В конце сентября Ленин не выдерживает и срывается из Хельсинки в Выборг, что вдвое ближе к Петрограду, но еще Финляндия. Туда к нему приезжает старый друг Александр Шотман и рассказывает о тяжелом экономическом кризисе. Никто не знает, как из него выйти, и среди большевиков нет специалистов, способных управлять государством в такой момент, говорит он.
«Абсолютная чепуха! — кричит Ленин. — Любой рабочий может стать министром, поучившись этому ремеслу несколько дней. Никаких особых способностей тут не требуется. Не надо даже вникать в механизм работы государственной машины. Эту функцию будут выполнять специалисты, которым придется на нас поработать!»
«Мы напечатаем новые купюры на типографских станках, на тех, что печатают газеты, — говорит Ленин. — Через несколько дней у нас будут миллионы новеньких банкнот. И вообще, это дело специалистов. Не стоит даже это обсуждать».
По его плану, нужно взять власть и выпустить декреты, которые расположат к большевикам народ: объявить мир, чтобы на их сторону перешла армия, отобрать земли у помещиков, чтобы завоевать крестьян, фабрики отдать рабочим. «И кто тогда захочет пойти против нас?» — улыбается Ленин. Шотман уезжает в Петроград, Ленин остается в тихом провинциальном Выборге писать инструкции.
Сдать Петроград немцам
Петроград будоражат слухи о том, что в город вот-вот войдут немецкие войска. Газеты пишут, что император Вильгельм посетил Ригу, сходил в православный собор и поставил там свечку за здравие императора Николая II. Солдаты шутят, что скоро «Василий Федорович» (прозвище кайзера Вильгельма) будет ставить свечки и в питерских храмах.
Угроза сдачи города немцам становится любимым риторическим приемом Троцкого. Во всех своих речах он теперь называет Керенского главой «правительства национальной измены», замыслившего вместе с немцами контрреволюционный переворот. Он знает, что подобных планов у Керенского нет, это лишь осознанная и эффектная клевета.
Любопытно, что в сентябре и октябре 1917 года большевики обвиняют Временное правительство во всем, что спустя несколько месяцев сделают сами: в намерении сорвать Учредительное собрание, стремлении восстановить смертную казнь, в желании перенести столицу из Петрограда в Москву. Они говорят, что экономическая политика Керенского ведет к голоду и разрухе.
Разговоры о надвигающемся перевороте у всех на устах. Большевики еще не начали планировать свой переворот, а Петроград обсуждает, когда он случится. Борис Савинков беседует в гостиной Гиппиус с недавним министром вероисповеданий Карташевым. Савинков планирует издавать казачью газету, хочет собрать вокруг себя казаков, чтобы продолжить борьбу с большевиками. Карташев говорит, что надо создавать «правый» политический блок, который объединил бы и кадетов, бывших монархистов, и промышленников, и офицеров. Гиппиус размышляет о том, какой нужно написать резкий и краткий манифест — против большевиков от молчаливой интеллигенции: «Ввиду преступного слабоволия правительства… — начинает она и сразу передумывает: — Это опять только слова. Ни черта не выйдет». Общественное мнение жаждет твердой руки, диктатуры, которая наведет порядок. «Все грезят о штыке», — признает Гиппиус.
Троцкий вместо Распутина
Еще до корниловского путча газеты начали писать о контрреволюционном перевороте и реставрации монархии. В начале августа, реагируя на эти слухи, Временное правительство приказало заключить под домашний арест великих князей Михаила (брата царя) и Павла (дядю).
Жена великого князя Павла, Ольга Палей, вспоминает, что арестовывать их приехал Андрей Кузьмин (все тот же бывший красноярский президент, теперь помощник Керенского). Однако самые сильные эмоции в семье возникают, когда они видят ордер на арест — на нем стоит подпись: «Генерал-губернатор Петрограда Борис Савинков». «Это проклятое существо», которое 12 лет назад убило старшего брата Павла, великого князя Сергея, теперь принялось за него самого, возмущается Ольга Палей.
А Михаил воспринимает арест намного спокойнее — он даже болтает с Кузьминым о жизни и записывает в дневнике, что тот «производит очень хорошее впечатление, — идейный, скромный и умный».
Через месяц домашний арест снимают. В сентябре в дом великого князя Павла приходит молодой офицер. Он говорит, что его послал начальник, полковник Игорь Сикорский, знаменитый авиаконструктор и изобретатель самолета «Илья Муромец». Он предлагает семье план побега: ночью он приземлится на одну из лужаек Царскосельского парка, посадит великого князя и его семью на борт и через четыре часа они будут в Стокгольме.
«Милый друг, я тронут до глубины сердца, но то, что вы только что предложили мне, похоже на фантазии Жюля Верна!» — отвечает великий князь. Собраться незаметно не получится, не стоит даже и пытаться.
Анна Вырубова, бывшая подруга императрицы, спокойно живет в Петрограде — пока вдруг, 25 августа, не обнаруживает в газете сообщение, что ее вместе с еще несколькими людьми высылают из страны как особо опасную контрреволюционерку. Но они не доезжают до Хельсинки. На одной из станций вагон «с контрреволюционерами» отцепляют, всех его пассажиров отправляют в тюрьму. Каким-то чудом матросы не убивают арестованных по дороге.
