[2276], что ничего об этом не знает. Когда спросил о том же самом Саклеров, представитель семьи не стал ничего отрицать[2277], а просто отказался от комментариев. В то время, когда состоялись эти странные визиты, я жил в карантине из-за коронавируса. Интересно, подумал я, что может надеяться узнать сыщик, наблюдая за писателем, который никогда не выходит из дома? А потом мне пришло в голову, что его целью почти наверняка было не узнать что-то, а запугать меня.
Начиная в 2016 году работать над этим проектом, я пришел к нему окольным путем. Несколько лет я писал о незаконной торговле наркотиками между Мексикой и Соединенными Штатами. В частности, я пытался разобраться в устройстве мексиканских наркокартелей как не просто криминальных организаций, но бизнес-предприятий. Я написал большую статью[2278], которая представляла собой что-то вроде практической курсовой работы о наркосиндикате, выясняя, в каких отношениях картель Синалоа был темным зеркальным отражением предприятия, торгующего легальными товарами. Особенностью, на которую я обратил внимание в этом исследовании, был недавно избранный картелями упор на героин. Это привело меня к ОксиКонтину. Картели вполне обоснованно проклинали за их готовность продавать вызывающий привыкание товар и разрушать людские жизни. Но я был потрясен, обнаружив, что семья, стоявшая во главе компании, производившей ОксиКонтин, была видной филантропической династией с безупречной на первый взгляд репутацией. Я прочел «Страну грез» Сэма Кинонеса, затем «Убийцу боли» Барри Мейера и репортажи-расследования деятельности Purdue в «Лос-Анджелес таймс». Фамилия Саклер была у меня на слуху. В моем сознании она была синонимом филантропии. Пока я не начал читать об опиоидном кризисе, я ничего не знал о бизнес-деятельности этой семьи.
Бо́льшую часть следующего года я посвятил поиску информации и написанию статьи, которая была опубликована в журнале «Нью-Йоркер» в 2017 году. Знакомясь с захватывающей историей первых трех братьев Саклеров и разобравшись, как Purdue под руководством Ричарда Саклера торговала ОксиКонтином, я с удивлением обнаружил отголоски профессиональной деятельности Артура Саклера во всем, что происходило потом. На тот момент семья ни разу не заговаривала публично о своей роли в опиоидном кризисе. Мне стало интересно, что́ они скажут. Но мои попытки добиться интервью с Саклерами были встречены ледяным молчанием.
Бо́льшая часть историй, которые пишут журналисты, не поднимает даже мелкой ряби. Они ведут хронику реальности, но очень редко эту реальность меняют. Статья в «Нью-Йоркере» именно это и сделала – причем способами, которых я не мог предвидеть. Я получил сотни писем от читателей, которые открыли для себя историю Саклеров потому, что они сами или кто-то из их знакомых испытывал трудности с опиоидами. Нэн Голдин была одной из тех людей, которые написали мне, и я наблюдал со стороны, как она создавала свое движение.
В то время я не думал, что у меня получится написать книгу о Саклерах, поскольку семья была очень скрытной, а Purdue как компания, находившаяся в частной собственности, оставалась непроницаемой. Но я начал получать известия от людей, которые работали в Purdue или были знакомы с Саклерами и хотели рассказать свои истории. И в январе 2019 года Мора Хили опубликовала свое исковое заявление в Массачусетском деле, в котором было полно цитат из частной переписки этой семьи.
Об опиоидном кризисе написано немало хороших книг. Однако я намеревался рассказать историю иного типа – сагу о трех поколениях семейной династии и о том, как она меняла мир, повесть об амбициях, филантропии, преступлениях и безнаказанности, о коррумпированности институтов, о власти и об алчности. Поэтому есть аспекты этого кризиса общественного здоровья, которым в моей книге уделяется мало внимания, – это научная концепция зависимости, лучшие стратегии лечения и профилактики, страдания людей, которым приходится жить с расстройством употребления опиоидов. Проблема боли и надлежащего обезболивания невероятно сложна, и, хотя эта книга выражает в высшей степени критическое отношение к масс-маркетингу опиоидов при умеренном болевом синдроме, в ней не исследуется сколько-нибудь подробно более трудный вопрос, который в настоящее время является темой пылких дебатов. Это вопрос о терапевтической ценности опиоидов для случаев острой хронической боли в долгосрочной перспективе. Мне писали многие читатели, страдающие от хронической боли и переживающие из-за того, что мои репортажи-расследования преступлений Purdue могут усложнить им доступ к надлежащему лечению, стигматизируя опиоиды и пациентов, возможность которых вести более-менее нормальную жизнь зависит от этих наркосодержащих препаратов. Я не имею никакого желания дополнительно усугублять и без того существующую стигматизацию людей, принимающих ОксиКонтин и другие опиоиды, вне зависимости от того, делают они это законно или нет. При всем при том я надеюсь, эта книга четко демонстрирует, что Purdue Pharma и семейство Саклер десятилетиями эксплуатировало интересы пациентов с хронической болью, прикрывая ими, как фиговым листком, собственную жадность, и, мне кажется, было бы ошибкой на этом основании сегодня позволять им уйти безнаказанными.
