. Roche порицали[414] за то, что компания «излишне рекламировала» эти средства. Группа «Роллинг Стоунз»[415] даже записала песню о Валиуме, «Мамин маленький помощник» (Mother’s Little Helper), текст которой навевал ассоциации с рекламной кампанией «Макадамса», рассчитанной на женщин. «Маме сегодня нужно кое-что, чтобы успокоиться, – пел Мик Джаггер. – И хоть она на самом деле не больна, есть маленькая желтая таблетка».
«Валиум изменил способ[416] нашей коммуникации с врачами», – говорил впоследствии заместитель Артура, Вин Герсон. Он продолжал гордиться этим препаратом. «Пусть некоторых людей он превращал в подобие наркоманов, – допускал он, – но лекарство работало[417]». Однако для Артура сложилась парадоксальная ситуация. Придавая лоск собственному имиджу, он опирался в основном на соблюдение внешних приличий и образ себя как праведного и здравомыслящего деятеля медицины. Однако источником его богатства служила безудержная торговля двумя транквилизаторами, вызывавшими зависимость. Конечно, у Артура было много деловых интересов: он основывал все новые компании и активно инвестировал в ряд видов промышленности. Но изначально «дом Саклера» был построен на Валиуме, и важным (и показательным) моментом представляется то, что до конца своих дней Артур преуменьшал собственную связь с этим препаратом, выпячивая достижения в других областях и намеренно замалчивая тот факт, что первые большие деньги он сделал на медицинской рекламе. Со временем он начал признавать свою роль в качестве издателя «Медикл трибюн», добавил свое имя в выходные данные газеты и стал вести в ней собственную колонку под заголовком «Человек и медицина», в которой рассуждал об актуальных медицинских вопросах. В этой колонке Артур часто обличал[418] опасности сигарет, указывая не только на риски для здоровья, связанные с курением, но и на угрозу зависимости. Однако к собственной роли хорошо оплачиваемого зазывалы, расхваливавшего аддиктивный[419] и опасный товар, он относился снисходительно. А поскольку ему хорошо удавалась реклама не только своих и чужих товаров, но и собственной непогрешимой маски, у него редко требовали объяснений этого диссонанса. В тех случаях, когда ему все же приходилось высказываться о разрушительных последствиях употребления Валиума, он повторял мнение клиентов из Roche и производителей других транквилизаторов: мол, это не таблетки делают людей зависимыми, это аддиктивные личности[420] злоупотребляют таблетками. Валиум – безопасное лекарство, утверждал он, и никакие новые доказательства обратного не вызывали у него ни сомнений, ни сожалений. Люди, которые столкнулись с проблемами в результате лечения Валиумом, по его словам, наверняка «сочетали его с алкоголем или кокаином».
Еще одним человеком, разделявшим этот взгляд, был Лео Стернбах. В то время как прозорливый Артур выговорил для себя прибыль от Либриума и Валиума пропорционально их продажам, Стернбах на них не разбогател. Вместо этого ему платили по одному доллару за каждый патент[421] – это была стандартная практика для штатного химика компании Roche. Когда его творения стали бестселлерами в мировой истории фармацевтических продуктов, Roche выплатила Стернбаху по 10 000 долларов премии[422] за каждый препарат. Однако это его не обидело. Он не мечтал о виллах или яхтах, у него не было никаких дорогостоящих хобби[423]. Вместо этого он изо дня в день без малейших жалоб занимался любимой химией. Как и Артур Саклер, Стернбах противился любым попыткам воззвать к совести из-за побочных эффектов этих транквилизаторов. Он просто изобрел эти соединения, помог им появиться на свет. Он не чувствовал никакой моральной ответственности[424] за то, что люди стали ими злоупотреблять. «Злоупотреблять можно чем угодно», – пояснял Стернбах.
Глава 5Китайская лихорадка
Когда Артур и Мариэтта переехали в голландский фермерский дом на Лонг-Айленде, они поняли, что им не хватает мебели. Артур договорился о покупке стола-конторки и спального гарнитура у бывших хозяев, а Мариэтта привезла из Германии антикварный комод, фамильное сокровище. Но этого было мало, чтобы заполнить просторные помещения, и когда супруги приглашали гостей на ужин, им приходилось импровизировать, перенося стулья из столовой в гостиную, чтобы всех рассадить.
