Как-то раз во время переговоров в Кливленде Хили и ее заместительница Джоанна Лидгейт шли к лифту и встретились с Дэвидом Саклером[2105] и его свитой. Он представился и сказал:
– Я очень рад, что вам удалось.
Хили показалось, что от него так и веет самодовольством, словно он привык к тому, что все его уважают.
– Что ж, Дэвид, – сухо ответила Хили, – ваша семья слишком многим навредила.
Затем они с Лидгейт вошли в лифт, отказавшись от рукопожатия.
Некоторые переговорщики сделали Саклерам встречное предложение[2106], рекомендовав расстаться с большей суммой личных денег. Они хотели, чтобы семья взяла на себя обязательство внести дополнительные 1,5 миллиарда долларов сразу, а не делать эту сумму зависящей от цены продажи Mundipharma. Но Саклеры не уступили[2107]. «Почти все штаты были бы готовы согласиться[2108] на сделку, если бы Саклеры гарантировали ее на сто процентов», – сказал генеральный прокурор Северной Каролины, Джош Стейн, который вел переговоры с семьей. Но Саклеры, по словам Стейна, заняли позицию «либо берите, что дают, либо сделки не будет».
Их неуступчивость вызвала у переговорщиков со стороны истцов явное отвращение. «Я считаю их компанией[2109] ханжей-миллиардеров, которые лгали и мошенничали, чтобы получать солидную прибыль, – сказал генеральный прокурор Пенсильвании. – Я искренне верю, что у них руки в крови».
Судья Полстер, который председательствовал на переговорах, указал, что хочет присоединения к урегулированию как минимум тридцати пяти штатов. Если Саклеры не смогут убедить стороны подписать его, то осенью им предстоит суд в Огайо. Но у семьи имелся мощный рычаг. Поскольку Purdue после ОксиКонтина так и не создала ни одного успешного продукта, к тому же из нее постоянно утекали деньги на оплату астрономических счетов за услуги юристов, а Саклеры вынимали деньги из бизнеса при любой возможности, сейфы Purdue Pharma были почти пусты[2110]. Компания, которая за два десятка лет продала ОксиКонтина примерно на 35 миллиардов долларов, теперь могла съежиться, по сведениям, просочившимся в прессу, до каких-то 500 миллионов в «живых» деньгах. 19 августа Purdue разослала своим бывшим торговым агентам письмо[2111], информируя их, что, возможно, не сможет финансировать их пенсионные программы.
Если штаты не хотят соглашаться на их щедрое предложение, указали Саклеры, то Purdue просто объявит о банкротстве[2112] без заключения сделки. Такой ход в краткосрочной перспективе сулил Саклерам одно большое преимущество: после того как компания подает на банкротство, ведущий процесс судья, как правило, замораживает все открытые против компании судебные дела, чтобы ее можно было реструктурировать. Саклеры не хотели, чтобы Purdue в октябре выходила на запланированный суд. Если бы избежать его не получилось путем досудебного соглашения, это сделало бы банкротство. А если бы Purdue действительно стала банкротом, это не оставило бы штатам и всем прочим сторонам, подавшим иски против компании, иного выбора, кроме как бороться между собой за остатки ее активов в суде по банкротству. Берите деньги сейчас, предупреждала Мэри Джо Уайт[2113], иначе вам придется «выплачивать гонорары адвокатам еще много-много лет».
Это была завуалированная угроза. Убеждая истцов подписать кливлендское предложение, юристы Purdue говорили им[2114], что общая сумма, на которую они могут надеяться в ходе процедуры банкротства (а потом каким-то образом поделить между собой), едва ли дотянет до одного миллиарда. И действительно, Purdue к этому времени сильно обесценилась. Саклеры ухитрялись продлевать патентную эксклюзивность ОксиКонтина снова и снова начиная с 1996 года, делая это намного дольше, чем кто-либо считал возможным. Но теперь пресловутый «обрыв» маячил совсем рядом: срок действия патентов на новую форму выпуска ОксиКонтина вскоре должен был истечь. «Праздник кончился, – говорил один бывший администратор Purdue. – Публичная декларация звучит так: «Ладно, общество. Ты победило». Но как по мне, так именно это и было запланировано с самого начала».
8 сентября газетные репортажи сообщили[2115], что переговоры между двумя сторонами прерваны. Семья отказалась выделить дополнительные деньги, а среди прокуроров штатов слишком многие высказались против сделки. Саклеры отвергли два альтернативных предложения по платежам от штатов и отказались выдвигать встречные предложения. «В результате переговоры зашли в тупик, – отчитались переговорщики со стороны истцов, – и мы ожидаем, что в ближайшее время Purdue подаст документы, чтобы потребовать защиты по закону о банкротстве».
