. Но у Ховинга из «Метрополитена» были более масштабные идеи: он хотел построить целое новое крыло музея, в которое поместился бы храм. С его точки зрения, предложение Смитсоновского музея оставить храм на улице, да еще где – в Вашингтоне, ради всего святого! – было просто смехотворным. Пусть он выдерживал натиск египетских стихий все две тысячи лет, но морозные зимы и дождливые лета столицы Соединенных Штатов не оставили бы ему ни единого шанса. «У нас есть доказательства», зловеще предрекал один из руководителей «Метрополитена»[639], что, если храм разместить под открытым небом в округе Колумбия, он вскоре превратится «в кучу песка».
Этот аргумент оказался решающим, и в апреле 1967 года Эйзенхауэр объявил, что храм Дендур будет передан «Метрополитену». Томас Ховинг вышел из гонки победителем. «Право, я так рада, что теперь у вас есть этот храм!» – ворковала его подруга, бывшая первая леди Джеки Кеннеди, добавляя, что «Джон-Джон», ее сын, обожал бегать по египетским залам «Метрополитена». Ховинг планировал возвести новое крыло для храма на Восемьдесят Четвертой улице, рядом с Пятой авеню, «по чистой случайности» точно напротив квартиры Кеннеди. «Я сделаю храму подсветку[640], – обещал он, – так что у вас будет хороший вид на него из окна».
Но это было легче сказать, чем сделать. Амбициозный план Ховинга включал серьезное расширение и модернизацию музея. Должен был появиться целый ряд новых помещений: Рокфеллеровское крыло, в котором должна была размещаться коллекция Нельсона Рокфеллера, губернатора Нью-Йорка и внука миллиардера Джона Рокфеллера, и галерея Лемана, в которой предстояло разместить коллекцию Роберта Лемана, внука одного из основателей «Леман Бразерс», который теперь сам руководил этим банком. План заключался в том, чтобы поместить храм Дендур в собственное крыло с отражающим бассейном и огромной стеклянной стеной, чтобы его видели прохожие. Но поскольку Ховинг был намерен еще глубже продвинуть музейный комплекс в зеленые насаждения Центрального парка, бывший нью-йоркский комиссар по паркам встретил шквал сопротивления со стороны борцов за охрану природы[641]. Критики окрестили предложение Ховинга «изнасилованием Центрального парка». Были поданы судебные иски. Под стенами «Метрополитена» проводились скандальные манифестации.
И кроме того, кто будет за все это платить? Примерно через месяц после того, как Эйзенхауэр присудил «Метрополитену» приз в виде древнеегипетского храма, современный Египет вступил в войну с Израилем. Ховинг прежде намеревался собрать нужную сумму с богатых ньюйоркцев, но тут вдруг Египет и все египетское резко вышли из моды. Детали храма доставлялись частями на морских судах, укутанные в защитную пластиковую пузырьковую пленку, в то время как Ховинг пытался собрать деньги для строительства нового дома для древнего сокровища. Но ни один филантроп не выражал желания, чтобы его имя красовалось на храме из Египта. Ховингом овладевал все больший фатализм. Он мрачно шутил, что на его голову пало «проклятие мумии». Но он был неутомим в своих стараниях, и однажды его осенило[642], что есть один человек, к которому он еще не обращался: Артур Саклер.
Когда Ховинг занял пост директора «Метрополитена», он узнал о Саклеровском анклаве и счел всю историю с этим соглашением несколько странной. Он недоумевал: разве Саклер когда-нибудь говорил без обиняков, что «Метрополитен» со временем получит те произведения искусства, которые хранятся в его анклаве? Никто не мог утверждать, что да, говорил[643]. Ховинг даже не вполне понимал источник Артурова богатства. Знал только, что Артур богат, что он давал деньги «Метрополитену» и, похоже, хочет дать еще. Поэтому Ховинг позвонил доктору Саклеру с целью поинтересоваться, существует ли какая-то возможность, что его собеседник пожелает подумать о перспективе денежного взноса. Вызвонить Артура Саклера было нелегко: поскольку он был крайне занятым человеком и постоянно перемещался с одного рабочего места на другое, даже те люди, которые были к нему близки, порой затруднялись его отследить[644]. Но не прошло и тридцати минут[645] после того, как Ховинг положил трубку, как Артур – собственной персоной и слегка запыхавшийся – явился в его кабинет в музее.
