Выступления в Нью-Йорке продолжаются больше трех недель, они очень успешны, — и Дягилеву предлагают повторить тур осенью. Он, конечно, соглашается, но предлагает организовать новые гастроли Нижинскому, а сам вместе с труппой отправляется в Европу. На обратном пути Дягилев снова паникует, а его верный лакей Василий молится.
Незамеченная резня
Брусиловский прорыв вызывает в обществе невероятный восторг. После сплошных неудач 1915 года — снова всплеск оптимизма и патриотизма. Всеобщая любовь к Брусилову сочетается с раздражением в адрес генерала Куропаткина. Его имя и так ассоциируется исключительно с унизительным поражением в русско-японской войне, — теперь же его обвиняют еще и в том, что он, как обычно, выжидает и не приходит на помощь Брусилову.
Все остальные новости отступают на второй план. В том числе и восстание в Средней Азии — на территории современных Казахстана, Киргизии, Узбекистана, Туркменистана и Таджикистана.
В июне премьер Штюрмер готовит приказ о призыве мужского населения Туркестана в возрасте с 19 до 43 лет в прифронтовые области на принудительные работы — предполагается, что 200 тысяч киргизов (тогда так называли все населяющие Среднюю Азию народности) должны рыть окопы. По российским законам инородцы (сословие, к которому относится все мусульманское население Средней Азии) не подлежат призыву на военную службу. Но новый приказ все меняет.
Приказ вызывает волну протестов: вывоз всех взрослых мужчин на войну фактически обрекает остающихся женщин, детей и стариков на голодную смерть. Проблема усугубляется тем, что указ публикуют в самом начале сезона сбора хлопка. Кроме того, мусульмане не хотят участвовать в войне против халифа — султана Османской империи. Последней каплей становятся злоупотребления мелких чиновников: поскольку у местных жителей нет документов, возраст определяют на глаз — а значит, за взятку могут любому дать меньше 19 или больше 43, а могут и наоборот.
Первые беспорядки начинаются в Худжанде (тогда этот таджикский город назывался Ходжент): это «бабий бунт» — местные женщины бросаются под ноги казакам, умоляя их не забирать всех мужчин и не обрекать их на голодную смерть. Восстание разрастается: сначала захватывает всю Самаркандскую область, потом переходит и на так называемое Семиречье — сейчас это юго-восток Казахстана и север Киргизии, территория вокруг Алматы и Бишкека. Там живет много русских — так что начинается фактически гражданская война: казахи и киргизы вырезают русских, русские уничтожают киргизов и казахов.
17 июля 1916 года во всей Средней Азии объявлено военное положение — усмирять начавшееся восстание отправляют Куропаткина, всего через полгода после его назначения командующим Северо-Западным фронтом. Куропаткин неплохо знает этот регион, потому что служил в Туркестане еще до русско-японской войны. Он против призыва местных жителей на тыловые работы, но теперь его цель — подавить мятеж.
В любой другой момент восстание в Средней Азии имело бы грандиозный мировой резонанс — куда больший, чем Ленский расстрел или Кишиневский погром. Но сейчас его заслоняет собой Первая мировая. В ходе подавления было убито до 60 тысяч человек, точное число жертв неизвестно. Генерал Куропаткин предлагает ввести режим апартеида: сформировать отдельную русскоязычную область вокруг озера Иссык-Куль, а киргизов выселить из современного Бишкека и переселить южнее.
Вскоре туда едет Александр Керенский — проводить парламентское расследование по поручению Государственной думы. Керенский только что вернулся в строй после длительного лечения. Он семь месяцев не участвовал в работе Думы — и теперь рвется поехать в Среднюю Азию.
Керенский посещает только часть районов восстания (Джизак, Самарканд, Андижан, Коканд и Ташкент), однако собирает доказательства чудовищного преступления. Во-первых, депутат не обнаружил никаких признаков заранее подготовленного восстания, никакого привезенного оружия, — очевидно, что имела место просто вспышка стихийной ярости местных жителей, доведенных до отчаяния. По мнению Керенского, совершенно неубедительны и разговоры о «панисламистском» восстании или «немецких агентах».
В ходе восстания в разных районах было убито до 8 тысяч русских, и войска начали мстить. К примеру, 7 августа генерал-губернатор Туркестана приказал выгнать из своих домов жителей города Джизак, а потом уничтожить весь город — что и было сделано. Подобным образом изгнаны из своих домов десятки тысяч местных жителей: казахов, киргизов, таджиков, многие из которых были убиты. По словам Керенского, карательные отряды, подавляя восстание, сжигали населенные пункты целиком, «уничтожая население без различия пола и возраста».
«Очень трудно будет нам говорить теперь "о турецких зверствах в Армении"; очень трудно будет нам говорить "о немецких зверствах в Бельгии", когда того, что происходило в горах Семиречья, никогда, может быть, мир до сих пор не видел!» — говорит Керенский, выступая с докладом в Госдуме 13 декабря. Слева ему кричат: «Позор!», справа: «Ложь!»
