LBV в модный бренд[2024]. Она выпустила серию спортивных костюмов в люминесцентных оттенках, создание которых вдохновила ее страсть к лазанию по горам. «Я задалась целью сделать этот бренд успешным», – клялась она, утверждая, что у LBV есть потенциал стать «следующим всеамериканским брендом готовой одежды уровня кутюр». В одном посте в «Фейсбуке» она описала это предприятие как свою «собственную женскую инициативу[2025], никак не связанную с Purdue, имеющую целью пропаганду самостоятельности женщины».
Но если Мадлен искусно убеждала людей своего профессионального круга, что о ее искусстве следует судить исключительно по его собственным достоинствам, не оглядываясь на статус опиоидной наследницы, то Джосс пришлось труднее. После того как модный обозреватель «Нью-Йорк таймс»[2026] выразил интерес к ее коллекции, она согласилась дать интервью, в ходе которого была буквально засыпана бесцеремонными вопросами о ее семье. В посте, исполненном негодования[2027], Джосс трактовала случившееся как гендерную проблему: «Хватит выяснять, кем являются мужчины в моей жизни, и пишите уже о гребаных неоновых худи!» (Репортера «Таймс» Мэттью Шнейера эта отповедь только развеселила, и он однажды сказал другу, что, если бы ему вздумалось сосредоточиться на самой коллекции одежды Джосс, статья могла бы получиться еще более резкой.)
Вот в чем заключалась трудность положения Джосс: если представить себе членов клана Саклер расположенными в концентрических кругах по степени виновности, то она оказывалась в некомфортной близости к эпицентру. Ее свекор был «отцом» ОксиКонтина. Ее муж – единственным Саклером из третьего поколения, входившим в совет директоров. А ее собственное положение усугублял тот факт, что, в отличие от семьи, в которую она вошла через брак, Джосс Саклер упрямо отказывалась помалкивать. Она закатывала вечеринки[2028] («700 долларов с гостя, отборные вина LBV»). Они с Дэвидом заплатили 22 миллиона долларов наличными за особняк в Бель-Эр[2029], а потом рассказывали знакомым, как разозлились, когда о покупке сообщили в онлайн-таблоиде TMZ и других средствах массовой информации, несмотря на то что они выбрали для проведения сделки «звездного» риелтора из телепрограммы «Покупка на миллион долларов». И еще Джосс продолжала давать интервью. «Я поддерживаю свою семью[2030] на 500 процентов, – сказала она журналу «Таун энд Кантри». – Я верю, что они будут полностью оправданы. Но они не имеют ничего общего с LBV». Ради этого интервью Джосс встретилась с репортером в ресторане на Грамерси Парк. «Они пожалеют о том, что полезли на лингвиста, – говорила она о своих недоброжелателях. – Уже жалеют». Во время интервью она заказала молочного поросенка, хотя журналист ни на что такое не намекал. Подобные выходки в духе Марии-Антуанетты были настолько вызывающими (неужели Джосс была искренна? Или это был своего рода концептуальный арт-перформанс?), что казались специально придуманными для желтой прессы, и вскоре Page Six – «шестая страница», рубрика светских сплетен – в «Нью-Йорк пост» уже вела хронику всех экстравагантных высказываний Джосс. Газета пожаловала ей звание «леди Макбет от опиоидов». Джосс отреагировала на это текстовым сообщением автору формулировки, послав ему эмодзи со средним пальцем[2031].
Главным источником неприятностей Джосс была женщина по имени Мора Хили, которая второй срок служила генеральным прокурором Массачусетса. Хили было около сорока пяти лет. Первая открытая лесбиянка на посту генерального прокурора[2032] в Соединенных Штатах, она выросла в Нью-Гемпшире, у самой границы штата, и была старшей из пяти детей, которых воспитывала мать-одиночка. Она играла в баскетбол, учась в Гарварде, затем пару лет профессионально занималась этим видом спорта в Европе. Она была невысокой – около 162 см – и отличалась неформальной манерой поведения, а когда улыбалась, на щеках у нее появлялись ямочки. Но характер у нее был жесткий, и она любила приговаривать, что ей, коротышке, профессионально игравшей в баскетбол, пришлось научиться «обыгрывать здоровяков». Разумеется, это была шутка. Но в ней слышалось предостережение.
