всем этим пациентам? Этому плану предстояло какое-то время оставаться тайным, но в своей записке, адресованной Саклерам, Фридман подтверждал намерение «расширить применение ОксиКонтина за пределы контингента онкологических больных – на хронические незлокачественные боли».
Это была безумно смелая схема. В 1940-х годах Артур Саклер наблюдал выход на рынок Торазина. Это был «сильный» транквилизатор, который творил чудеса с пациентами-психотиками. Но свое первое огромное состояние семья Саклер сделала на вовлеченности Артура в маркетинг «слабых» транквилизаторов, Либриума и Валиума. Торазин воспринимался как экстремальное решение для экстремальных проблем, но рынок для этого препарата естественно ограничивался людьми, страдающими от заболеваний достаточно тяжелых, чтобы требовать сильнодействующего транквилизатора. Прелесть слабых транквилизаторов заключалась в том, что они годились для всех. Причина, по которой эти средства добились такого успеха, заключалась в том, что это были таблетки, которые можно было глотать для облегчения любой из необыкновенно широкого спектра распространенных психологических и эмоциональных проблем. Теперь братья Артура и его племянник Ричард собирались проделать такой же трюк с болеутоляющим: они добились огромного успеха с МС-контином, но он рассматривался как экстремальное рецептурное средство при раке. А рак – это ограниченный рынок. Если бы удалось найти способ рекламировать ОксиКонтин не только от онкологических, но и вообще от любых болей, прибыли были бы астрономическими. «Нам категорически необходимо, – писал Фридман Саклерам[1078], – «создать литературу» в поддержку такого позиционирования. Компания будет рекомендовать ОксиКонтин для «широчайшего спектра применения».
И все же перед ними стояло одно значительное препятствие. Оксикодон примерно вдвое мощнее морфина – и, как следствие, ОксиКонтин был бы вдвое более мощным наркотическим средством, чем МС-контин. Американские врачи все еще склонны были сильно осторожничать с применением сильных опиоидов из-за давно утвердившихся опасений насчет аддиктивности этих средств. Годами сторонники МС-контина утверждали, что в ситуации завершения жизни, когда человек ведет смертельную схватку с раком, как-то даже глупо беспокоиться о том, что пациент подсядет на морфин. Но если Purdue хотела продавать мощный опиоид вроде ОксиКонтина для облегчения менее острых и более постоянных типов боли, одной из трудностей, которую предстояло одолеть, было мнение врачей о том, что опиоиды могут вызывать сильную зависимость. Чтобы ОксиКонтин достиг реализации своего полного коммерческого потенциала, Саклеры и Purdue должны были побороть это представление[1079].
Глава 15Бог сновидений
Опиумный мак – стройное, чарующее растение с маленьким бутоном на верхушке длинного стебля, плавно покачивающееся на ветерке. Он цветет темно-красными или бледно-розовыми цветами и производит впечатление невинной и до безумия равнодушной, почти что тщеславной красоты. Мак растет сам по себе. Он распространяет собственные семена, рассыпая их, как соль из солонки, качаясь на ветру. Тысячи лет назад, на заре человеческой истории, кто-то обнаружил[1080], что, если разрезать маковую головку, из нее будет выделяться густой млечный сок, и эта жидкость обладает лечебными свойствами. Жители Месопотамии собирали мак. И шумеры тоже. Маковый нектар упоминается на ассирийских медицинских табличках[1081], относящихся к седьмому веку до нашей эры. В Древней Греции сам Гиппократ советовал[1082] пить белый маковый сок, смешанный с семенами крапивы, как средство от ряда недугов. Употребление этого вещества могло стимулировать сон, успокаивать нервы и вызывать характерное ощущение обволакивающего покоя и эйфории. А самым замечательным было то, что опиумный мак мог заставить боль уйти.
Если кому и казалось, что это растение обладает магическими свойствами, то даже в Древнем мире понимали, что в нем скрыты определенные опасности[1083]. Столь сокрушительной была его сила, что употребляющий мог стать одержимым ею, впасть в зависимость или вечный сон. Это растение умело убивать. Оно могло вызывать состояние расслабления столь глубокое, что в какой-то момент человек попросту переставал дышать. Опиумный мак мог использоваться как лекарство, но также применялся как яд и средство самоубийства. В символическом словаре римлян мак означал сон – но при этом еще и смерть.
