Корнилов только приезжает на вокзал, а его уже встречают как хозяина, дамы забрасывают его цветами, кадет Родичев произносит прочувствованную речь. Корнилов едет молиться к Иверской иконе (с этого посещение Москвы всегда начинал царь), потом крупнейшие финансисты отчитываются Верховному главнокомандующему о финансовом положении России; потом ему докладывают о международном положении; потом «представляется» Пуришкевич, потом «был принят» Милюков.
Во второй день Корнилов выступает в Большом театре (первый — это бенефис Керенского, который говорит полтора часа и вновь повторяет свое обещание навести порядок «железом и кровью»). Когда Верховный главнокомандующий появляется на сцене, половина зала устраивает ему овацию, а солдаты даже отказываются встать. Керенский просит зал проявить уважение к «первому солдату революции».
Речь Корнилова становится вызовом Керенскому и сидящим в зале членам Петросовета. Он говорит, что в наследие от старого режима свободная Россия получила боеспособную и готовую к самопожертвованию армию. Но новые законы превратили ее в «безумную толпу, дорожащую исключительно своей жизнью». Мир, говорит он, невозможен, и даже если он будет заключен, эта толпа разгромит беспорядочным потоком свою же страну. Наконец, он сообщает залу, что вместе с Савинковым предложил Керенскому план реформ и не сомневается, что план будет принят безотлагательно.
Закончив речь, Корнилов покидает театр и уезжает в Ставку. Его выступление производит огромное впечатление на слушателей. Полгода спустя Марина Цветаева напишет о нем стихотворение:
…Сын казака, казак…
Так начиналась — речь.
— Родина. — Враг. — Мрак.
Всем головами лечь.
Бейте, попы, в набат.
— Нечего есть. — Честь.
— Не терять ни дня!
Должен солдат
Чистить коня…
Потом Керенский опять выступает, обещает быть жестким, «забросить далеко ключи от сердца, любящего людей» и думать только о государстве. «Мы душу свою убьем, но государство спасем», — говорит он, рассуждая о восстановлении смертной казни в тылу. То есть и Керенский, и Корнилов говорят одно и то же, просто разным тоном. Зрители не понимают, есть или нет конфликт между премьером и Верховным главнокомандующим?
В последний день московского Государственного совещания открывается Поместный собор Русской православной церкви — впервые с XVII века. Это символический акт, отделение церкви от государства. На открытии присутствуют и Керенский, и «министр церкви» Карташев.
Но главной темой в газетах 15 августа становится не закрытие политического совещания и не открытие церковного — а одна из крупнейших техногенных катастроф в истории России на тот момент. В Казани сторож оружейного завода неудачно бросает окурок — и начинается пожар. Загораются склады с пулеметами, снарядами, цистерны с нефтью. В городе паника — едва ли не вся Казань бежит, чтобы спастись от взрывающихся боеприпасов. В пожаре погибает 21 человек, уничтожен почти весь запас пулеметов, необходимый армии. Газеты уверяют, что поджог — дело рук немецких агентов. Трагедия усугубляется всплеском мародерства, причем, по данным прессы, особенно бесчинствуют солдаты.
«Горцам все равно кого резать»
Пожар в Казани еще продолжается, когда немецкие войска берут Ригу, останавливаясь в 500 км от российской столицы. Корнилов принимает решение создать отдельный Петроградский фронт, который будет подчинен непосредственно Ставке, однако сам город по-прежнему останется под контролем Временного правительства.
Накануне московского совещания Корнилов отправляет войска в сторону столицы: кавалерийский корпус под командованием генерала Александра Крымова и так называемую Дикую дивизию, состоящую из выходцев с Северного Кавказа. Все в штабе понимают, что войска идут для того, чтобы иметь возможность взять под контроль Петроград. «Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать», — говорит Корнилов начальнику своего штаба Александру Лукомскому, добавляя, что он вовсе не против Временного правительства: «Я надеюсь, что мне в последнюю минуту удастся с ним договориться».
Керенский по-прежнему не решается ввести военное положение и принять пакет «корниловских» мер — он говорит Савинкову, что власть правительства совершенно подорвана, в Ставке контрреволюционные настроения и Савинков должен поехать туда, чтобы исправить положение. В ответ тот напоминает, как оскорбителен был их последний разговор: «Забыть этого еще не могу. Вы разве забыли?» «Да, я забыл. Я, кажется, все забыл, — странно улыбается премьер. — Я… больной человек. Нет, не то. Я умер, меня уже нет. На этом совещании я умер…»
Савинков встречается с Корниловым 24 августа в Ставке, они обсуждают план: Керенский подписывает все репрессивные законы, а Корнилов вводит в столицу войска, чтобы пресечь протесты. Верховный главнокомандующий признается Савинкову в неприязни к премьеру-министру, которого он считает слабохарактерным. Правительство, по мнению Корнилова, будет лучше работать без него. Стало быть, направляющиеся в столицу войска должны защитить город не только от немцев и большевиков, но и от Керенского.