Опиоиды ударили по Массачусетсу особенно сильно. Хили начала расследование[2033] в 2015 году, сразу после начала ее первого срока на посту генерального прокурора, поскольку во время избирательной кампании люди из всех уголков штата то и дело твердили ей, что фармацевтические компании уничтожают их населенные пункты. У одного из волонтеров, помогавших Хили вести избирательную кампанию, был сын с опиоидной зависимостью. Женщина, которой Хили поручила возглавить новое расследование, ее заместительница Джоанна Лидгейт, была близка с человеком, умершим от передозировки. Хили и ее подчиненные сосредоточили внимание на Purdue. Один из поверенных, Сэнди Александер, начал с посещений судмедэксперта и запросов на свидетельства о смерти людей в Массачусетсе, которые умерли от передозировки опиоидов, начиная с 2009 года. Он провел перекрестную сверку[2034] их имен с именами людей, у которых были рецепты на болеутоляющие препараты производства Purdue. Компания всегда утверждала, что случаи так называемой ятрогенной[2035] аддикции (имеются в виду люди, которые приобрели зависимость, начав принимать препарат по назначению врача и согласно инструкции) – вещь почти неслыханная. Но Александер сумел подтвердить, что за последнее десятилетие только в одном Массачусетсе 671 человек купил обезболивающие от Purdue по рецепту врача и впоследствии умер от передозировки, связанной с опиоидами.
В июне 2018 года Хили провела пресс-конференцию[2036] в Бостоне, пригласив на нее представителей группы, оказывающей помощь семьям, лишившимся близких в результате передозировки опиоидов, и объявила, что подает иск не только против Purdue Pharma, но и против восьми членов семьи, состоявших в совете директоров компании. Корпорации сами собой не управляют, резонно отметила она. Ими управляют люди. И она хочет назвать их имена. «Общество заслуживает ответов[2037], – говорила Хили. – Для этого и нужны судебные процессы». Через пару месяцев, прямо перед Рождеством, Хили объявила о намерении подать вторую, исправленную версию искового заявления, которое даст обществу некоторые ответы.
Purdue и Саклеры применили свою обычную тактику. В качестве местного консультанта они наняли женщину по имени Джоан Люки, которая оказалась подругой и наставницей Хили и управляла финансовой частью ее избирательной кампании. Хили была уверена[2038], что это не простое совпадение. Пока Хили еще только собиралась официально назвать имена Саклеров в своем исковом заявлении, в Бостон прибыла Мэри Джо Уайт с командой адвокатов, чтобы объяснить строптивой прокурорше, почему это стало бы ошибкой. Но Хили, которая раньше вела адвокатскую практику в «Уилмере», одной из тех самых рафинированных юридических фирм, которые представляли Purdue, с откровенным скепсисом отнеслась к такого рода закулисным переговорам. Хили была известна репутация Уайт, и она восхищалась ею как личностью, которая проложила другим женщинам путь в юриспруденцию. «Мне больно смотреть на человека вроде Мэри Джо Уайт, которая представляла их в 2007 году и продолжает представлять сейчас, – говорила она. – Не то чтобы было зазорно представлять корпорации. Это достойная работа. Но эту корпорацию? Этих людей? На мой взгляд, это ничем не лучше, чем представлять наркокартель». Когда Purdue прислала своих адвокатов, Хили решила не присутствовать на встрече лично, послав вместо себя своих судебных поверенных. «У меня не было заинтересованности во встрече с ними, особенно учитывая, что некоторые из них – это люди, с которыми у меня есть личные отношения, – объяснила она. – Я хотела дистанцироваться от них. Пусть разговаривают с моими адвокатами».
Многоокружной судебный процесс сгенерировал колоссальное количество секретных документов, полученных от Purdue и других фармацевтических компаний. Дэн Аарон Полстер, федеральный судья Огайо, председательствующий на этом процессе, постановил, что адвокаты, которые участвуют в судебных процедурах, могут получить доступ к этим документам, но в остальном они не должны становиться достоянием гласности. «Не думаю, что кто-то в этой стране заинтересован в бесконечных взаимных обвинениях[2039], – заявил Полстер. – Людей не интересуют допросы под присягой, запрошенные документы и судебные заседания». Но теперь Хили и ее прокуроры потребовали предоставить им доступ к этим засекреченным папкам – и получили около 12 миллионов документов[2040], связанных с Purdue.
Засекреченные документы рассказывали историю ОксиКонтина так, как она разворачивалась внутри компании, и команда Хили обнаружила, что, хотя Саклерам много лет удавалось оставлять имя семьи в стороне от опиоидного кризиса, в частных документах Purdue оно было повсюду. Были электронные письма Ричарда со скрупулезно подробными указаниями маркетинговому отделу; были письма Кэти с обсуждением «проекта Танго»; письма Мортимера, жаловавшегося на выплаты; письма Джонатана, который задавался вопросом, что компания может сделать, чтобы не дать сократиться опиоидным прибылям. Были электронные письма многих топ-менеджеров Purdue, сетовавших на постоянное вмешательство со стороны семьи, из-за которого генеральный директор не может делать свою работу. Саклеры не просто владели Purdue, осознали массачусетские прокуроры. Они ею руководили. Команда Хили заново отредактировала свое исковое заявление, включив в него этот взрывной новый материал.