ательских предприятий заполнить этот пробел. Он говорил людям со свойственным ему великолепием, что работает в традициях Гиппократа, который не только лечил пациентов, но и был педагогом. Мариэтта представляла себе своего нового мужа в образе Атласа, огромной бронзовой статуи , стоящей у Рокфеллер-центра и держащей мир на своих мускулистых плечах.
Метаморфоза, произошедшая с ребенком депрессии, жившим за городом, казалась завершенной. Артур Саклер был опытным исследователем и администратором с соответствующим чувством собственной важности. Некоторые старожилы МакАдамса, знавшие его еще со школьных времен, по-прежнему называли его Арти, но большинство людей знали его теперь как доктора Саклера. Он носил элегантные костюмы и держался властно. Ему нравились власть и преклонение, и казалось, что он черпает из них новую энергию, словно нашел способ метаболизировать чужое восхищение. Он почти полностью избавился от своего бруклинского акцента, вместо него он культивировал изысканную среднеатлантическую дикцию. Он по-прежнему говорил мягко, но с шелковистой, культурной уверенностью.
Однажды, спустя чуть больше месяца после рождения сына, Артур вместе с Ван О отправился в Вашингтон, чтобы дать показания на слушаниях в Конгрессе. В зале на Капитолийском холме оба доктора выступили перед подкомитетом Сената с просьбой выделить средства на их институт в Кридмуре. "Подход к психическому заболеванию как к биохимическому расстройству сделает больше, чем просто увеличит процент выписки пациентов из психиатрических больниц", - пообещал Артур сенаторам. "Биохимическая терапия поможет не допустить попадания большего количества пациентов в психиатрические больницы". Почему бы не решать эти проблемы в кабинете врача? рассуждал он. "Безусловно, профилактика - лучший способ, чем просто ограничение наших усилий строительством все новых и новых учреждений".
Председатель подкомитета, сенатор от Нью-Мексико по имени Деннис Чавес, не был убежден в этом. Что если федеральное правительство выделит средства на подобные исследования, а врачи из Кридмура, получив возможность пройти ценное обучение, субсидируемое государством, затем развернутся и займутся частной практикой? задался он вопросом. "Должна ли эта работа выполняться на благо всего народа? Или она должна делаться в интересах психиатров?"
Артур, неизменно верящий в основополагающую целостность медицинской профессии, не согласился с предпосылкой вопроса. "Основная функция врача - это интересы всего народа, - сказал он.
"Верно", - ответил Чавес. "Но я знаю некоторых, которые являются постоянными купцами Венеции".
На мгновение Артур растерялся. Завуалированный антисемитизм был обычной чертой американской жизни в 1950 году, даже в Сенате США. Но "Венецианский купец"? Отсылка была настолько очевидной, что вряд ли это вообще можно было назвать кодом. Неужели комитет принял Артура за какого-то Шейлока, который хочет выманить у них драгоценные ассигнования?
"Мне повезло...", - начал Артур.
Но Чавес, не расслышав, прервал его. "Это прискорбно, - рявкнул он.
"Мне повезло, - продолжал Артур с достоинством, на которое только был способен, - что я их не встретил".
С какими бы предрассудками Артур ни сталкивался во внешнем мире, в агентстве МакАдамса он был королем. В рекламных кругах ходили слухи, что под руководством Саклера происходят захватывающие события, и, по словам одного из бывших сотрудников, фирма стала "магнитом" для талантов. У Артура был нюх на хороших людей, и он начал нанимать копирайтеров и художников, переманивая их из других агентств. По меркам того времени он был необычайно открытым работодателем. Если у вас был талант и стремление, ему не было дела до других предварительных условий. Он нанимал много евреев, когда они не могли найти работу в других агентствах. "Саклер был неравнодушен к беженцам из Европы, - вспоминает Руди Вольф, художник и дизайнер, работавший у МакАдамса в 1950-х годах. Среди них были и люди, пережившие Холокост, и те, кто бежал от нищеты и потрясений. "Были и врачи, - продолжает Вольфф. "Доктора наук, которые никогда бы не стали работать в рекламном агентстве, но он их вычислил. Люди, которые не могли легко найти работу, потому что у них был акцент. У нас были чернокожие. Некоторые из писателей, которых он нанимал, пострадали во время слушаний по делу Маккарти и не могли найти работу. Но Артур нанимал их". Однажды шведский дизайнер, который был коммунистом, устроил сцену, устроив небольшой пожар в офисе и сжег несколько собственных рекламных объявлений МакАдамса, чтобы показать свое отвращение к такому "капиталистическому мусору". "Арт-директор отругал его", - вспоминает Вольф. "Мы все думали, что это смешно. Но он продолжал приходить".
В 1930-е годы Артур сам флиртовал с коммунизмом, участвуя в рабочих организациях в годы учебы в медицинском колледже и вступая в антифашистскую организацию. В этом не было ничего необычного для молодых людей, достигших совершеннолетия в Бруклине во время Великой депрессии: в те годы было широко распространено мнение, что капитализм потерпел крах. Мортимер, судя по всему, разделял эти взгляды, и, согласно рассекреченным материалам расследования ФБР, Рэймонд стал членом Коммунистической партии с карточкой вместе со своей женой, молодой женщиной по имени Беверли Фельдман, на которой он женился в 1944 году. "У МакАдамса было много политически сомнительных людей", - вспоминает Джон Каллир, работавший на Артура в этот период, а затем язвительно добавляет: "Что меня и привлекало".
