[1573] других говорить [определенные вещи] об ОксиКонтине некоторым профессиональным медикам», – говорил суду Говард Шапиро. Но, настаивал он, «эти неверные утверждения отнюдь не были повсеместной практикой».
В преддверии слушаний дела судья Джонс получил множество писем от друзей и коллег троих обвиняемых – с мольбами о снисхождении и выражениями возмущения тем, что такие уважаемые столпы общества будут опозорены обвинениями в правонарушениях. В частности, Айра Фридман, брат Майкла, указывал, что эти обвинения сфабрикованы, а Майкл не сделал ничего плохого: «СМИ поступили с ним[1574] ужасно несправедливо». Жена Голденхайма[1575], Энн, ностальгировала в письме, вспоминая о «страстной убежденности», с которой Пол повторял клятву Гиппократа, окончив в 1976 году медицинскую школу.
«Если говорить прямо (и я прошу прощения у своих родителей)[1576], то Говард Юделл – лучший человек из всех, кого я когда-либо знал», – писал Ричард Зильберт, поверенный из юридического отдела Purdue. Администрация компании то и дело повторяла свой излюбленный тезис, что, мол, не зависимые «наркоманы» являются истинными жертвами опиоидного кризиса, а сама компания, и тон писем поддержки был ему созвучен. Говард Юделл «сносил пращи и стрелы[1577] прессы», писал его сын Джеффри, жалуясь, что отцу создают образ «не лучше, чем у какого-нибудь наркоторговца». Это, на его взгляд, было «чудовищно неправильной характеристикой».
Положение закона, в соответствии с которым были выдвинуты обвинения против руководителей, гласило, что они не обязательно должны были совершать противоправные поступки лично: если компания нарушала закон, то они были за это ответственны как высокопоставленные сотрудники корпорации. Это отличие играло на руку тем, кто защищал троих обвиняемых, поскольку можно было утверждать, что они признали свою вину вопреки тому, что не были ни в чем виноваты. Однако Рика Маунткасла и других прокуроров, работавших над делом Purdue, эта лощеная показная праведность раздражала[1578]. В конце концов, они собрали достаточно доказательств конкретной криминальной деятельности этих мужчин. И были полностью готовы предъявить каждому из троицы множественные уголовные обвинения.
Но в письмах, которыми завалили судью, была одна общая тема: они подразумевали, пусть и не говорили открыто, что богатые белые управленцы – примерные и высокообразованные семьянины, мужчины, которые дают деньги на благотворительность и играют важную роль в своих местных общинах, – уже в силу самого своего характера и темперамента не способны совершать преступления такого рода, из-за которых люди попадают в тюрьму. Это не те люди, которым в тюрьме самое место, указывали письма, одно за другим. Джей Макклоски, бывший федеральный прокурор штата Мэн, который первым забил тревогу в связи с опиоидным кризисом в своем штате, а потом ушел с госслужбы, чтобы работать в Purdue, поносил своих прежних коллег-прокуроров, утверждая, что «это случай необыкновенного[1579], если не беспрецедентного, прокурорского произвола», и сокрушаясь из-за «стигмы», которая теперь постигнет Говарда Юделла после долгой и «ничем не запятнанной» карьеры».
– Нет совершенно никаких доказательств[1580] каких-либо личных правонарушений со стороны мистера Юделла, – заявила Мэри Джо Уайт во время слушания перед вынесением приговора, описывая своего клиента как человека «возвышенного образа мыслей» и «чрезвычайно нравственного». – То, что здесь произошло, – сказала она во всеуслышание, в зале суда, полном безутешных родственников, лишившихся близких в результате опиоидного кризиса, – является для мистера Юделла личной трагедией.
Стараясь с максимальной пользой разыграть свои карты, Джон Браунли объявил, что «Purdue и ее руководители[1581] привлечены к ответственности». В 2008 году он ушел с поста федерального прокурора[1582] и почти сразу заявил, что будет баллотироваться на пост генерального прокурора штата. (В итоге он не смог победить и вместо этого вернулся к частной практике.)
