в служебной записке для Ричарда, Рэймонда и Мортимера Саклеров в 1994 году. «Однако мы также полагаем, что врачи будут воспринимать ОксиКонтин как Перкоцет (без ацетаминофена) с контролируемым высвобождением и расширять его применение», – добавил он.
«Изначальные показания к применению были от хронической боли при раке», – вспоминал Ларри Уилсон, химик, который трудился над разработкой ОксиКонтина в исследовательском центре Purdue в Йонкерсе. Когда Уилсон и его коллеги начинали разрабатывать этот препарат как преемника МС-контина, он «ни разу не слышал, чтобы кто-то говорил о чем-либо помимо рака». Но, как указывал Уилсон, «стоит компании только получить одобрение[1131] лекарства, и врач может назначать его от чего угодно на свое усмотрение».
Чтобы успешно продавать ОксиКонтин, представителям Purdue нужно было добиться, чтобы управление одобрило так называемый вкладыш – подробную инструкцию с информацией, напечатанной мелким шрифтом, она прилагалась к каждому пузырьку с таблетками. Вкладыш был «библией продукта»[1132], как любил говорить Ричард Саклер, и его содержание до последней буквы должно было быть тщательно обговорено с FDA. Вкладыш к ОксиКонтину редактировался больше тридцати раз, и эксперты Purdue торговались с сотрудниками управления, разбирая каждое слово и выражение. Целью, по словам Ричарда, было не просто проинформировать потребителя о рисках, преимуществах и правильном применении препарата, но и создать «более мощный инструмент продаж»[1133].
Команда Ричарда обрабатывала Кертиса Райта постепенно. В самом начале, когда Райт увидел первый черновик вкладыша к ОксиКонтину, он отметил, что никогда не видел аннотации к лекарственному препарату, в котором было бы так много рекламного и маркетингового материала. Он указал компании, что все эти явно рекламные формулировки следует исключить[1134]. Но в итоге они остались на своих местах.
При нормальных обстоятельствах взаимодействие между чиновником FDA и компанией, чей препарат он оценивает, подлежало бы жесткому контролю – ради прозрачности и предотвращения любых неподобающих влияний или коррупции. Такого сорта институциональные предосторожности были введены после скандала 1950-х годов, когда Генри Уэлч был подкуплен Саклерами и Феликсом Марти-Ибаньесом. Но один из официальных представителей Purdue, Роберт Редер, который играл ключевую роль в процессе подачи заявки на регистрацию ОксиКонтина, как оказалось, присутствовал на медицинской конференции в Вашингтоне в 1992 году и познакомился там с Кертисом Райтом. Они разговорились об ОксиКонтине, и во внутренней служебной записке об этом разговоре Редер сообщил, что Райт «согласился на продолжение подобных неофициальных контактов[1135] в ближайшем будущем». Ричард не мог нарадоваться на то, «насколько далеко мы продвинулись[1136] в построении позитивных отношений» с Райтом и управлением.
Иногда Райт просил Purdue присылать ему определенные материалы домой, а не в FDA. Из содержания конфиденциальной служебной записки[1137], которую впоследствии подготовили федеральные прокуроры, следует, что в какой-то момент небольшая делегация представителей компании приехала в Мэриленд и поселилась в отеле неподалеку от офиса Райта. Затем эта группа из Purdue в течение нескольких дней помогала Райту составлять рецензии на отчеты о клинических исследованиях и интегрированные сводки об эффективности и безопасности их собственного препарата.
Временами могло показаться, будто Райт отказался от своей роли беспристрастного федерального регулятора и стал чем-то вроде адвоката Purdue внутри управления. Вкладыш проходил через бесчисленные правки и изменения, и в какой-то момент в его текст вкралась новая строчка[1138]: «Считается, что замедленное всасывание, обеспечиваемое таблетками ОксиКонтина, снижает риск злоупотребления препаратом». Очень любопытная риторика. «Считается»? И кто же так считает? Это предложение выглядит скорее как пожелание, чем как научная выкладка. Много позднее, когда встал вопрос о том, кто на самом деле был автором этой добавленной строки, никто не взял на себя ответственность. Кертис Райт утверждал, что не он ввел эту фразу в текст, намекая, что ее, должно быть, вписала Purdue[1139]. Роберт Редер указывал[1140], что, совсем наоборот, ее добавил именно Райт. Во время допроса под присягой Райт допустил[1141], что, может быть, действительно сделал это. Возможно. Но он этого совершенно не помнит. Вот так этот фрагмент текста остался сиротой-безотцовщиной.