Поскольку Мариэтте предстояло сидеть дома, она решила заказать книжные стеллажи и шкафы. Так случилось, что поблизости жил мастер-краснодеревщик – тоже немец, родом из Баварии. Однажды в субботу, потратив некоторое время на уговоры, Мариэтта убедила Артура вместе посетить мастерскую краснодеревщика[425]. Пока они разглядывали выставленную на продажу готовую мебель, взгляд Артура упал на необычный стол из розового дерева[426]. Когда он стал расспрашивать о нем хозяина мастерской, краснодеревщик объяснил, что этот стол принадлежит местному жителю, который коллекционирует старинную китайскую мебель и иногда привозит вещи на реставрацию. Заинтригованный, Артур спросил:
– А вы не знаете, он захочет продать что-нибудь из своей коллекции?
Когда Артуру Саклеру попадалось на глаза что-то такое, что он хотел заполучить, остановить его было невозможно: так он в свое время добился Мариэтты. Поэтому на следующий же день он договорился о встрече с владельцем стола. Его звали Билл Драммонд[427], и он жил неподалеку, в одноэтажном ранчерском доме на Рослин-Хайтс. Драммонд был родом из Чикаго, но на протяжении тридцати лет часто наезжал в Китай, где у него был свой антикварный бизнес. Его родной брат до сих пор жил в этой стране, хоть и был вынужден перебраться[428] в Гонконг после того, как в Китае в 1949 году победили коммунисты. Китайская мебель «имеет два лица», любил повторять Драммонд, «в знак уважения к тому, что остается невысказанным». Двуликим был и сам Драммонд: поначалу мебельный бизнес был лишь прикрытием для его настоящей работы в качестве американского шпиона в Китае[429]. Он работал в Управлении стратегических служб, предшественнике ЦРУ. Но сама идея «того, что остается невысказанным», пришлась Артуру Саклеру по душе. Многие из этих предметов на самом деле были недавно изготовленными репродукциями вещей, чей возраст исчислялся столетиями. Но они были долговечными и отличались надежным, неподвластным времени качеством, которое восхищало Артура. При взгляде на них возникало ощущение, будто они были всегда и всегда будут.
В 1950-е годы старинная китайская мебель не была в моде в пригородах Лонг-Айленда. А после захвата коммунистами власти в Китае Соединенные Штаты наложили эмбарго[430] на все товары из этой страны, так что поставки были ограничены. Но, как отмечал давний друг Артура, Гарри Хендерсон, Артур «гордился умением подмечать[431] то, что ускользало от других, – хоть в изобразительном искусстве, хоть в редакторской правке, хоть в логике». А те предметы, которые Драммонд был готов продать – особенно мебель времен династии Мин, – пленили воображение Артура. Он, повинуясь наитию, решил купить их[432] – причем не одну-две вещи, а достаточно большую часть коллекции Драммонда, так что Мариэтта забеспокоилась, не зная, смогут ли они себе это позволить.
Помимо мебели Артур приобрел у Драммонда керамику эпохи Хань и другие древности. Казалось, китайская эстетика, которую он внезапно открыл для себя, что-то пробудила в нем[433]. Мариэтта разделяла восхищение мужа красотой китайского искусства и дизайна, но Артур бросился в это новообретенное увлечение со страстью, граничившей с одержимостью. У него никогда не было хобби: он, дитя Великой депрессии, обычно сосредоточивал всю свою энергию на старании добиться профессионального успеха. Но теперь у Артура водились деньги, и в охоте за древними артефактами было нечто такое, что его завораживало. «Именно в это время[434] Артур подхватил китайскую лихорадку, – говорил Хендерсон, – и так от нее и не оправился».
В каком-то смысле Артур всегда был ценителем искусства[435]. В его детстве и юности были и посещения Бруклинского музея, и вечерние курсы скульптуры в «Купер-Юнион». Мариэтте казалось, что ее муж – творческий человек, который мог бы сделать художественную карьеру, если бы не Великая депрессия и потребность обеспечивать родителей и братьев. Но стоит заметить, что люди, достигающие определенного уровня состоятельности и профессиональной известности, часто в какой-то момент своей жизни начинают покупать произведения искусства. Вероятно, для них это способ заглушить внутренние сомнения по поводу собственного места в культуре. А может быть, они просто открывают для себя новое королевство, которое хочется завоевать. Как бы там ни было, еще задолго до рождения Артура Саклера богатые и успешные люди имели обыкновение находить удовольствие в собирательстве живописи, скульптуры и древностей. Дж. П. Морган, который умер в тот год, когда родился Артур, сделал себе второе имя как коллекционер. И в итоге потратил на искусство половину своего состояния