыми должна была создать уникальные условия для импорта и экспорта ремесленных изделий и сельскохозяйственной продукции. Вслед за своим избранием каждый новый дож провозглашал: «Мы обручаемся с тобой, море, в знак нашего вечного и истинного господства». На протяжении шести столетий, начиная с 1177 г., во время ритуальной процессии первый из магистратов бросал золотое кольцо в воду, что символизировало владычество Венеции над морем.