Однако даже в то время подобная формулировка вызвала скептицизм внутри FDA. «По мне, так это полная чушь»[1142], – писала Райту в электронном письме одна из его коллег, Диана Шницлер.
«На самом деле, Диана, это буквальная правда[1143], – писал в ответ Райт. – Одним из важных факторов риска злоупотребления является то, насколько быстрым является действие наркотика».
Заверение в том, что оболочка ОксиКонтина, как «считается», снижает риск злоупотребления, в итоге так и осталось во вкладыше, и 28 декабря 1995 года FDA одобрило ОксиКонтин. «Это не просто «произошло»[1144]. Это было тщательно скоординированное, спланированное событие, – сказал своим сотрудникам Ричард Саклер. – В отличие от других документов, которые зависают в FDA на годы, одобрение этого продукта состоялось за одиннадцать месяцев и четырнадцать дней». Ричард признал, что ощущает некоторое удовлетворение оттого, что «оказал большое воздействие»[1145] на качество вкладыша. Но он также отдал должное «беспримерной слаженной работе»[1146] между Purdue Pharma и FDA.
Что касается Кертиса Райта, то он в последнее время подумывал об уходе из федерального правительства. После того как завершилась процедура одобрения ОксиКонтина, он подал в отставку из FDA. Поначалу Райт устроился на работу в небольшую фармацевтическую фирму Adolor[1147] в Пенсильвании. Но надолго там не задержался. Едва миновал год, как он двинулся дальше, на новую должность в офисе Purdue Pharma в Норуолке, с компенсационным пакетом на первый год, составившим почти 400 000 долларов[1148].
Давая впоследствии показания, Райт отрицал, что каким-либо образом заигрывал[1149] с Purdue до того, как согласился на эту работу, настаивая, что кадровик компании обратился к нему лишь после того, как он ушел из FDA. Причина, по которой компания пожелала заполучить Райта к себе, утверждал он, очевидна: дело не в каких-то там одолжениях, которые он мог делать Purdue, а в том, что он был «особенно справедливым и эффективным рецензентом FDA».
Но в действительности один из первых звонков[1150] Райта с его нового рабочего места в Adolor был сделан в Purdue, чтобы прощупать области возможного сотрудничества. И Ричард Саклер в своих собственных последующих показаниях под присягой[1151] утверждал, что это Райт первым обратился в компанию насчет возможности работы для него – и сделал он это еще до того, как ушел из правительственного управления. «Он разговаривал с кем-то из Purdue, когда планировал уход из FDA», – вспоминал Ричард. Но в то время Ричарду казалось, что это может выставить компанию в нехорошем свете. Он обсудил вопрос трудоустройства Райта с одним коллегой, и они «пришли к общему мнению, что не должны нанимать человека, который рецензировал наш проект». Вместо этого Райт на год «пошел работать в другую компанию», заключил Ричард. Очевидно, этого времени было достаточно, чтобы успокоить любые опасения Ричарда Саклера в связи с явным конфликтом интересов.
Глава 16Водородная бомба
Каликсто Ривера проснулся[1152] до рассвета. За окном было холодно и дождливо: насквозь промокшее апрельское утро 1995 года. Каликсто жил в съемной квартире в Ньюарке, штат Нью-Джерси, с женой и детьми. Младшему сыну супругов было три месяца, так что недосып и переутомление были для них обычным делом, и когда Каликсто тем утром открыл глаза и увидел, насколько неуютно за стенами дома, ему пришла в голову мысль сказаться больным и не пойти на работу. Сил не было. Как и всем работникам химического завода Napp в Лоди, ему приходилось выходить в сверхурочные смены, чтобы завод успел завершить несколько важных проектов до того, как по плану закроется на пару недель для ремонта. Все еще лелея мечту вернуться в кровать, Каликсто позвонил женщине, с которой вместе работал, словно желая получить у нее разрешение. Но она велела ему не выдумывать и взять себя в руки.
– Это всего лишь восьмичасовая смена, Папо, – сказала она, используя прозвище, которое он носил с детства. – Просто продержись следующие восемь часов – и сможешь валяться в постели хоть все две недели.
Поэтому Каликсто тихонько попрощался со своим семейством и вышел под струи дождя