Где, скажем, взять револьвер, чтобы всадить в себя пулю? Спрыгнуть в реку и утонуть мне не хочется – вода, наверное, ледяная. Крыша высокого здания тоже не подходит – боюсь, закружится голова. Наглотаться таблеток? Каких, интересно? Меня, с моим везением, тут же стошнит всеми этими таблетками. Остается метро, но у меня кишка тонка броситься под мчащийся состав.
И потом, я где-то читал, что четыре самоубийства из пяти кончаются неудачей. Стреляющие себе в рот просто сносят нижнюю челюсть и остаются жить уродами. Прыгающие с шестого этажа ломают позвоночник и превращаются в пассажиров инвалидного кресла. Наевшиеся таблеток сжигают пищеварительный тракт и устраивают себе неизлечимый ожог желудка.
Так что я принимаю решение повеситься. Это меня сильнее всего пугает и одновременно почему-то сильнее всего влечет. Я попросту знаю, что создан для такой смерти.
Я запираю изнутри дверь, задергиваю шторы, отдаю соседке кошку (она и в ус не дует), закрываюсь в туалете и привязываю к лампе галстук.
Туалет – место, где я всю жизнь чувствовал себя лучше всего. Нормально, по-моему, здесь и умереть. Я забираюсь на табурет, считаю до трех, опрокидываю табурет и повисаю над полом.
Узел затягивается все туже. Я задыхаюсь. Сейчас неуместно быть неженкой, но нельзя не отметить, как это неуютно и совершенно некомфортно – висеть и ждать смерти.
По мне ползет паук, давно прятавшийся в правом углу потолка, в щели. Он чрезвычайно доволен, что появился новый выступ для альпинистской тренировки – мое болтающееся на галстуке тело. Ишь, что удумал: сплести паутину между моим ухом и потолочным плинтусом! Каждый раз, когда он проползает по моей мочке, мне очень щекотно.
Это тянется дольше, чем я рассчитывал. Надо было спрыгнуть с табурета, чтобы сломались шейные позвонки.
Не хватает воздуха, гудит в голове. Напрасные попытки кашлянуть, чтобы ослабить давление на горло. Невозможно, как жмет! Я прокручиваю в голове всю свою жизнь. Книга, крысы, кошки, Гвендолин, Мартин, мадемуазель Ван Лизбет, мой издатель Шарбонье… Неплохой получился, в общем-то, фильм.
Все ли его эпизоды мне известны? Черт, ведь у меня еще могут быть на этой планете другие любимые, я могу написать другие книги, гладить других кошек. Паук это подтверждает: он залезает мне в ухо и там принимается отвратительно гудеть.
Дело, наверное, в моей врожденной нерешительности, но всякое желание умереть у меня прошло. Я извиваюсь и пытаюсь развязать узел. Поздновато спохватился, но в кои-то веки мне везет: из меня неважный мастер, поэтому лампу я подвесил тяп-ляп. Выскакивает болт, и я падаю. Следом за мной с потолка падает прямиком мне на затылок лампа и набивает мне болезненный синяк.
Ой!
Так или иначе, я остался жив. Этот опыт – действенная прививка от самоубийства. Сначала место укола – в моем случае это шея и затылок – сильно болит, но потом я говорю себе, что покончить с собой – худшая неблагодарность, признание своей неспособности найти применение этому великому дару по имени жизнь.
К тому же я чувствую ответственность перед своим детищем – книгой. Она издана, теперь надо ее защищать, презентовать, толковать.
Первое интервью берет у меня журналист, принимающий меня за специалиста по крысам, автора научно-популярного труда. Изредка меня приглашают на радио и на телевидение. Собеседники ограничились разглядыванием переплета моей книги, поэтому просят кратко пересказать ее содержание. Меня упрекают за невнятное изображение на суперобложке. Можно подумать, что это я его выбрал… Считаные статьи, где моя книга действительно обсуждается, появляются не в литературной рубрике, а в разделах «животные» и «наука». Один журналист вообще назвал меня старым американским ученым.
Никто не разглядел моего главного посыла: рассказать о людях, описывая поведение общественных животных. Я страшно разочарован. В тех редких случаях, когда мне предоставляют слово, задаются вопросы, не позволяющие мне толком объясниться. Меня спрашивают: «Какова продолжительность жизни крысы?», «Сколько крысят в одном помете?» и даже «Как эффективно вывести крыс?».
Мне бы так хотелось хотя бы разок подискутировать с философами, социологами, политологами, обсудить стандартные распределения ролей, трудности выхода из отношений по стандарту «эксплуататоры-эксплуатируемые-независимые-козлы отпущения»! Но единственный собеседник, которого предлагает мне одна из радиостанций, – специалист по инсектицидам, любезно перечисляющий химикаты из арсенала средств уничтожения моих героев! Какие здесь возможны дебаты? Остается надеяться только на чудо «сарафанного радио». Я больше ничего не могу предпринять в поддержку своей книги. Моя задача выполнена. Теперь нужно освободить голову. Как? При помощи телевизора, выпусков новостей.
Крис Петтерс изменился, перекрасил волосы. Он рассказывает, что в Арканзасе шайка школьников перебила из автомата кучу детей в школьном дворе. Тридцать один ребенок погиб, пятьдесят четыре ранено. Для подобных ужасов существует специальное слово – «амок». Убить максимум своих соплеменников, прежде чем погибнуть самому.
