Но они крепко сдружились, причем Марти-Ибаньес заботился о бизнесе в Нью-Йорке, в то время как Уэлч продолжал рулить своим отделом в FDA в Вашингтоне. Марти-Ибаньес любил посылать Уэлчу письма с комическими карикатурами на полях[508]; например, на одном из этих рисунков крохотный мультяшный человечек тянется за большой бутылкой транквилизатора Милтаун.
Если сам тот факт, что регулятор FDA играет роль издателя частного журнала, пишущего о той самой индустрии, которую ему полагается регулировать, мог кому-то показаться несколько странным, то ни Уэлча, ни Марти-Ибаньеса он не смущал. А если у кого-то в FDA и возникали вопросы, их старались не задавать вслух. «Уэлч имел по всем вопросам твердое мнение[509] и не любил возражений», – вспоминала одна из его прежних знакомых, Барбара Мултон. Уэлч создал отдел антибиотиков в FDA и не гнушался использовать свой авторитет в бюрократии или применять доступные ему полномочия. Когда у него возникло желание построить плавательный бассейн в своем доме в пригороде Мэриленда, Уэлч приказал группе подчиненных из FDA на день покинуть агентство и выкопать его своими руками. (Они «чувствовали себя обязанными»[510] подчиниться, вспоминал другой его бывший коллега по FDA, «чтобы сохранить свои рабочие места».)
Одним из спонсоров конференции в «Уилларде» было FDA, но все затраты покрывали журналы[511], которые издавали Марти-Ибаньес и Уэлч. В письме к Уэлчу[512] Марти-Ибаньес превозносил «уникальную возможность» для них двоих повернуть симпозиум в том направлении, которое было бы «самым полезным для аудитории наших изданий». С самого начала их отношений Уэлч знал – как минимум подозревал, – что есть еще какой-то пассивный партнер, имеющий долю в их журналах: некий неназываемый покровитель, помогающий финансировать все это предприятие. Но когда он принимался допытываться у Марти-Ибаньеса, что это за таинственная личность, испанец отвечал уклончиво, говоря, что «частные и конфиденциальные аспекты[513] нашей работы» не следует «раскрывать никому». Даже Уэлчу.
– Мы вступили в третью эпоху[514] антибиотиков, – триумфально объявил Уэлч в «Уилларде».
Первая эпоха применяла антибиотики «узкого спектра», такие как пенициллин. Вторая эпоха настала с появлением терапии широкого спектра, представителем которой был пфайзеровский Террамицин, эффективный против ряда болезнетворных бактерий. А третья эпоха, объяснил Уэлч, будет характеризоваться «синергетическими» комбинациями разных видов терапии, которые смогут атаковать даже те болезни, что сопротивляются традиционным антибиотикам.
Кое-кто из зарубежных гостей в то утро выражал смутное беспокойство[515], видя, что царь американских антибиотиков ведет себя как рьяный зазывала от фармацевтики. Но такие скептики были в меньшинстве. «Самые смертоносные болезни побеждены антибиотиками», – заявляла в своем заголовке «Вашингтон пост»[516], описывая конференцию в самых восторженных тонах и превознося «победу» над стойкими инфекциями и силу «чудо-таблеток». Не прошло и часа после выступления Уэлча, как Pfizer выпустил пресс-релиз[517], провозглашающий «третью эпоху лечения антибиотиками» и представляя собственный новый препарат Сигмамицин (Sigmamycine)[518], который компания заявила как первую «синергетическую комбинацию», способную атаковать «микробы, научившиеся жить с другими антибиотиками». В релизе указывалось, что такой авторитет, как Генри Уэлч из FDA, назвал синергетические комбинации «многообещающей новой и мощной тенденцией».
Для Уэлча и Марти-Ибаньеса конференция стала оглушительным успехом. Но этот симпозиум и в особенности вступительная речь Уэлча о «третьей эпохе» в антибиотиках вскоре втянули обоих в скандал и федеральное расследование, которое покончило с карьерой одного из них и поймало в ловушку Артура Саклера и его братьев.