Как я разъясняю на протяжении всей книги, ОксиКонтин едва ли был единственным опиоидом, который продвигали за счет обманной рекламы или которым широко злоупотребляли, и мое решение сосредоточить внимание на Purdue никоим образом не отменяет того, что и другие фармацевтические компании серьезно виноваты в развитии этого кризиса. То же можно сказать о FDA, о врачах, которые выдают рецепты, об оптовиках, которые занимаются дистрибуцией опиоидов, и об аптеках, которые отоваривают рецепты. Словом, можно много кого винить. Однако я разделяю мнение многих врачей, государственных чиновников, прокуроров и ученых о том, что Purdue сыграла во всем этом особую роль как первопроходец.
Все три ветви семейства Саклер встретили перспективу создания этой книги без энтузиазма. Вдова и дети Артура неоднократно отклоняли мои просьбы о беседе, так же как и Мортимеровская ветвь семьи. Ветвь Рэймонда избрала более активную антагонистическую роль, наняв адвоката Тома Клэра[2279], который владеет небольшой юридической фирмой в Вирджинии и специализируется на запугивании журналистов и попытках «убить» их статьи до того, как они будут опубликованы. Пробным залпом Клэра[2280], который раздался летом 2019 года, еще до того как я начал писать, было направленное в редакцию «Нью-Йоркера» письмо на пятнадцать страниц, набранное через один интервал, обвинявшее меня во «всепроникающей предвзятости» по отношению к его клиентам и требовавшее ряда исправлений в статье, которую я опубликовал почти за два года до этого. Главным двигателем опиоидного кризиса является «нелегальный фентанил, контрабандой ввозимый в Соединенные Штаты из Китая и Мексики», утверждал Клэр. В ответ на критику Клэра «Нью-Йоркер» привлек специалиста по проверке фактов, чтобы повторно проверить сведения, содержавшиеся в статье. Но проверка не обнаружила никаких фактических ошибок, и журнал не стал менять ни единого слова. Далее Клэр написал лично мне, что Саклеры рассматривают «потенциальные исковые действия», и официально рекомендовал мне не уничтожать никаких «улик» в преддверии подобного судебного дела. О мере нахальства Клэра можно судить хотя бы по тому, что все эти письма он маркировал пометками «конфиденциально, неофициально, не для публикации, без права ссылки на источник», хотя любой человек, имеющий хотя бы поверхностное представление о том, как устроена журналистика, знает, что ему потребовалось бы мое согласие с таким условием, и что односторонние заявления бессмысленны, даже когда набраны жирным шрифтом.
В течение следующих восемнадцати месяцев Клэр разослал несколько десятков писем, обычных и электронных, в редакции «Нью-Йоркера» и издательства «Даблдей», где должна была выйти моя книга. Пока я изучал тот способ, каким Артур Саклер использовал своего влиятельного адвоката Кларка Клиффорда для управления комиссией Кифовера, и как семейный советник Говард Юделл пытался управлять газетой «Нью-Йорк таймс», и как Purdue и Саклеры использовали Мэри Джо Уайт, чтобы развалить сначала одно федеральное расследование в 2007 году, а потом другое в 2020 году, мне бросилась в глаза преемственность тактических приемов этой семьи. Моя жена – юрист. Многие мои близкие друзья – юристы. Я сам учился в юридической школе. Но я мог только дивиться (наивный, можете вы сказать) торгашеской готовности определенной породы якобы респектабельных поверенных играть роль угодливых слуг для теневых магнатов. В какой-то момент Джоанна Лидгейт, заместитель генерального прокурора в Массачусетсе, припомнила поговорку, которую впервые услышала от своего преподавателя в юридической школе: «Право на адвоката имеет каждый[2281], но не обязательно именно вы».
Когда Нью-Йоркский университет объявил о своем решении избавиться от фамилии Саклер после признания Purdue вины осенью 2020 года, один из адвокатов семьи, Дэниел Коннолли, сказал: «Как только будут опубликованы документы Purdue, они покажут историю компании и то, что члены семьи Саклер, входившие в совет директоров, всегда действовали этично и законно»[2282]. Эта позиция показалась мне странной. Документы, которые обнародовались до этого, выставляли Саклеров далеко не в лучшем свете; если у семьи были другие документы, которые обеляли их и рассказывали иную историю, то зачем ждать? Я написал Тому Клэру, что с удовольствием ознакомился бы с этими документами, чтобы включить их в свою книгу. Он ответил, что, поскольку его клиенты не верят, что я буду «ответственно обращаться»