[1913] обсуждалась идея обеспечить педиатрические показания в плане «воздействия на эксклюзивность и создаваемую ценность». В одном из электронных писем, датированном тем же годом, Мортимер Саклер-младший поднимал из небытия призрак «патентного обрыва» для ОксиКонтина и ставил вопрос о том, нельзя ли «продлить [эксклюзивность] за счет проведения педиатрических испытаний»[1914].
В итоге компания все-таки получила вожделенное одобрение для педиатрического применения. Но по техническим причинам в продлении эксклюзивности было отказано, что вызвало у Саклеров крайнее недовольство и, вероятно, обострило их чувствительность к неблагоприятным материалам в прессе, намекавшим, что семья, возможно, хотела продавать опиоиды детям, тогда как в действительности целью были дополнительные шесть месяцев монополистического ценообразования. И даже столкнувшись с беспрецедентной волной негативной прессы, семья продолжала присматривать другие способы расширения торговли опиоидами. Через пару недель после выхода статьи в «Нью-Йоркере», как раз когда Джонатан Саклер выходил из себя, говоря, что негативное освещение изображает его семью как алчных негодяев, наживающихся на таблетках, он же внес предложение, чтобы Purdue[1915] рассмотрела возможность запуска очередного опиоида. Ричард продолжал требовать информацию о продажах так настойчиво, что сотрудники компании уже не знали, как и реагировать. «Думаю, нам нужно найти[1916] баланс, – писал один служащий другому, – между четкой картинкой реальности… и простым изложением такого количества плохих новостей о будущем, что оно выглядит попросту безнадежным». Семья придерживалась своей стратегии – подталкивать пациентов к тому, чтобы они принимали больше ОксиКонтина и делали это дольше. Консультанты из «Маккинси» говорили, что это отличный способ защиты прибылей компании. Но эта рекомендация вступала в противоречие с мнением медиков, все большее число которых в один голос твердили, что опиоиды – не лучший способ избавления от хронической боли. CDC недавно заявили[1917] о «недостаточности доказательств» того, что эти препараты продолжают эффективно заглушать боль у пациентов, которые принимают их дольше трех месяцев, и предупреждали, что почти четверть всех пациентов, принимавших опиоидные обезболивающие в течение долгого времени, становились зависимыми.
Некоторые администраторы упорно старались втолковать совету директоров, что прежняя стратегия – быть интегрированной компанией по производству обезболивающих – не работает, и нужна диверсификация. В 2014 году Кэти Саклер участвовала в обсуждениях инициативы под названием «проект Танго». Ее идея состояла в том, что теперь у Purdue имеется возможность развиваться в новой сфере – производства и продажи препаратов, которыми лечат опиоидную зависимость. Сам Ричард Саклер был членом коллектива изобретателей, которые подали заявку на патент[1918] на средство лечения зависимости. (Эта заявка называла людей, приобретших зависимость от опиоидов, «наркоманами» и жаловалась на «связанную с наркотиками преступную деятельность, к которой прибегают такие наркоманы с целью добыть достаточно денег для финансирования своей зависимости».) Согласно презентации «проекта Танго», освоение «рынка злоупотребления и зависимости»[1919] было бы «подходящим и естественным следующим шагом для Purdue». В некоторых отношениях эта инициатива была вариацией на тему бизнес-модели, которую Purdue применяла давно. Одним из побочных эффектов потребления опиоидов является запор, и торговые агенты Purdue много лет рекламировали надежное слабительное собственного производства, Сенокот, как полезное «дополнение» к ОксиКонтину. С откровенностью, которая могла бы несколько смутить даже Саклеров, в презентации «проекта Танго» говорилось: «Между обезболиванием и зависимостью[1920] существует естественная связь». И отмечалось, что «зона опиоидной зависимости[1921] могла бы быть волнующей отправной точкой для Purdue».
Но в итоге совет проголосовал против[1922] реализации «проекта Танго». Собственно, трудно было ожидать иного. В Purdue вроде бы многие понимали, что компании необходимо разрабатывать или лицензировать другие линейки продукции. Но каждый раз, стоило представить на совете директоров потенциальных кандидатов в эти «другие», которые не были опиоидами, Саклеры принимались выспрашивать, насколько прибыльными они будут. «Предпринимались шаги, чтобы подтолкнуть их к диверсификации», – вспоминал один бывший администратор. Они рассматривали средства от болезни Паркинсона. От мигрени. От бессонницы. «Но совет не проявлял интереса. Перспективы прибыльности не дотягивали до опиоидов». Заданная планка была высока (мало фармацевтических средств могут быть так же прибыльны, как ОксиКонтин), так что Саклеры отвергали одно предложение за другим. «Они совершенно не были заинтересованы в разработке не-опиоидных продуктов, – вспоминал другой бывший администратор. – Их главный интерес состоял в том, чтобы продавать как можно больше ОксиКонтина». После своего назначения генеральным директором Крэйг Ландау нередко заговаривал об идее разработки других линий продукции. Но реальность, по словам вышеупомянутого администратора, заключалась в том, что «Крэйг – бизнесмен. Единственное, что интересовало Крэйга, – это насколько большую часть бизнеса обеспечивает определенный сегмент «болящего» населения. «Это десять процентов нашего бизнеса». «Это пятнадцать процентов нашего бизнеса». Он никогда не произносил слово «пациент», только и толковал, что о бизнесе».