Ховинг сразу же начал заранее заготовленную речь. Артур – единственный человек в городе, у которого хватит «духу», чтобы сделать это пожертвование, говорил он. Обычно именно в этот момент другие потенциальные спонсоры начинали выдвигать принципиальные возражения: мол, не хотим становиться гарантами нового дома для «усыновленного» египетского храма. Но Артур продолжал слушать. И тогда Ховинг решился. Мне нужно, сказал он, три с половиной миллиона долларов.
Для 1967 года это была эпическая сумма – многократно превосходившая все предыдущие пожертвования Артура Саклера.
– Сделаю[646], – ответил Артур.
Разумеется, на определенных условиях. Артур специально оговорил, что деньги будут выплачены им самим и его братьями, Мортимером и Рэймондом, причем не одной крупной суммой, а поэтапно. Новое крыло, которому предстояло занять площадку вдоль Рокфеллеровского крыла и Коллекции Лемана, будет называться Саклеровским крылом. Помещение, в котором расположится храм, станет Саклеровскими галереями азиатского искусства. На всех табличках, вывесках и указателях, связанных с этими новыми помещениями, каждого из трех братьев – Артура, Мортимера и Рэймонда – будут упоминать отдельно, обязательно со средним инициалом, обязательно с буквами M. D. (доктор медицины) после указания имени. Все это было изложено в четких формулировках как обязательные условия контракта. Один из администраторов «Метрополитена» шутил, что единственное, чего не хватало на этих тщательно обговоренных табличках и указателях, это указания «их приемных часов»[647].
Весной 1974 года, после того как Ховинг наконец получил все необходимые одобрения, грохот дрелей и отбойных молотков разнесся по всему Центральному парку: строительство началось[648]. «Нью-Йорк таймс» объявила, что строительство нового крыла стало возможным «в основном благодаря недавнему дару[649] на сумму 3,5 миллиона долларов от докторов Артура М. Саклера, Мортимера Д. Саклера и Рэймонда Р. Саклера». Но правда заключалась в том, что, поскольку Саклеры договорились выплачивать свое пожертвование поэтапно на протяжении двадцати лет, когда приблизился момент начала строительства, у «Метрополитена» не оказалось достаточного количества денег для его финансирования, и он был вынужден привлекать дополнительные средства[650]. (В итоге город Нью-Йорк отстегнул из казны 1,4 миллиона[651].)
На северной стороне «Метрополитена» команда мастеров начала избавлять от упаковки огромные песчаниковые блоки и располагать их на широкой бетонной платформе. Эти глыбы пролежали в разобранном состоянии одиннадцать лет[652]. Каждый блок был пронумерован, и строители-реставраторы в «Метрополитене» сверялись с масштабным планом и фотографиями, вновь складывая их в одно целое. Это напоминало гигантский конструктор. Пока храм рос, рабочие с интересом разглядывали не только древнюю резьбу, которой были покрыты стены с момента первоначального строительства, но и более поздние иероглифические надписи, а заодно и имя нью-йоркского адвоката XIX века, Л. Брэдиша, который съездил в Египет и не поленился вырезать свое имя на боковой стене здания, не зная, что в один прекрасный день оно окажется в Нью-Йорке.
Происходящее носило все признаки триумфа братьев Саклер. Но если Артур полагал, что все, что нужно, чтобы быть принятым в нью-йоркское высшее общество, – это крыло в музее «Метрополитен», носящее его имя, то он ошибался. Он с головой окунулся в жизнь музея, отправившись в профинансированную музеем поездку в Индию. (Когда один из участников поездки, филантроп Эдвард Уорбург, внезапно занемог, Артур открыл свой чемодан, и в нем обнаружился такой запас лекарств, что Уорбург пошутил – мол, он напоминает «аптекарскую лавку»[653].) И Ховингу искренне нравился Артур – настолько, насколько профессиональному соблазнителю может нравиться объект его чар. «Он был излишне чувствительным, эксцентричным[654], деспотичным – и уязвимым, что делало игру еще более увлекательной», – отмечал впоследствии директор музея.
Но другие администраторы «Метрополитена» возмущались[655] множеством ограничительных условий, наложенных Артуром на его дары. А что касается бюргеров от мира искусства старой школы[656], то они снисходительно, если не откровенно пренебрежительно смотрели на этого чересчур прыткого выскочку с бездонными карманами. Артур Саклер обладал тем же очарованием, что и «долларовый значок», сказал репортеру «Вэнити Фэйр» директор одного аукционного дома. Один из гостей битком набитого произведениями искусства «Занаду»[657], где обитал Артур, уподобил его дом «пристройке гробовщика». Артур страстно желал получить место в престижном совете попечителей музея и не без причины полагал, что заслужил его. «Я дал «Метрополитену» ровно столько