На следующий день, когда люди, следившие за этим делом, гадали, объявит ли Purdue себя банкротом, Джосс Саклер прибыла в отель «Бауэри» в нижнем Манхэттене на показ весенней коллекции 2020 года своего лейбла LBV. В Нью-Йорке проходила Неделя моды, и Джосс радовалась возможности представить новую линию одежды. Она наняла модного дизайнера, Элизабет Кеннеди, которая прежде работала у Айзека Мизрахи и других известных кутюрье. Женщины познакомились на одном из винных суаре Джосс, и Кеннеди согласилась разработать дизайн коллекции новой подруги, сказав: «Мы с Джосс пытаемся создать нечто новое и свежее». Кеннеди нисколько не стеснялась[2116] брать у Джосс деньги, говоря, что ее лейбл «не имеет ничего общего» с ОксиКонтином. Джосс приехала в Бауэри в красном платье без рукавов в сопровождении двух личных охранников. Ее муж в этот момент, должно быть, был занят непростой задачей обеспечить кворум из тридцати пяти штатов, готовых подписать саклеровское предложение о досудебном урегулировании. А может быть, испытывал в деле новую публичную маску угрюмого сострадания (Саклеры испытывают сочувствие, как уверял он репортера «Вэнити Фэйр», «огромное сочувствие»[2117]). Но Джосс не собиралась позволить всей этой неприятной шумихе испортить свой триумф. В приглашениях на показ[2118], которые щедро были розданы представителям СМИ и мира моды, Джосс Саклер характеризовалась как «неудержимый феникс». Она не принимала участия в интервью «Вэнити Фэйр»: возможно, семейные консультанты опасались, что она ляпнет что-нибудь недипломатичное. Но на фотографии, сопровождавшей статью, она все же позировала в профиль, стоя, точно статуя, рядом со своим мужчиной, в то время как Дэвид сердито смотрел прямо в камеру. Джосс выложила это фото[2119] в соцсети с подписью: «Сильные слова моего мужа».
«Модницы «прокатят» шоу Джосс Саклер на Нью-Йоркской неделе моды», – каркала в преддверии показа[2120]Page Six. Но Джосс и ее подчиненные (да, у нее были подчиненные) работали не покладая рук, чтобы убедить зрителей прийти. В ход шли такие средства, как предложение бесплатной доставки на показ и с него, бесплатной укладки волос и макияжа ряду влиятельных молодых знаменитостей из мира моды, часть которых ничего не слышала даже о скандале вокруг Саклеров, не говоря уже о самой Джосс. При проведении таких мероприятий дизайнеры нередко приглашают звезд, которых можно усадить в передний ряд, тем самым обеспечивая себе публичность и вес. Одной из знаменитостей, которых Джосс пыталась залучить на свое шоу, была икона таблоидов, прославленная скандалистка, певица Кортни Лав. Сотрудники Джосс послали Лав приглашение[2121], в котором говорилось, что Джосс и Элизабет Кеннеди являются ее «страстными поклонницами» и что Лав воплощает тот тип «сильной и неудержимой» женщины, ради которой был создан лейбл LBV. В качестве стимула они предложили ей 100 000 долларов и «платье «Феникс» от лейбла LBV ручной работы, расшитое нитью из 24-каратного золота».
Для Кортни Лав такого типа приглашения были привычным делом, и 100 000 долларов казались более чем разумной суммой за то, чтобы двадцать минут посидеть на модном показе. Но она испытала настоящий шок, когда узнала, кто такая Джосс Саклер. В письме к Лав представители Джосс подчеркивали, что «этот бренд не имеет никакой связи[2122] с Purdue… помимо того что Джосс замужем за одним из членов семьи». Но это была связь, да еще какая! А самым странным в этом приглашении был сам факт того, что Джосс Саклер (!) пригласила Кортни Лав (!!) на свой модный показ: ведь Лав, как было известно всем, имела далеко не поверхностную связь с опиоидами. Курт Кобейн, покойный муж певицы и отец ее дочери, был зависим от героина. Он покончил с собой в 1994 году. Лав сама боролась с зависимостью – и не только от героина, но и от ОксиКонтина. К тому моменту, когда Джосс пригласила Лав на показ LBV, она всего год как воздерживалась. Горькая ирония ситуации в голове не укладывалась.
Как Нэн Голдин, выйдя из реабилитационного центра, обрушила свой праведный гнев на семью, чей наркосодержащий препарат ее туда привел, так вышла из себя и Кортни Лав. «Я – одна из самых знаменитых выздоровевших наркоманок[2123] на планете, – возмущалась она, давая интервью Page Six, выбравшей Джосс своей мишенью. – Что́ есть во мне такого, что подсказывает Джосс Саклер: «Я тебе продамся?» Лав высмеяла винный клуб Джосс (с его «филантропическими замашками») и безжалостно разделалась с ее модной продукцией. «После всего, что я сама, многие мои друзья и миллионы других зависимых пережили по милости ОксиКонтина, это предложение Джосс Саклер выглядит бесстыдно и оскорбительно, – заявила она. – Я не употребляю, но я навсегда останусь опиоидной наркоманкой». Под конец Лав сказала, что моральное пятно на репутации семейства Саклеров невозможно скрыть никаким количеством «вышивки 24-ка