Впрочем, самаркандский военный губернатор Нил Лыкошин с Керенским не согласен: «Только суровые и беспощадные меры, принятые весьма быстро, и могли подействовать на воображение туземцев, совершенно потерявших голову и вообразивших себя уже хозяевами положения», — говорит он в Думе.
Удивительно, что все остальное общество резни в Туркестане почти не замечает. Ее не упоминают император с императрицей, ее не обсуждает столичная интеллигенция, о ней почти не пишут газеты.
Польша и печать дьявола
В конце июня 1916 года министр иностранных дел Сергей Сазонов приезжает к императору в Ставку и привозит с собой готовый проект польской конституции. Он уверен, что его нужно подписать срочно — потому что большая часть Царства Польского и так оккупирована Германией. Единственная возможность России вызвать хоть какие-то симпатии поляков — это даровать Польше конституцию, чтобы поляки стремились вернуться обратно под власть русского императора, так как именно он был бы для них гарантом более свободного и достойного будущего. И то, что Польша в перспективе может стать независимой, Сазонова вообще не пугает — он считает, что включение Польши в состав России было исторической ошибкой, Царство Польское — это грыжа в организме Русского государства, освободившись от Польши, Россия только выиграет.
Чтобы повлиять на императора, он показывает проект начальнику штаба Алексееву, тот поддерживает идею Сазонова и даже вызывается защитить его перед царем. Николай II тоже очень благодушен. Сазонов, Алексеев и император втроем подробно разбирают проект пункт за пунктом. Николай II задает вопросы, показывающие его интерес к предмету доклада. В итоге, по словам Сазонова, он одобряет проект — и просит вынести его на обсуждение правительства. Сазонов выполняет просьбу императора, отдает документ Штюрмеру, а сам, в ожидании его обсуждения, отправляется в короткий отпуск в Финляндию.
Сазонов не догадывается, что в тот момент, когда он показывал императору проект польской конституции, он уже был обречен. Григорий Распутин считает, что министр иностранных дел «отмечен печатью дьявола», а императрица считает, что Сазонов «такой трус перед Европой и парламентарист, а это было бы гибелью России». Александра уверена, что Польше нельзя давать конституцию — ведь это наследство цесаревича Алексея, Николай II должен передать ему страну в том же состоянии, в каком получил от отца. «Всем, кто надоедает по поводу Польши», Распутин советует отвечать: «Я для сына все делаю, перед сыном буду чист».
Находясь в отпуске, Сазонов узнает, что совет министров отклонил проект конституции Польши, он сам уволен, а новым министром иностранных дел вместо него стал премьер Штюрмер. Год спустя Штюрмер будет описывать свое премьерство: «У меня не могло быть программы, потому что у нас не так ведется, как в Европе. Может, я был недальновиден, но я служил старому режиму, а на новое я не считаю себя способным».
Две теории заговора
После первого успеха Брусиловский прорыв выдыхается. Главнокомандующий фронта продолжает бросать в наступление лучшие части — но линия фронта больше не двигается. Он ждет, что два фронта к северу от него тоже перейдут в наступление, но там никаких успехов тоже нет. Дело не только в нерешительности главнокомандующих: Западному и Северо-Западному фронтам противостоит германская армия, уже успевшая создать глубоко эшелонированную линию обороны. Прорвать ее — куда более сложная задача, чем для Брусилова прорвать оборону австрийцев. При этом штаб Верховного главнокомандования считает, что именно австрийский участок фронта — это слабое звено, поэтому перекидывает дополнительные части с севера в помощь Брусилову.
Удача Брусилова заканчивается. Армии Юго-Западного фронта наступают на Ковель, несут огромные потери — но немецкие и австрийские войска оказывают упорное сопротивление. Всего российские войска теряют убитыми, ранеными и пленными около полумиллиона человек. В «ковельской мясорубке» гибнет элита российской армии — гвардия. Виновным за это назначается ее командующий, генерал Безобразов, его отстраняют. Впрочем, Распутин критикует и самого Брусилова — он просит императрицу передать мужу, чтобы генерал Брусилов поберег солдат, и вообще армии не стоит продолжать наступление в Карпаты: «Потери будут слишком велики».
Хорошие новости с фронта заканчиваются. Еще в июле, на волне успеха Брусиловского прорыва, в войну на стороне Антанты вступила Румыния. Но готовность румынской армии оказывается очень слабой, в итоге уже в декабре она разбита.
Российское общество испытывает чудовищное разочарование. Брусилова превозносят как героя, зато Эверта обвиняют в трусости и даже в предательстве. Единственное объяснение, которое находит российское общество, — это происки «немецкой партии»: императрица, Штюрмер и Распутин не допустили победы Брусилова, не пустили остальные армии ему на помощь.