Но у Артура был готов план для Колумбийского университета, который он в одном из писем к ее президенту назвал «мечтой»: он хотел создать Саклеровский музей[488]. С одной стороны, для университета это было соблазнительное предложение: целый новый корпус, посвященный истории искусств и исследованиям Дальнего Востока, оплаченный богатым благотворителем и укомплектованный собственной художественной коллекцией мирового уровня. Но Рэймонд и Мортимер Саклеры завели с университетом отдельный диалог о финансировании строительства научного центра, который будет носить их родовую фамилию, чем ввергли президента университета в растерянность. Артур всегда называл младших братьев «маленькими братишками», даже когда все они уже давно были взрослыми. Он так часто выступал от их лица (указывал им, что делать в профессиональном плане, кому следует жертвовать деньги), что легко было счесть это семейство единым монолитом: насколько было известно окружающим, все Саклеры советовались с одним бухгалтером и пользовались одним общим банковским счетом. Однако этот эпизод был показателем – пусть и малозаметным – наличия разногласий.
Артур о них позаботился. «У меня нет сомнений[489] в том, что заинтересованность моих братьев в финансировании Института биологических наук должна создавать некоторый интеллектуальный конфликт, – писал он президенту Колумбии. – Однако историческая перспектива указывает, что уникальная возможность, в настоящее время существующая в области искусства, вероятно, больше уже никогда не повторится, и этот аспект отличается от ситуации с науками». На этом вопрос был решен. Больше никаких разговоров о здании для изучения биологических наук, финансируемом Рэймондом и Мортимером, не шло.
У голландского дома на Лонг-Айленде был на прилегающем участке красивый пруд, и Артур засадил его берега бамбуком, надеясь создать на собственном заднем дворе эффект китайского ландшафта. Но бамбук – одно из самых инвазивных растений, и, однажды дав ему разрастись, контролировать его распространение трудно. Побеги продолжали разрастаться и вверх, и вширь, пока не возникла угроза поглощения всего участка. «Им приходилось постоянно вырубать его, – вспоминал друг семьи, который часто бывал у Саклеров в гостях. – Бамбук одерживал победу».
Внутри дома громоздились коробки и ящики. Теперь Артур скупал китайское искусство с такой скоростью, что новые приобретения прибывали быстрее, чем семья успевала их распаковывать. На втором этаже, на первом, на чердаке: коробки громоздились повсюду. Но Артур, не сбиваясь с темпа, организовал доставку вновь поступавших предметов в разные частные хранилища. Не прошло много времени, как уже сам объем принадлежавших старшему Саклеру художественных материалов достиг того порога, за которым уже было не в человеческих силах по-настоящему понять или охватить его; он превратился в особый мир товарных накладных[490], описей, бесконечных пачек документов, испещренных бисерными строчками пометок, дат, цен, номеров лотов, каталожных описаний. Но Артур не останавливался. Он коллекционировал неустанно[491], ненасытно. Вскоре начали копиться и кипы счетов, поскольку тратил он невероятные суммы. Казалось, с какой скоростью на его счета поступали «транквилизаторные» деньги, с такой же и утекали с них, создавая у Артура ощущение, что ему нужно еще усерднее работать, чтобы угнаться за собственным коллекционированием[492]. Даже его друг Пол Сингер, такой же страстный коллекционер, пусть и не обладавший такими же ресурсами для удовлетворения своей страсти, отмечал, что «искра»[493], которую он увидел в глазах Артура, когда он держал в руках свою первую нефритовую статуэтку, теперь разрослась в «большой пожар».
«Каждое новое приобретение затмевало предыдущее»[494], – вспоминала Мариэтта. Стоило заключить очередную сделку – и все очарование, которое, казалось, имел для ее мужа вожделенный предмет, перекрывала жажда следующего завоевания. Ей казалось, что в его маниакальном коллекционировании проявляется страх перед старением, разочарованием, смертью. «В этой сфере он мог быть повелителем, обладать властью, которую не мог получить в медицине, бизнесе или личной жизни, – писала она. – В предметах Артур обретал безопасность и утешение; они не могли причинить ему боль, не могли ничего от него требовать».
Глава 6Спрут
Стоило доктору Генри Уэлчу выйти на сцену, как все присутствующие разом затихли. Сотни врачей, химиков, директоров фармацевтических компаний и деятелей рекламы съехались в Вашингтон на Четвертый ежегодный симпозиум по антибиотикам[495]. Они собрались в «Уилларде», роскошном отеле всего в паре кварталов от Белого дома, на серию презентаций, касавшихся новейших открытий в сфере антибиотиков, которые должны были провести приглашенные ораторы со всех концов США и из разных уголков мира. Этим осенним утром 1956 года начинался первый день конференции[496], и Уэлч, который был одним из устроителей мероприятия, обратился к участникам с теплым приветствием.
