[1560], думали, что он просто достиг пределов собственной готовности прогнуться. Другие считали, что он, возможно, чувствовал себя обязанным настаивать на своих принципах в силу самих масштабов людских страданий, которые ОксиКонтин навлек на его штат. Так или иначе, говорил Рик Маунткасл, «в тот день я его здорово зауважал».
Недвусмысленно дав Элстону понять, что не собирается отступать, Браунли повесил трубку. Тем же вечером, еще позднее, ему сообщили[1561], что Purdue и три ее руководителя подпишут признание вины. Но Браунли не забыли отказ подыграть Вашингтону в его игре. Менее чем через две недели после телефонного разговора с ним Майкл Элстон подготовил список федеральных прокуроров, которых администрации Буша предстояло уволить по политическим причинам. Поскольку федеральным прокурорам полагается быть вне политики по определению, это был крайне необычный шаг – шаг, который вызвал бурю в Вашингтоне, привел к расследованию Конгресса и в конечном счете стоил Элстону работы. Тот список, который он подготовил, опирался на принцип политической «лояльности», а федеральные прокуроры, попавшие в него, с очевидностью демонстрировали недостаточную преданность администрации Буша. Элстон внес в него и Браунли. Скандал разразился раньше, чем Браунли успели уволить. Но впоследствии Браунли, давая свидетельские показания, заявил[1562] о своей уверенности в том, что его фамилия оказалась в этом списке из-за отказа замять дело против Purdue Pharma.
Следующей весной Барри Мейер был в Нью-Йорке, когда человек, работавший в офисе Браунли, прислал ему сообщение: Purdue вскоре признает свою вину[1563] в федеральном суде. Компания попросила, чтобы во время слушаний в зале суда не было никаких репортеров. Разумеется, конечный результат мог бы оказаться для Purdue существенно более тяжким, но все равно это был постыдный день для компании – и особенно для Фридмана, Голденхайма и Юделла.
«Браунли хочет, чтобы вы были там», – сообщил Мейеру связавшийся с ним человек. Когда прокуроры собирали дело, они опирались на книгу Мейера «Убийца боли» и его репортерские материалы в «Таймс». И поэтому в качестве ответной любезности дали ему наводку.
Мейер не публиковал никаких статей о Purdue с тех пор, как три года назад руководство «Таймс» сняло его с освещения этой истории по требованию Юделла. Но теперь у него был новый редактор, и Мейер объяснил ему, что хотел бы поехать в Вирджинию и написать статью о признании вины компанией и ее руководителями.
– Все прошлое – забыто, – ответил ему редактор. – Езжай и напиши об этом.
В канун слушания дела в суде Мейер доехал поездом до Вашингтона, затем взял напрокат машину и отправился в Роанок, где поужинал с Джоном Браунли. Пусть исход дела оказался не таким, на какой надеялись прокуроры, но Браунли отнесся к этому философски. В конце концов, компания согласилась признать свою вину по уголовному обвинению в тяжком преступлении, связанном с использованием маркировки, вводящей в заблуждение. Фридману, Голденхайму и Юделлу предстояло сознаться в мелком правонарушении, связанном все с той же вводящей в заблуждение маркировкой, и им грозил двадцатилетний запрет на ведение бизнеса с любой финансируемой за счет налогоплательщиков программой здравоохранения, такой, например, как «Медикэр». (Впоследствии период действия запрета сократили до 12 лет.) Мужчины согласились на три года[1564] условного срока и четыреста часов общественно полезных работ. А Purdue должна была выплатить 600-миллионный штраф[1565]. Так что, по мнению Браунли, нечего было крутить носом.
На следующее утро Мейер встал пораньше и поехал в Эбингдон, где встретился с фотографом-фрилансером. Он знал, что Фридман, Голденхайм и Юделл прилетели накануне вечером и провели ночь в отеле «Марта Вашингтон Инн», прилегавшем к зданию суда. Троих руководителей компании избавили от позора, не надевая на них наручники, но им предстояло пройти под конвоем от дверей отеля до здания суда, и Мейер хотел запечатлеть этот момент на фото. Они с фотографом притаились под прикрытием машин, выстроившихся вдоль улицы. Через некоторое время они увидели обвиняемых. Все трое топ-менеджеров были в темных костюмах и с мрачными лицами. Было похоже, что с Фридмана отчасти слетела самоуверенность. Юделлу было тяжело идти из-за лишнего веса. Все трое вздрогнули и были явно недовольны, увидев, как между двумя машинами, как черт из табакерки, выскочил Барри Мейер, в то время как его фотограф торопливо делал один снимок за другим[1566]. Руководители Purdue не видели Мейера с той самой встречи в штаб-квартире в Стэмфорде пять лет назад, когда они втроем скармливали ему одну наглую ложь за другой. Теперь они ничего ему не сказали[1567], лишь поторопились войти в здание суда. «Purdue Pharma сегодня признала в суде[1568], что «с намерением обмануть или ввести в заблуждение» рекламировала и продвигала ОксиКонтин как препарат менее аддиктивный, менее пригодный для злоупотребления и с меньшей вероятностью вызывающие иные наркотические побочные эффекты, чем другие обезболивающие средства», – писал Мейер в «Таймс». Но подтекст его репортажа был ясен: А я вам говорил, так вас перетак!