Еще один бывший топ-менеджер вспоминал о том, как трудно было выступать перед семьей Саклеров, агитируя за внедрение новых бизнес-идей: «Заседания Саклеровского совета – все равно что плохой ужин в День благодарения, когда за столом сидят две ветви семьи, не ладящие между собой. Ричард со стороны Рэймонда тянет в одну сторону, а Кэти со стороны Мортимера – в другую, и все они ссорятся, а ты стоишь у экрана и просишь поставить слайд номер два». Но толку от этой агитации не было никакого. Не было «никакого интереса к разработке новых линий продукции», вспоминал этот руководитель. Каким бы новаторским ни было очередное предложение, для Саклеров «оно не было ОксиКонтином».
Хорошей новостью для них было то, что даже после разоблачений в «Эсквайре» и «Нью-Йоркере» негативная публичность, казалось, не сумела расстроить филантропические связи семьи или повредить ее положению в высшем обществе. После публикации этих журнальных статей «Нью-Йорк таймс» связалась с 21 учреждением культуры. Все они, включая музей Гуггенхайма, Бруклинский музей и «Метрополитен», получали от Саклеров значительные суммы. «Но, похоже, мало кого из них тревожит[1923] то, что получаемые ими деньги могут быть каким-то образом связаны с семейным состоянием, сколоченным на торговле опиоидами», – сообщала газета. Ни один музей, ни одна галерея не позволили заявлений в адрес Саклеров, которые можно было бы оценить как осуждение, в которых были бы намеки на возврат уже полученных пожертвований или отказ в будущем принимать дары от этой семьи. Некоторые, напротив, прямо высказывались в защиту своих давних спонсоров. «Семья Саклер продолжает оставаться важным и ценным благотворителем», – заявила газете пресс-атташе музея Виктории и Альберта, добавив, что официальные лица музея «благодарны за эту непрекращающуюся поддержку». Столь же непреклонную позицию занял Оксфордский университет[1924], объявив, что у него «нет никаких намерений пересматривать отношение к семье Саклеров и ее трастовым фондам».
Однажды холодным субботним днем в марте 2018 года Нэн Голдин вошла в музей искусств «Метрополитен». Она была с ног до головы одета в черное, на шее – длинный черный шарф, на губах – ярко-красная помада, ярко-рыжие волосы падали на глаза. Войдя в музей, она направилась к Саклеровскому крылу.
Нэн была не одна. Добравшись до зала с великолепной стеклянной стеной с видом на парк, она смешалась с толпой дневных посетителей, но при этом безмолвно координировала[1925] свои действия с группой, состоявшей примерно из ста человек, которая прибыла в музей инкогнито, так же как и сама Голдин. Ровно в четыре часа дня все они внезапно начали скандировать: «Храм алчности![1926] Храм «Окси»!» Кто-то развернул черный транспарант с надписью «ФИНАНСИРУЙТЕ РЕАБИЛИТАЦИЮ».
Голдин основала свою группу[1927], взяв за образец активистов борьбы против СПИДа времен 1980-х, которыми она так восхищалась. Они придумали для себя название – PAIN (это аббревиатура от труднопереводимого названия Prescription Addiction Intervention Now – «Зависимость от рецептурных препаратов, вмешательство сейчас»), встречались в бруклинской квартире Голдин и планировали эту зрелищную акцию. Пока десятки протестующих скандировали лозунги, сотни случайных гостей музея стояли вокруг них, глазея, снимая видео на телефоны. Несколько фотографов из заранее оповещенных периодических изданий торопливо делали снимки. Голдин решила нанести Саклерам удар в их естественной среде обитания – в утонченной обстановке художественного музея. В постоянной экспозиции «Метрополитена» были выставлены несколько фотографий Голдин, и теперь она собиралась воспользоваться рычагом собственного положения в мире искусства – и своей характерной идентичностью как уважаемого художника, который справился с ОксиКонтиновой зависимостью, – призвав учреждения культуры отказаться от саклеровских денег и потребовать, чтобы эта семья употребила свое состояние на финансирование лечения зависимости.