Сила этого стройного цветочка была настолько необорима, что могла брать в заложники не только отдельных людей, но и целые общества. В XIX веке мак стал имперским орудием: прибыльная торговля опиумом побудила британцев дважды развязывать кровопролитные войны с Китаем. В отдельных частях Европы[1084] стало модно использовать этот наркотик как рекреационный[1085], он вдохновлял романтическую поэзию Сэмюэла Тейлора Кольриджа и Перси Биши Шелли. Врачи и химики пользовали опиумом пациентов при широком ряде заболеваний[1086], от лихорадки до диареи. В начале XIX века некий помощник аптекаря[1087] в Пруссии провел ряд экспериментов, в ходе которых сумел выделить химические алкалоиды из опиума и синтезировать этот наркотик. Он назвал новое вещество морфином – в честь Морфея из греческой мифологии, бога сновидений.
В своей книге[1088] «Опиум: история» Мартин Бут отмечает, что применительно к продуктам, выделяемым из опиумного мака, «история повторяется». Во время американской Гражданской войны морфин широко применялся как чудесное обезболивающее при ужасных ранениях, полученных на поле боя, но в результате породил поколение ветеранов[1089], которые после войны возвращались домой с зависимостью от этого наркотика. По некоторым оценкам[1090], в 1898 году четверть миллиона американцев были зависимы от морфина. Десятилетие спустя президент Теодор Рузвельт назначил комиссара по опиуму, доктора Гамильтона Райта, для борьбы с бичом злоупотребления. Опиум, предостерегал Райт, – это «самый пагубный наркотик[1091], известный человечеству».
Но так случилось, что группа химиков из Германии[1092] незадолго до этого сумела модифицировать морфин в новое вещество, героин, которое немецкий фармацевтический концерн Bayer начал массово продвигать на рынке как чудо-лекарство – более безопасную альтернативу морфину. Bayer продавал[1093] это лекарство в маленьких коробочках со львом на этикетке и указывал, что благодаря отличиям в молекулярной структуре героина он не обладает опасными аддиктивными свойствами морфина. Этот довод был невероятно привлекательным: на протяжении всей человеческой истории достоинства и недостатки опиума казались неразделимыми, как переплетенные нити двойной спирали. Но теперь, утверждал Bayer[1094], их удалось разделить с помощью науки, и благодаря героину люди могут получать все терапевтические преимущества опиумного мака без его недостатков. Более того, некоторые люди выступали за применение героина как средства лечения от морфиновой зависимости[1095].
Ни одно из этих утверждений не опиралось на факты. В действительности героин был примерно в шесть раз мощнее морфина и точно так же, как он, вызывал привыкание. Всего за пару лет медицинский истеблишмент обнаружил, что, оказывается, героин все-таки аддиктивен[1096]. У людей, принимавших его, часто развивалась неудержимая тяга к чудо-средству, а поскольку организм развивает толерантность к наркотику, с течением времени потребителям обычно требовались все бо́льшие дозы, чтобы ощутить чувство равновесия. Это свойство всех опиоидов. По мере того как организм привыкает к наркотику, становится необходимым принимать большее его количество, чтобы облегчить боль, вызвать эйфорию или просто избавиться от симптомов отмены[1097]. Динамику этого переживания врачи порой описывают как «пик и дно», за ощущением удовольствия следуют уныние и всеподавляющее, почти животное ощущение физической потребности. Физическая зависимость часто ведет к приступам изнуряющей ломки. Лишенный опиума, морфина или героина, зависимый человек будет корчиться, потеть и содрогаться в приступах рвоты, дрожать всем телом или биться в яростных конвульсиях на полу, как рыба на песке.
К 1910 году те самые врачи и химики, которые рекомендовали героин как лечебное средство, признали, что это, возможно, было ужасной ошибкой, и использование героина в медицинских целях сократилось[1098]. Bayer перестал выпускать этот наркотик[1099] в 1913 году. Но по-прежнему много оставалось тех, кому казалось, что в конечном счете риск того стоит. Генрих Дрезер, один из тех самых немецких химиков из Bayer, которым приписывают честь изобретения героина, по слухам, сам стал зависим[1100] от этого наркотика и умер от инсульта в 1924 году. Риски могут быть чудовищными, но и «приход» – несравненный. Опиоиды способны, пусть всего на несколько минут, избавить от эмоциональной боли, от дискомфорта, от тревожности, от нужды. Никакое другое человеческое переживание не может с этим сравниться. «Я умру молодым