Одним дождливым днем того же лета Фридман, Голденхайм и Юделл были вынуждены снова приехать в Эбингтон на оглашение приговора. Это заседание, в отличие от предыдущего, было открыто для публики. Немалое число зрителей съехалось со всех концов страны, чтобы присутствовать при этом событии. Многие из них лишились близких из-за ОксиКонтина, и судья Джеймс Джонс, который вел процесс, мужчина шестидесяти с лишним лет с доброй улыбкой и седой шевелюрой, дал жертвам возможность высказаться.
– Джентльмены, – сказала женщина по имени Линн Локасио, обращаясь к Фридману, Голденхайму и Юделлу. – Чума нашего времени – ваших рук дело[1569]!
Зал суда был набит битком. Локасио приехала на заседание из Палм-Харбора, штат Флорида. Она рассказала, как ее сын стал зависим от ОксиКонтина после того, как этот препарат назначил ему врач от последствий травмы, полученной в автомобильной аварии. Один за другим поднимались с мест родители, пересказывая краткие, душераздирающие истории своей боли.
– Пожалуйста, не допустите[1570], чтобы на признании вины все и кончилось! – взмолился судье мужчина по имени Эд Биш, потерявший восемнадцатилетнего сына. – Эти преступники заслуживают тюремного срока.
Одна мать принесла с собой в зал суда урну с прахом своего ребенка.
Одни родители откровенно рассказывали о том, как их дети вначале пробовали ОксиКонтин рекреационно, на вечеринках, а потом приобретали зависимость и умирали. Но другие говорили о привычке, которая сформировалась иначе: по рекомендации и под наблюдением врача. Мужчина по имени Кенни Киф рассказал о том, как у него возникла зависимость, после того как препарат назначили ему для облегчения хронической боли.
– Я – один из пациентов[1571], которые приобрели зависимость от ОксиКонтина и испытали ее на себе, – говорил он. – Каждый раз, когда я пытался остановиться, симптомы отмены были хуже, чем боль, которую я испытывал.
Мужчина лишился дома. Потерял семью.
– Я был животным, не способным себя контролировать, – сказал он.
Марианна Сколек, та самая медсестра, чья дочь Джилл умерла от передозировки, тоже приехала в Вирджинию. После смерти Джилл она стала активной участницей стихийной кампании за привлечение Purdue к ответственности. Сколек рассказала о том, как в январе 2002 года ее дочери назначили ОксиКонтин, а четыре месяца спустя она умерла.
– У нее остался сын, которому в момент ее смерти было шесть лет, – говорила Сколек. – Сегодня Брайан со мной, здесь, в суде, потому что ему необходимо было увидеть, что плохие люди от расплаты не уходят.
Повернувшись к Фридману, Голденхайму и Юделлу, Сколек заявила, что они – «чистое зло».
Одной из тех, кто не явился в тот день в суд, чтобы сказать свое слово, была бывшая секретарь Говарда Юделла, Марта Вест. Следователи из команды Браунли беседовали с ней и включили в свою прокурорскую докладную отчет о проведенном ею в 1999 году исследовании по методам злоупотребления ОксиКонтином. И даже договорились с ней, что она предстанет перед большим жюри в Эбингдоне. Но этого так и не случилось, поскольку вечером накануне заседания женщина исчезла. Адвокат отыскал Марту Вест только утром, в отделении неотложной помощи местной больницы, куда она пришла умолять врачей, чтобы ей дали обезболивающее.
Признав вину, Purdue приняла на себя ответственность за систематические мошеннические правонарушения. Прокуроры и адвокаты защиты совместно выработали «договоренность о согласованном изложении фактов», под которой Purdue была готова подписаться и обязалась ее не оспаривать. В дополнение к 600-миллионному штрафу, наложенному на компанию, Фридман, Голденхайм и Юделл согласились выплатить 34 миллиона долларов штрафов[1572] из своих личных средств (хотя на деле эти деньги выплачивали не они, а опять-таки компания).
Но даже несмотря на это, на стадии вынесения приговора адвокаты Purdue продолжали утверждать, что их подзащитные на самом деле не так уж виновны в противоправном поведении и что весь этот скандал – дело рук горстки безымянных злоумышленников. «Определенные служащие сами говорили или подбивали