Фирма занимала несколько этажей в здании по адресу 25 West Forty-Third Street, и здесь царила свободная богемная атмосфера. Одним из их соседей снизу был журнал The New Yorker, и Каллир и его коллеги с радостью обнаружили однажды, что несколькими этажами ниже за столом работает знаменитый карикатурист Чарльз Аддамс, создатель макабрического сериала "Семейка Аддамс" ( ). В шутку несколько художников использовали фотостат, чтобы напечатать фотографию ребенка, затем прикрепили ее к куску бечевки и опустили в окно, как рыболовную приманку, чтобы она проплыла в поле зрения Аддамса. Через несколько минут они почувствовали легкое потягивание за леску, подтянули ее обратно и обнаружили, что Аддамс проделал маленькое пулевое отверстие во лбу ребенка.
"У нас было много денег, чтобы тратить их на произведения искусства, и художники приходили со своими портфолио", - вспоминает Руди Вольфф. Одним из молодых художников, посещавших офис, был Энди Уорхол. "Будучи арт-директором и имея все эти деньги, я говорил: "Энди, сделай десять детских голов, хорошие рисунки"", - продолжал Вольфф. "Он рисовал великолепно". Уорхол любил рисовать кошек. МакАдамс использовал один из его рисунков для рекламы Upjohn.
Артур мог культивировать свободную, творческую атмосферу, но это не означало, что работать у него было легко. По словам Тони Д'Онофрио, еще одного бывшего сотрудника, он был "противоречивым, тревожным и трудным". Артур был жестким, и он жестко управлял теми, кто его окружал. Поскольку у него был опыт работы копирайтером, он не стеснялся микроменеджмента. Даже доброжелательность Артура имела свою грань. Когда к нему приходили сотрудники-евреи и настаивали на повышении зарплаты, Артур отказывал, ссылаясь на царящий в отрасли антисемитизм и говоря: "А куда еще вы пойдете?". Когда копирайтер получил на предложение о работе от компании Eli Lilly, Артур с насмешкой сказал: "Lilly? Они не любят евреев. Они избавятся от тебя через месяц".
"Нам платили не очень хорошо", - вспоминает Руди Вольфф. "Но никто не уходил".
Сам Вольф был евреем и соблюдал строгую кошерность. Когда он обручился с , Артур сделал ему сюрприз, устроив вечеринку в честь этого события в доме на Сирингтаун-роуд. Артур и Мариэтта заказали провизию, а Артур позаботился о кошерных блюдах, которые были отмечены маленькими флажками со звездой Давида. Вулфф был тронут, но в то же время увидел в этом жесте некоторую хитрость. "Это в какой-то степени помогало его имиджу", - вспоминал он; это позволяло Артуру играть роль чуткого, гуманного работодателя. "Я не был глупцом", - сказал Вулфф. "Он делал это для меня, но и для себя тоже". Как вспоминал другой коллега тех лет, Гарри Зеленко, , "Арти мог быть весьма обаятельным. Но при этом он был, по сути, эгоистом".
Когда Артур пришел в McAdams, у него был один явный соперник: молодая женщина по имени Хелен Хаберман, которая была еще одной протеже МакАдамса и, как считали некоторые, должна была возглавить фирму, когда Мак уйдет на пенсию. Хаберман написала роман о жизни молодой женщины, работающей в рекламном агентстве на Манхэттене, в котором один из персонажей - амбициозный молодой житель Нью-Йорка, с большим воодушевлением рассказывающий об экспериментах, которые он проводит с гормонами и биохимией, и который "продолжал бы работать над этим триста шестьдесят пять дней в году, пока вокруг не осталось бы много мужчин, которые работали бы так долго или с такой интенсивностью". Но в 1940-е годы женщине было достаточно сложно продвинуться по карьерной лестнице в качестве руководителя рекламного агентства, а тем более возглавить его. "Арти перехитрил ее и возглавил агентство", - вспоминает Гарри Зеленко. "Он был жестким клиентом".
"Он не был подхалимом", - говорит другой бывший сотрудник МакАдамса, Фил Кеуш. "Вы чувствовали, что если вы с ним общаетесь, то вы это заслужили". Но все в рекламном мире, похоже, понимали, что перед ними талант, встречающийся раз в поколение. "Если бы вы попросили меня дать определение термину "гений", я бы отнес его к нему", - продолжает Кеуш. "Я видел его на встречах с клиентами. Upjohn. Roche. Он брал все на себя. Все сводилось, в конечном счете, к нему. За столом сидели все эти люди, все эти титулы. Но он был единственным, кто имел наибольший смысл. Я считал его самым гениальным человеком, которого когда-либо встречал. По сути, он создал этот бизнес".
У Артура был один серьезный конкурент в этой отрасли. McAdams была не единственной рекламной фирмой, посвятившей себя исключительно фармацевтике. Она боролась за доминирование с другой фирмой под названием L. W. Frohlich. Названное в честь своего загадочного президента Людвига Вольфганга Фролиха, которого звали Билл, это агентство, казалось, занималось всеми крупными заказами, которые не выполнял McAdams. Билл Фролих был дебелым немецким эмигрантом, жившим в коричневом доме на Восточной Шестьдесят третьей улице. Его фирма занимала девятиэтажное кирпичное офисное здание на Пятьдесят первой. Фролих хвастался, что его агентство "вероятно, самое крупное", занимающееся фармацевтикой, но он разделял с Артуром Саклером склонность к секретности и отказывался разглашать свои счета, так что точно узнать это было невозможно. Фролих был гладкоречивым евангелистом фармацевтической рекламы, который любил подчеркивать лихой гламур своей работы. "Мы живем в разгар фармакологической революции", - говорил он. "Концепция сознательных, направленных усилий по разработке конкретных лекарств для борьбы с конкретными заболеваниями... поразила воображение всех".