Савинков начинает переубеждать Корнилова: «Я знаю Керенского, люблю и уважаю его, — говорит Савинков. — Керенский человек большой и благородной души, искренний и честный, но Вы правы в одном, — разумеется, не сильный». Корнилов в итоге соглашается сотрудничать с Керенским.
После этого Савинков просит Корнилова не назначать командующим операцией в Петрограде генерала Крымова и не направлять в столицу Дикую дивизию — потому что «горцам все равно кого резать». Корнилов соглашается, но обманывает Савинкова. Крымов уже назначен, его корпус и Дикая дивизия продолжают движение в сторону Петрограда.
«Крымов известен своей решительностью, и Савинков просто боится, что он повесит лишних 20–30 человек», — говорит Верховный главнокомандующий начальнику своего штаба. Он уверен, что Савинков ему еще спасибо скажет за такой выбор.
Президент или наркоман
В день, когда Савинков уезжает в Ставку, его друзья Гиппиус, Мережковский и Философов пишут письмо Керенскому. Они призывают его скорее принимать решительные меры («властвовать»), а если он не может, передать власть «более способным», вроде Савинкова, а самому остаться «символом».
В тот же день в Зимний дворец к Керенскому приходит бывший член Временного правительства Владимир Львов (он однофамилец Георгия Львова, бывшего председателя Временного правительства), всего месяц назад уволенный с должности министра вероисповеданий. Еще недавно он называл Керенского смертельным врагом, а сегодня приходит, чтобы предупредить об опасности. Львов говорит, что популярность Керенского упала, но туманно намекает, что есть «некоторые круги», которые могут его поддержать. Керенский соглашается вступить в переговоры с «некоторыми кругами».
Получив письмо, он идет объясниться с Мережковскими. Застает дома только Философова. «Так принимайте же меры! Громите их! — советует ему Философов. — Помните, что вы всенародный президент республики, что вы избранник демократии, а не социалистических партий». После короткого разговора Керенский убегает так же стремительно, как и прибежал. «Впечатление морфиномана, который может понимать, оживляться только после вспрыскивания, — вспоминает Философов. — Нет даже уверенности, что он слышал, запомнил наш разговор».
Тем временем Владимир Львов начинает свою челночную дипломатию. 25 августа он приходит к Корнилову якобы с «поручением от Керенского» и говорит, что Керенский хоть сейчас готов уйти в отставку, но продолжит работу, если Корнилов его поддержит. И просит Корнилова изложить свои требования. Тот говорит, что после взятия Риги, казанского пожара и беспорядков по всей стране спасти страну может только диктатура, причем неважно, кто будет диктатором: Керенский, он сам, Корнилов, генерал Алексеев или кто-то еще. По словам Корнилова, вводить диктатуру надо срочно: с 28 августа по 2 сентября в Петрограде готовится большевистский переворот. Львов отвечает, что, вполне возможно, Корнилову будет предложено стать диктатором.
Весь день в штабе главнокомандующего обсуждают состав правительства, в итоге Корнилов предлагает создать Совет народной обороны, который бы он возглавил, а еще в него вошли бы Керенский, Савинков, Алексеев, Колчак и правительственный комиссар в Ставке Филоненко. Еще Корнилов думает привлечь в правительство Плеханова и бывшего премьера князя Георгия Львова. Наконец, он вызывает в Ставку для переговоров председателя Думы Родзянко и министра иностранных дел Терещенко. Переговоры с Владимиром Львовым заканчиваются, Корнилов доволен, ему и в голову не приходит, что он имеет дело с самозванцем.
Корнилов пишет Савинкову, что войска подойдут к Петрограду 28 августа и уже в этот день можно объявить военное положение в столице, ввести полный пакет репрессивных мер, включая смертную казнь. Это приведет к немедленному началу демонстраций протеста — и как раз тут и появится конный корпус генерала Крымова, который эти беспорядки подавит и «развесит на фонарях членов Совета рабочих депутатов».
Наконец, Корнилов говорит Львову, что Керенскому и Савинкову стоит приехать в Ставку, потому что гарантировать их безопасность во время уличных боев в Петрограде невозможно. На этом Львов откланивается. Последняя фраза Корнилова производит на него прямо противоположное впечатление — ему вдруг кажется, что Корнилов хочет намеренно заманить Керенского в Ставку, чтобы повесить. Более того, Львов вспоминает, что про план убить Керенского ему откровенно рассказывает один из офицеров в штабе Корнилова.
Испорченный телефон Владимира Львова
Львов мчится в Петроград потрясенным. Он не ожидал, что его посредничество приведет к таким колоссальным открытиям — теперь его распирает от важности сведений, которые ему предстоит передать Керенскому.