На каком-то уровне это дело можно было счесть неудачей для Purdue. Однако в действительности это было совсем не так. Десятилетия назад, когда братья Саклер создавали множество бизнес-предприятий с разными названиями, они стали виртуозами в мошеннической игре корпоративной номенклатуры[1583]. Теперь компания могла сыграть в эту игру, обеспечив себе решительное преимущество. Если бы Purdue Pharma как корпорация признала себя виновной по уголовному обвинению, это оказало бы разрушительное воздействие на бизнес, поскольку финансируемым правительством программам вроде «Медикэр» было бы запрещено вести бизнес с этой компанией. Поэтому было заключено соглашение, по условиям которого Purdue Pharma не признавала вину вообще ни по каким обвинениям, хотя именно Purdue Pharma была виновна. Вместо этого вину признавала Purdue Frederick – наследственная семейная корпорация, производитель средств для удаления ушной серы и слабительных. Purdue Frederick принимала[1584] и обвинения, и наказание на себя – и должна была, чтобы Purdue Pharma могла дальше жить и процветать.
А что же Саклеры? Никто из них не поехал в Вирджинию ни на слушание с признанием вины, ни на оглашение приговора, и их фамилия в «договоренности о согласованном изложении фактов» не фигурировала нигде. Браунли не упомянул Саклеров в своей пресс-конференции, посвященной делу, и ни один из репортеров, освещавших вынесение приговора и присужденный штраф, тоже их не упоминал. Десять Саклеров, которые были членами совета директоров компании, проголосовали за то, чтобы Фридман, Голденхайм и Юделл признали себя виновными как частные лица, таким образом защитив семью[1585] и компанию. В направленном судье письме о высокой нравственности Говарда Юделла поверенный Purdue, Ричард Зильберт, указал, что у Юделла не было иного выбора, кроме как «взять на себя ответственность за чужие правонарушения[1586]». Но в судебных документах, как и в прессе, никто и словом не обмолвился о том, что, признавая себя виновными, руководители компании защищали Саклеров.
Однако в среде сотрудников компании впечатление было именно таким. Фридман, Голденхайм и Юделл «взяли ответственность на себя[1587] и признали вину», впоследствии говорила Кэти Саклер. Поступая так, они заботились о том, чтобы семья не оказалась причастна к этому делу. «По сути, эти три человека[1588] вызвали огонь на себя вместо семьи, поскольку семья собиралась о них позаботиться», – вспоминал Гэри Ритчи, который одиннадцать лет проработал в химическом отделе Purdue. – «Главное, в тюрьму не попадите; а там уж мы негласно возьмем вас под крыло». Вот так они вели дела», – сказал он. Вскоре после судебного слушания, на котором Майкл Фридман признал себя виновным, Саклеры проголосовали за выплату ему 3 миллионов долларов[1589]. Говард Юделл получил 5 миллионов[1590]. Больше всего это напоминало какой-нибудь фильм о мафии. Как выразился один из друзей Голденхайма, этим троим мужчинам было назначено «подставиться под удар».
В том же месяце, когда Саклеры выплатили Юделлу 5 миллионов, они проголосовали за выплату 325 миллионов самим себе[1591]. На оглашении приговора один из скорбящих родителей, мужчина из Флориды, который меньше года назад лишился сына, назвал все эти танцы между правительством и компанией «игрой». Назначенное наказание было «просто очередным маневром»[1592], сказал он: «Они вообще ничего не изменили. Точно так же работают, как и всегда. А эти деньги просто возьмут из чековой книжки. Плати – и продолжай в том же духе».
В теории этот приговор должен был представлять собой значительный шаг к реформированию Purdue. Но внутри компании к нему отнеслись примерно как к штрафной квитанции за превышение скорости. На последующем слушании в Конгрессе[1593], в ходе которого Джон Браунли давал показания об этом деле, Арлен Спектер, сенатор-республиканец от штата Пенсильвания, отметил, что, когда правительство штрафует корпорации, а не сажает их руководителей в тюрьму, оно все равно что выдает «дорогостоящие лицензии на преступную деятельность». И похоже, именно так воспринимали санкции против Purdue Саклеры и руководители компании. Вскоре после признания вины троицей топ-менеджеров административная помощница Нэнси Кэмп, недавно пришедшая на работу, случайно услышала, как главный финансист Purdue, Эд Махоуни, разговаривал с кем-то о 600-миллионном штрафе. «Эта сумма лежала в банке[1594] сто лет, – говорил он. – Для нас это ничто».
Вскоре после судебного процесса в Вирджинии Саклеры проголосовали за расширение штата торговых представителей Purdue[1595], наняв дополнительно около сотни агентов. Пришла пора снова активно заняться продажей ОксиКонтина. Что касается «договоренности о согласованном изложении фактов» – перечня злоупотреблений компании, на переговорах о котором сломали столько копий все поверенные Purdue и Министерство юстиции и который должен был стать фундаментом для примерного поведения компании отныне и впредь, – то на девятом этаже штаб-квартиры в Стэмфорде ее воспринимали не особенно серьезно.