Обхохочешься! Я и школьных-то выпускных экзаменов не сдала, а меня цитируют обладатели кучи гарвардских дипломов! Эти политики уже не знают, какое коленце выкинуть, чтобы казаться ближе к народу.
Насчет войны в Чечне я однажды сказала, что это «плохо», и это всем понравилось. В общем, от интервью к интервью у меня формируется собственное мнение. Сначала я выдаю спонтанное суждение, а потом обдумываю заданный мне вопрос. Это может показаться глупостью, зато работает. Оказывается, я – противница войны, загрязнения окружающей среды, бедности, болезней.
Я решительно выступаю против всяческой глупости, озлобленности, уродства. Готова подписывать любые петиции подобного содержания.
Что касается детенышей тюленя, здесь надо хорошенько поразмыслить. Если переусердствовать с их охраной, то вымрут эскимосы, живущие тюленьей охотой. Точно так же требуются серьезные размышления по вопросам легализации легких наркотиков, запрета ношения оружия и отмены смертной казни. Я не очень четко различаю, кто здесь прав, кто нет, но обещаю вскорости поделиться своими умозаключениями. Одна журналистка спросила, за кого я проголосую на выборах – за демократа или за республиканца. «За того, кто лучше одевается!» – выпалила я. Журналисты написали, что надо внимательнее прислушиваться к моим суждениям. На телевидении мои высказывания проиллюстрировали фотографиями тиранов третьего мира – все они, как можно убедиться, одеваются из рук вон плохо.
Я поселилась в симпатичном лофте в шикарном районе и с матерью вижусь не чаще раза в неделю. Мы уже не так близки, как раньше. Она много пьет и часто меняет мужчин. Я тоже их меняю, научилась вкладываться в них по минимуму. Мне теперь нравится играть моими возлюбленными.
Сначала я считала необходимым находить более-менее вразумительные объяснения: «люблю другого» или «не выношу твоих дружков». Теперь я не утруждаю себя даже этим. Проворчу «ты мне наскучил», и дело с концом.
Единственное темное пятно на этой идиллической картине – участившиеся приступы мигрени. Никто из многочисленных врачей, к которым я обращалась, не сумел мне помочь. Мой случай им совершенно непонятен.
Я все больше курю. Это немного притупляет головную боль. Чтобы уснуть, мне требуются все более серьезные дозы снотворного.
Приступы мигрени чередуются с приступами сомнамбулизма. Но в любом случае я по-прежнему доверяю своим снам.
Звонит телефон. Билли Уоттс сообщает, что мне предложено стать лицом знаменитой французской марки духов. Наклевывается контракт века. Я прыгаю от радости. Подписать такой контракт – значит обеспечить себе спокойствие по гроб жизни. Но Билли Уоттс советует повременить с восторгами. Оказывается, у меня есть конкурентка – Синтия Корнуэлл. Теперь я вне себя от бешенства. Синтия Корнуэлл – моя главная соперница. Она темнокожая, как и я. Такая же высокая. С частично подправленной внешностью – как и у меня. У нее моя улыбка. И… и она моложе меня. Ей всего семнадцать, это тяжеленная гиря на ее чаше весов.
Все же Билли Уоттс полон оптимизма. Людивин, его медиум, нашептала ему, что победа останется за мной.
Мне хочется доверять медиумам, а не косметическим корпорациям. Знаю я, какие дряхлые кадры там заправляют. Вечно они отдают предпочтение молоденьким. Конечно, они выберут Синтию. Главное, к двадцати одному году я так приелась массмедиа, что уже воспринимаюсь как древность, не то что Синтия – юная дерзкая претендентка на престол.
Остается молиться. Если наверху кто-то есть, если у меня и правда есть ангел-хранитель, то я хочу… ХОЧУ, ЧТОБЫ ЭТА ШЛЮХА СТАЛА УРОДИНОЙ!
138. Энциклопедия
ТИРАНИЯ ЛЕВОГО ПОЛУШАРИЯ. Если разделить полушария мозга и показать левому глазу (соответствующему правому полушарию) смешной рисунок, закрыв правый глаз (соответствующий левому полушарию), то испытуемый засмеется. Но если спросить его, в чем юмор, то левое полушарие, чуждое юмору и шуткам, придумает объяснение этому поведению и скажет, например: «Потому что у экспериментатора белый халат, а меня от этого цвета колбасит».
Левое полушарие изобретает логику поведения, потому что не может смириться со смехом по неведомой ему причине или вообще без причины. Более того, после вопроса весь мозг будет уверен, что смех был вызван белым цветом халата, забыв про показанный правому полушарию смешной рисунок. Во время сна левое полушарие не беспокоит правое. Последнее смотрит свое кино: с персонажами, меняющими лицо, с нелепым расположением мест, с безумными речами, с внезапным прерыванием одних интриг и нелогичным началом других. Но при пробуждении левое полушарие опять забирает бразды правления и расшифровывает воспоминания о сновидении таким образом, что они складываются в связный сюжет (с единством времени, места, действия), который на протяжении дня превращается в память об очень «логичном» сне.