Новости всегда оказывают на меня успокоительное действие. Чужие несчастья заставляют меня забыть о собственных невзгодах, а еще подсказывают новые сюжеты. Крис Петтерс продолжает перечислять мелкие и крупные ужасы повседневности.
Скандал в банках спермы: множество женщин выбрало одного и того же донора – голубоглазого белокурого спортсмена Ханса Густавсона. Теперь он будет отцом минимум полумиллиона детишек. Ханс уверяет, что он был не в курсе успеха своей спермы и что сдавал ее только для оплаты учебы. Впредь он не будет разбрасываться своим генетическим материалом.
Легкое землетрясение в Лос-Анджелесе. По мнению сейсмологов, толчок мог быть спровоцирован частыми подземными ядерными взрывами.
Медицина: в России зафиксировано ранее неизвестное заболевание – рак пупка.
Метеосводка: неизменно хорошая погода.
Биржа: падение индекса Доу-Джонса.
Так-то лучше. Люди, дерущиеся за территории или за власть, напоминают мне крыс из моего романа. Я кошусь на свою книгу, лежащую на столе. «Крысы». Книга кажется мне волшебной, живой. Но теперь ей предстоит жить самостоятельно, без меня.
154. Венера, 22 с половиной года
После нападения Криса Петтерса я попросила Ричарда чаще оставаться у меня. И сразу поняла, что значит жить под одной крышей с мужчиной. Все мелкие недостатки Ричарда, которые он успешно скрывал, теперь бросаются в глаза.
Я знала, что мужчины – эгоисты по своей природе, особенно это относится к самовлюбленным актерам, но не подозревала, что они превосходят этим даже манекенщиков.
Ричард – наркоман. Уже с утра, за кофе с круассанами, у него острая потребность втянуть дорожку кокаина. Жить без этого не может. Ему нужна все более солидная доза. Он говорит, что это улучшает его актерскую игру. Так или иначе, от этого жестоко страдает наш семейный бюджет.
Но когда он рассказывает про кино, голова начинает кружиться у меня. Съемочная площадка кажется мне гораздо более привлекательным местом, чем фотостудия. Он потчует меня невероятными историями про режиссеров, устраивающих потасовки с операторами из-за неверно выставленной камеры.
Зрители считают, что актеры умнее нас, топ-моделей, потому что произносят придуманные авторами диалоги, тогда как мои высказывания в интервью, как я сама осознаю, довольно ограниченны. Жаль, я не училась всерьез, учеба как-никак расширяет кругозор и углубляет мысль. Когда мне задают вопросы, я жалею, что в углу не сидит лысый очкастый сценарист, диктующий ответы.
Если начистоту, в частной жизни Ричард совсем не такой умник, как на экране. Нотр-Дам для него – декорация на диснеевской студии, Париж – город в Техасе.
Ричард не знает, где находится Португалия, а где Дания, и не желает знать. Родной Кентукки он покидает только для того, чтобы поиграть мускулами в Голливуде. То, что эта деревенщина превратилась в любимца всех девчонок на свете, – настоящее чудо кино.
Разговариваем мы так: «Ты в порядке, дорогой?» Или: «Все хорошо, любимая?» Или еще: «Славная погодка, да?»
Ричард постоянно озабочен силой своего соблазна.
Однажды он удивил меня тем, что схватил с ночного столика зеркало, когда мы занимались любовью, потому что вздумал проверить, как он выглядит в момент оргазма. Готовясь к съемке особенно пикантного эпизода очередного фильма, он тренирует поворот головы под специфическим углом, выигрышно выделяющий его подбородок.
Я не влюблена в Ричарда, просто собираюсь воспользоваться им как трамплином, чтобы запрыгнуть в мир кино. Я тоже в курсе, что время не стоит на месте. Вчера я закатила ему сцену, чтобы он устроил мне участие в своем следующем фильме. Ричард не соглашался: дескать, актер – это профессия, в которой не место импровизации. Я в ответ перечислила кучу бесталанных актрис, задержавшихся на экране только благодаря внешности. Это его не убедило, поэтому я расколотила несколько тарелок, а потом показала ему фотографии, на которых он заснят со смазливыми несовершеннолетними юнцами – мне прислала их по почте «анонимная доброжелательница», не иначе, ревнивая статистка.
– С такими доказательствами я не только получу развод, но и отсужу у тебя все деньги и разрушу твою репутацию неотразимого соблазнителя.
Пришлось Ричарду уговорить своих продюсеров предоставить мне роль в его следующем фильме «Лисицы»: я буду играть русскую, воюющую в Чечне. Сам он, конечно, главный герой, старший сержант в диверсионном отряде «Лисицы». Я – его расторопная подчиненная, королева огнемета. Оба будем изображать свои противоположности…
К счастью, сценарист придумал для меня шикарные диалоги. Наконец-то я продемонстрирую искрометный юмор, которым всегда мечтала обладать и которого не привьет ни один пластический хирург.
Снимать «Лисиц» собираются в России, чтобы было реалистичнее и чтобы сэкономить на оплате статистов.
Пока что мне страшно. Страсть как хочется стать великой звездой, чернокожей Лиз Тейлор.