В крепость Свеаборг Вырубову и остальных везут на яхте «Полярная звезда», которая раньше принадлежала царской семье, — Вырубова не раз каталась на ней в былые годы. «Нельзя было узнать в заплеванной, загаженной и накуренной каюте чудную столовую Их Величеств. За теми же столами сидело человек сто "правителей" — грязных, озверелых матросов», — вспоминает она.
Вырубова сидит в тюрьме месяц, пока ее матери не удается поймать в коридоре Петросовета Троцкого. Он приказывает отпустить «узницу Керенского». 3 октября Вырубову привозят в Петроград, везут в Смольный, где ее встречают Каменев с женой Ольгой, родной сестрой Троцкого. Они даже кормят ее ужином, после чего Каменев говорит, что он лично отпускает ее на все четыре стороны. После этого газеты начинают писать, что Вырубова связана с Троцким и Каменевыми, будто она стала большевичкой и заседает в Смольном, — примерно то же, что и раньше, только теперь «вместо Распутина повторяется имя Троцкого», удивляется Вырубова.
Жребий брошен
Ленин дописывает статью «Удержат ли большевики государственную власть?» и 6 октября тайно приезжает в Петроград. О том, что большевики планируют вооруженное восстание, знают уже даже дети. Военно-революционный комитет приказывает столичному гарнизону не выполнять никаких приказов, которые не утверждены им. Троцкий открыто вносит на рассмотрение Петросовета резолюцию с призывом к захвату власти рабочими и солдатами. Его, очевидно, несет, он не принадлежит себе, как Гапон накануне 9 января двенадцать лет назад.
К восстанию готовятся как к Варфоломеевской ночи: ждут, что в квартиры будут врываться вооруженные солдаты и матросы. Создаются «домовые комитеты» для дежурств по ночам, чтобы предупредить соседей в случае опасности.
10 октября большевики собираются на квартире меньшевика Суханова, причем в отсутствие хозяина. Приходят 12 из 24 членов ЦК, в том числе Троцкий, Каменев, Зиновьев, Сталин, а также гладко выбритый человек в парике и массивных роговых очках. Это товарищ Иванов, он же Ленин.
На этом заседании обнаруживается раскол среди большевиков. Глава фракции большевиков в Петросовете Каменев категорически против восстания, его поддерживает Зиновьев, правая рука Ленина. Лидер партии с ненавистью называет их предателями. Медлить нельзя, Керенский готовится сдать город немцам, планирует вторую корниловщину, говорит Ленин. Остальные большевики живут в Петрограде и знают цену газетным спекуляциям, но все же не спорят — они верят в чутье Ленина. Троцкий упоен тем, как власть сама идет к нему в руки, он не может себя сдерживать. В итоге только два человека голосуют против восстания и десять — за.
Троцкий планирует восстание на 25 октября, когда в Петрограде начнется Второй съезд Советов. План прост и даже демократичен: съезд вынесет вотум недоверия Временному правительству и сформирует новое. Если Первый съезд в июне проходил под руководством Церетели и признал власть Временного правительства, то новым съездом будут уже руководить новые лидеры Петросовета — Троцкий и Каменев. Тогда Ленин перебивал Церетели, говорившего, что нет партии, которая могла бы взять власть, — теперь и перебивать не придется.
Троцкий считает, что съезд легитимизирует переворот, но Ленину не терпится, он не понимает зачем ждать, зачем нужен повод. «Мы уже назначили восстание на 25 октября», — отвечает ему Троцкий. Ленин обзывает его «фетишистом 25 октября», но ничего поделать с решением главы Петросовета не может.
Каменев по-прежнему считает предстоящее восстание ошибкой, ведь власть и так перейдет к большевикам исключительно демократическим путем: сначала они возьмут в свои руки съезд Советов, а потом смогут выиграть выборы в Учредительное собрание, до которых остается всего две недели. Вместе с Зиновьевым они решают продолжить публичную дискуссию с Лениным и Троцким уже на газетных страницах. И отправляют статью Горькому — в «Новую жизнь». «Действительно ли среди рабочих и солдат столицы настроение таково, что они сами видят спасение уже только в уличном бою, рвутся на улицу. Нет. Этого настроения нет, — пишут Каменев и Зиновьев, — так как этого настроения нет даже на заводах и в казармах, то строить здесь какие-либо расчеты было бы самообманом».
Ленин видит статью в «Новой жизни» и приходит в бешенство, но он, конечно, не может выгнать Каменева и Зиновьева из партии, этого не поймут ни остальные большевики, ни тем более рабочие, обожающие Каменева.
Ленин и его больной зуб
Ленин опасается, что Керенский успеет спохватиться и обезвредить большевиков, как это случилось в июле. Он торопится ударить, пока Временное правительство слабо. Действительно, в ночь с 23 на 24 октября на заседании Временного правительства Керенский говорит, что ждать больше нельзя, нужно немедленно арестовать всех членов Военно-революционного комитета. Премьер знает о планах большевиков и понимает, насколько опасен съезд Советов. Но министры сомневаются и предлагают более мягкую меру: запретить большевистские газеты.