Даже бодрствуя, мы постоянно бессознательно воспринимаем информацию, интерпретируемую левым полушарием мозга. Его тиранию нелегко вынести. Некоторые употребляют спиртное и наркотики, чтобы сбежать от безжалостной рациональности половинки своего мозга. Под предлогом химической интоксикации нервных волокон правое полушарие дает себе разрешение говорить свободнее, без подсказок вечного толкователя.
Окружающие скажут: он бредит, у него галлюцинации, а человек всего лишь вырвался на свободу.
Можно обходиться и без химии: достаточно приказать себе допустить непостижимость мира – и начнется прямой прием «необработанной» информации от правого полушария. Вернемся к вышеприведенному примеру: если мы стерпим свободу выражения правого полушария, то до нас дойдет первая шутка – та, что по-настоящему нас рассмешила.
Эдмонд Уэллс,
139. Игорь, 21 год и 2 месяца
Я очень стараюсь. Мы с «волками» сеем смерть и разрушение. Штурмуем вражеские позиции, неся вполне умеренные потери. Однажды к нам на передовую приезжает полковник Дюкусков, очень довольный. Берет меня за плечи и говорит, не таясь:
– У меня прекрасная новость!
Не иначе, «калашниковы» новой модификации! Нас кормят обещаниями заменить старое стрелковое вооружение на новое, уж и не знаю, какая новость могла бы быть лучше этой. Я заранее знаю, кому из ребят поручу проверку нового оружия.
– Войне конец.
Я перестаю дышать. Он повторяет:
– Все, мир!
Я с трудом выговариваю:
– Мир…
Ясное дело, кремлевские коррупционеры решили под давлением мафиозных американских капиталистов подписать мир с представителями чеченских вооруженных формирований. Это худшее, что я мог бы услышать. Лучше бы этого никогда не произошло! Мир. МИР?!! А мы уже были в шаге от победы… Я не осмеливаюсь спросить, кто именно оказался слаб в коленках. Не осмеливаюсь доложить, что как раз в эту минуту мои «волки» могут штурмовать стратегический опорный пункт. Не осмеливаюсь напомнить о зверствах, которые совершали чеченцы у меня на глазах, о том, как они использовали детей в качестве живых щитов, как пытали пленных. Это с ними, что ли, у нас теперь мир? Я спрашиваю с едва теплящейся надеждой:
– Это такая шутка?
Он удивляется.
– Нет, все официально. Подписали вчера.
Как бы мне не хлопнуться в обморок!
Дюкусков думает, наверное, что у меня это от счастья, и поддерживает за руку, чтобы я не упал. Как люди могут так сильно заблуждаться? Неужели они там ничего не соображают? Мы должны были вот-вот победить! Какие еще переговоры? О чем? О праве все потерять?
И что теперь будет со мной?
Прощай, лес, прощай, стая. Все, чего я достиг, – коту под хвост. Сдаю форму, оружие, сапоги. Еду с эшелоном в Москву и снова погружаюсь в мир города с его вертикальной геометрией.
Чингисхан, к примеру, ненавидел города. Он говорил, что скопление людей на ограниченной территории, зажатой стенами, приводит к загниванию душ, скапливанию отбросов, распространению болезней и торжеству слабоумия. Чингисхан разрушал все города, какие только мог, но последнее слово все равно осталось за горожанами.
Я возвращаюсь к городской жизни. Надо найти жилье, а я даже заполнять документы не умею. Терпеть не могу все эти бумажки… Снимаю втридорога крохотную уродливую квартирку в шумном месте, соседей куча, и все косо на меня смотрят. Как тут не заскучать по стоянкам под открытым небом? Где мои деревья? Где мои «волки»? Где чистый воздух?
Гражданская одежда сковывает мои движения, она непрактична, в ней я чувствую себя неуклюжим. Брюки, футболка, свитер. Мне не хватает карманов, ткань слишком мягкая, чтобы вешать на нее медали.
Мне трудно встроиться в гражданское общество. На войне добиваешься желаемого дракой. Здесь правило одно: деньги. За все всегда надо платить.
Я воображал, что послужной список распахнет передо мной все двери, но выходит наоборот. Те, кто косил от армии, с подозрением относятся к ветеранам боев. Я гоняю на видеомагнитофоне фильмы со Сталлоне и Шварценеггером и усыпляю себя водкой. Объявили бы, что ли, войну Западу! Я хоть сейчас в строй.
В дверь звонит посыльный. Он принес мою первую пенсию «отставника». Открываю конверт, считаю деньги. Мое пособие «спасителя нации» равно половине месячного дохода продавца сандвичей!
Я имею право на лучшее. Хочу больше денег! Хочу большую квартиру, загородную дачу, как у важных чинуш. Хочу большой лимузин. Я достаточно намучился и теперь хочу быть богачом.
Эй, там, наверху, ангел-хранитель, ты меня слышишь? ХОЧУ БЫТЬ БОГАТЫМ!
140. Мольбы
Я тру глаза. То, как живут мои клиенты, очень утомляет. Нервирует, когда шлешь им сны, а они в грош их не ставят. Надоедает подсовывать им знаки, которых они в упор не видят. Опускаешь руки, когда нашептываешь им подсказки, но они к ним глухи. Достало! Стараешься быть прилежным учеником, но чтобы было желание продолжать, нужен хотя бы минимум результатов. Несу свои огорчения Эдмонду Уэллсу.