В 1960 году Артур Саклер купил новый дом[519] в Манхэттене. Это была импульсивная покупка. Он даже не посоветовался с Мариэттой. Это был небольшой особняк в четыре этажа, не считая первого, на Восточной Пятьдесят Седьмой улице. После того как он огорошил Мариэтту новостью о покупке новой недвижимости, она потом шутила, что этот дом «слишком мал для нас всех, но ему одному в самый раз!» Это здание действительно будет полезно для бизнеса Артура, признала она, и в любом случае в доме на Лонг-Айленде она чувствовала себя как в неволе. После рождения Денизы Мариэтта ненадолго вернулась к работе, сдав медицинские экзамены. Но Артур не понимал, почему она упорствует в своем желании работать, а она чувствовала себя виноватой, надолго расставаясь с детьми, поэтому спустя год окончательно отказалась от медицинской карьеры[520]. Если бы семья переехала в город, возможно, им представилась бы возможность проводить больше времени с Артуром. Так что пока Артур приглядывал за оформлением нового дома, Мариэтта занималась переездом[521] – ей надо было перевезти саму себя, детей, собаку, хомячка и выводок белых мышей. Дом на Лонг-Айленде они решили оставить как дачу для выходных. А вскоре после переезда Мариэтта начала переговоры с женщиной, которой принадлежал точь-в-точь такой же соседний особняк, намереваясь купить его и объединить оба дома[522], что Саклеры и сделали.
Мариэтту грела мысль, что ее дети будут жить в большом городе, где их ждут приключения и стимулирующие переживания, куда более разнообразные, чем монотонная идиллия их прежней пригородной жизни на Лонг-Айленде. В городе, размышляла она, пути детей будут пересекаться «и с бедняком, и со слепцом, и с нищим». К этим переменам она относилась как к своего рода городскому сафари[523], полному не только опасностей, но также чудес и красоты. Когда маленький Артур подрос и был готов пойти в новую школу в большом городе, мать подарила ему компас, чтобы он не заблудился.
Таунхаус на Пятьдесят Седьмой улице находился в нескольких минутах ходьбы от дома 15 по Восточной Шестьдесят Второй улице, где братья Саклер недавно открыли бизнес. Лабиринт кабинетов в узком здании из известняка всего в паре шагов от Центрального парка стал центром психиатрических исследований братьев, а заодно помещением учрежденных ими новых фондов для администрирования их благотворительной деятельности, для их издательства и ряда других, более мелких предприятий. Оттуда братьям было легко добираться до агентства «Макадамс» на Пятьдесят Девятой улице или до собственной фармацевтической компании Purdue Frederick в Гринвич-Виллидж.
Рэймонд Саклер, будучи младшим сыном, тратил много времени на заботу об их матери[524] Софи. После нескольких лет бойкота Софи наконец сменила гнев на милость и стала разговаривать с Мариэттой, и в итоге отношения между женщинами потеплели. Но Артур питал к матери смешанные чувства и старался проводить с ней как можно меньше времени. Он глубоко уважал ее и был благодарен за все, что она в него вложила. Но характер Софи всегда был властным и подавляющим. Она добилась того, чтобы ее не особенно религиозные сыновья отмечали вместе с ней Песах и другие важные праздники, но в остальном Артур держался на расстоянии. Через некоторое время у Софи диагностировали рак легких. Мортимер забрал мать к себе и организовал медицинский уход за ней. Когда младшему Артуру Саклеру исполнилось тринадцать лет, семья решила устроить в его честь бар-мицву, мотивируя это решение тем, что для Софи будет утешением видеть, как первенец ее первенца проходит посвящение в веру предков[525]. Церемонии в синагоге не было, только вечеринка в «Уолдорф-Астории», но на нее съехалась вся семья. Старший Артур щеголял галстуком-бабочкой. Софи сияла от гордости, украсив себя жемчужным ожерельем.
Purdue Frederick в начале века успешно торговала «Глицериновым тоником Грэя» (Gray’s Glycerine Tonic)[526] – «эликсиром» на основе хереса, который, по заверениям компании, стимулировал аппетит и способствовал пищеварению, а принимать его следовало «в любое время, когда есть потребность или желание поднять тонус». Среди сотрудников была в ходу шутка с намеком[527], что этот «стимулятор настроения» «очень хорошо продавался во времена «сухого закона». В последние годы Purdue специализировалась на небольшом ассортименте негламурных продуктов, таких как средство для удаления ушной серы и слабительное под названием Сенокот (Senokot)[528], – для «заботы о неисправностях толстой кишки». Но теперь компания искала возможность воспользоваться этим несколько «неприличным» успехом как рычагом, отважившись зайти на другие рынки. В то время как Рэймонд фокусировался на работе Purdue внутри Соединенных Штатов, Мортимер ездил за границу в попытке расширить сферу действия компании. Среди братьев Саклер Мортимер был самым экстравертным и самым легким на подъем. Он хорошо вжился в роль международного бизнесмена-скитальца. «Завтра днем лечу в Брюссель, потом в Амстердам, в Лондон и возвращусь в Париж к вечеру пятницы», – писал он Марти-Ибаньесу из отеля «Эден о Лак» в Цюрихе в 1960 году. «В следующие выходные – либо в Скандинавию, либо домой, в зависимости от новостей из Нью-Йорка». Если Артура снедала страсть к коллекционированию искусства, то у Мортимера развилась собственная мания