Это была не одна из тех официальных утренних речей «ни о чем», которые гости, больше озабоченные тем, как бы разместиться в номерах и найти, где выпить чашку кофе, слушают вполуха. Уэлч был важной фигурой в фармацевтических кругах[497]: руководитель отдела антибиотиков в FDA, человек, в чьей власти было вознести или «закопать» любой рецептурный препарат. Люди в зале хотели послушать, что он скажет. Он не был «настоящим» доктором от медицины, зато у него была докторская степень по медицинской бактериологии, и он считался авторитетом в этой области. Мордастый, с квадратным лицом, в очках в роговой оправе, с мясистым телосложением бывшего спортсмена, Уэлч был, кроме того, в фармацевтической индустрии кем-то вроде героя войны[498]: во время Второй мировой он разработал систему тестирования и сертификации спасительного пенициллина, который направлялся в воевавшие за границей войска США. За эти заслуги федеральное правительство наградило его золотой медалью «За выдающуюся службу».
Людей, собравшихся в зале отеля, объединяло ощущение, что они участвуют в важной миссии, неотделимой от американских национальных интересов. Перед конференцией Уэлч получил телеграмму[499] из Белого дома, в которой президент Эйзенхауэр приветствовал участников форума, отмечая, что нарождающаяся индустрия антибиотиков, «созданная благодаря совместным усилиям ученых и представителей бизнеса, помогла спасти жизни тысяч граждан».
Продолжая свое энергичное приветствие, Уэлч сослался на «всемирный интерес» к исследованиям, которые все они вели, и «колоссальную долларовую экспансию этой молодой индустрии». Вместе они ведут эпическую битву против микробов, заявил он. Они добились огромных успехов, но война еще не выиграна, поскольку широкое применение антибиотиков привело к появлению новых, закаленных в боях бактерий, резистентных к этим лекарственным средствам.
Пока Уэлч произносил свою речь, на него со сдержанным волнением смотрел стройный мужчина с оливковой кожей и тоненькими, словно карандашом прорисованными усиками. Его звали Феликс Марти-Ибаньес, и этот человек с очаровательными, пусть и несколько приторными манерами, был врачом и партнером Уэлча по организации этого мероприятия. Марти-Ибаньес имел образование психиатра[500], практиковал в Барселоне и был ранен во время гражданской войны в Испании, после чего иммигрировал в Соединенные Штаты. В Нью-Йорке он занимал посты в ряде фармацевтических компаний, в том числе в Roche, и вел исследования в психиатрической больнице Кридмур, где тесно сотрудничал с Саклерами[501]. В письме, написанном в 1956 году, Артур Саклер называл Марти-Ибаньеса своим «дражайшим другом», отмечая: «Нет ни одного человека в медицине[502], более того, ни одного человека среди моих знакомых, к которому я питал бы более теплые чувства, чем к Феликсу».
Как и Артур, Марти-Ибаньес создавал себе образ человека эпохи Возрождения[503]. Он рассуждал на самые разные темы со сладкозвучным испанским акцентом и любил упоминать, что его отец, который был в Испании университетским профессором, является автором «примерно пятисот книг». Помимо медицинских статей в сотрудничестве с Саклерами Марти-Ибаньес писал романы и рассказы, труды по истории медицины и колонки в популярных журналах[504].
Последнее время Марти-Ибаньес стал работать у Артура[505] в рекламном агентстве «Уильям Дуглас Макадамс». При этом основная его деятельность сосредоточивалась на издательской компании, которую он учредил[506] парой лет раньше и назвал «MD Пабликейшенс». MD выпускала глянцевый журнал о медицине[507], изобиловавший шикарной рекламой фармацевтических компаний. Еще она издавала два специализированных журнала, «Антибиотики и химиотерапия» (Antibiotics and Chemotherapy) и «Лечение антибиотиками и клиническая терапия» (Antibiotic Medicine and Clinical Therapy), которые Генри Уэлч редактировал вместе с Марти-Ибаньесом. Эти журналы и были спонсорами конференции. Именно Марти-Ибаньес предложил Уэлчу работать вместе. Эти двое мужчин отличались друг от друга: в то время как Марти-Ибаньес был колоритным культурным европейцем, имевшим привычку разговаривать цветистыми смешанными метафорами, Уэлч был этаким простецким, режущим правду-матку типичным американцем середины XX века.