Странник из Сибири
В 1903 году в Петербург приезжает крестьянин из села Покровское Тобольской губернии. Ему 35 лет, и почти всю свою жизнь он путешествует по монастырям. Кронштадтский монастырь, в котором служит отец Иоанн, производит на странника огромное впечатление. Позже он будет вспоминать, что, переступив порог монастыря, почувствовал, что монастырские ворота отсекли от него всю скверну прошлой жизни.
Странника зовут Григорий, он один из тысяч «божьих людей», которые ежегодно приезжают в Петербург, зная, что светские дамы увлекаются мистицизмом, а императрица любит принимать юродивых. Григорий — ровесник Георгия Гапона и пытается попасть в то же общество. Правда, если идеал Гапона — Толстой и он мечтает о социальных преобразованиях, то образец для Григория — Иоанн Кронштадтский, самый востребованный священник Петербурга.
Каждый день Иоанн утром служит в Кронштадтском Андреевском соборе, после чего едет в Петербург, где посещает богатые дома и совершает молебны за здравие. Иоанна сопровождает огромная свита, вокруг него работает корпорация, собирающая гонорары и пожертвования, организующая визиты и перемещения «звездного батюшки». За день ему удается посетить десятки домов.
Иоанн Кронштадтский — настоящая поп-звезда. Он не собирает стадионы только потому, что стадионов в это время еще не строят. Чтобы максимально расширить свою паству, он изобретает коллективную исповедь: тысячи людей, пришедших в его собор, одновременно исповедаются ему, выкрикивая свои грехи.
На такую коллективную исповедь приходит и Григорий. На него производит глубочайшее впечатление служба отца Иоанна — и священник тоже замечает странника из Сибири. Они знакомятся, Иоанн Кронштадтский предлагает новому знакомому пожить в монастыре.
Вот какой диалог происходит между ними при первой встрече — по крайней мере так его, со слов Григория, приводит дочь Матрена:
— Вело меня сюда… — говорит Григорий.
— Бог привел, значит, так тому и быть, — отвечает Иоанн.
— Чему быть? — уточняет Григорий.
— А что Бог даст, тому и быть. Его слушай, он вразумит, — поясняет Иоанн. — Странствуй, странствуй, брат, тебе много дал Бог, помогай людям, будь моею правою рукой, делай дело, которое и я, недостойный, делаю…
Гость Иоанна Кронштадтского в короткий срок превзойдет его в известности и богатстве. Именно Иоанн знакомит Григория с епископом Феофаном, духовником Станы и Милицы, и вскоре странник появляется в доме черногорской принцессы. Постепенно Григорий Распутин становится еще одним модным петербургским персонажем, звездой салонов богатых дам, увлекающихся мистицизмом.
Шампанское и устрицы
Летом 1904 года состояние здоровья Антона Чехова резко ухудшается. У него уже много лет туберкулез, он месяцами лежит в больнице в Москве — или лечится в Крыму. Но в июне 1904 года жена, артистка Московского художественного театра Ольга Книппер, увозит его лечиться в Германию.
С началом японской войны всегда аполитичный Чехов вдруг начинает следить за новостями. «Победа России, — говорит он своему шурину Виктору Книпперу, — очень нежелательна, так как она укрепит самодержавие и отсрочит революцию». То же самое он говорит Станиславскому: «Ужасно! Но без этого нельзя. Пусть японцы сдвинут нас с места».
За полгода до этого, зимой 1904-го, в Художественном театре проходит премьера «Вишневого сада», после которой Чехов долго ничего не пишет. Но рассказывает другу Константину Станиславскому задумку новой пьесы: «Два друга, оба молодые, любят одну и ту же женщину. Общая любовь и ревность создают сложные взаимоотношения. Кончается тем, что оба они уезжают в экспедицию на Северный полюс. Декорация последнего действия изображает громадный корабль, затертый во льдах. В финале пьесы оба приятеля видят белый призрак, скользящий по снегу. Очевидно, это тень или душа скончавшейся далеко на родине любимой женщины».
В ночь с 1 на 2 июля 1904 года Чехов, находящийся на курорте Баденвайлер, вдруг просыпается и просит жену вызвать врача, а еще принести шампанского. Когда приходит врач, он говорит ему по-немецки: «Ich sterbe», а потом уже по-русски жене: «Я умираю». Берет бокал, выпивает его со словами «Давно я не пил шампанского…», ложится на бок и перестает дышать.
Его тело привозят в Москву в вагоне, оборудованном холодильной установкой с надписью «Для перевозки свежих устриц». Максим Горький возмущен: «Этот чудный человек, этот прекрасный художник, всю свою жизнь боровшийся с пошлостью, всюду находя ее, всюду освещая ее гнилые пятна мягким, укоризненным светом, подобным свету луны, Антон Павлович, которого коробило все пошлое и вульгарное, был привезен в вагоне "для перевозки свежих устриц" и похоронен рядом с могилой вдовы казака Ольги Кукареткиной. Это — мелочи, дружище, да, но когда я вспоминаю вагон и Кукареткину — у меня сжимается сердце, и я готов выть, реветь, драться от негодования, от злобы. Ему — все равно, хоть в корзине для грязного белья вези его тело, но нам, русскому обществу, я не могу простить вагон "для устриц". В этом вагоне — именно та пошлость русской жизни, та некультурность ее, которая всегда так возмущала покойного».
На этом несуразности не заканчиваются: по воспоминаниям Максима Горького, часть небольшой толпы, собравшейся на вокзале, чтобы участвовать в похоронной процессии Чехова, пошла за гробом привезенного из Маньчжурии генерала Федора Келлера и очень удивлялась тому, что писателя хоронят с оркестром военной музыки.
Максим Горький приходит на похороны Чехова вместе с Саввой Морозовым. Сначала они идут за гробом вместе с процессией, а потом решают заехать к Морозову на Спиридоновку выпить кофе и только после этого отправляются на кладбище. Там они гуляют между могил. «Все-таки — не очень остроумно, что жизнь заканчивается процессом гниения, — философствует миллионер Морозов. — Нечистоплотно. Хотя гниение суть тоже горение, но я предпочел бы взорваться, как динамитный патрон. Мысль о смерти не возбуждает у меня страха, а только брезгливое чувство, — момент погружения в смерть я представляю как падение в компостную яму». «Ты веришь в бога?» — спрашивает атеист Горький. «Я говорю о теле, оно не верит ни во что, кроме себя, и ничего кроме не хочет знать», — отвечает Морозов.
Жулики и воры
Радость от рождения цесаревича Алексея вскоре проходит, а поток ужасных новостей с Дальнего Востока не иссякает. Друг покойного Чехова издатель Суворин 6 августа 1904 года записывает в дневнике, что главных редакторов крупнейших газет вызывали в МВД, просили подготовить общественное мнение к падению Порт-Артура[34]. «Тяжелые дни, страшные ожидания», — пишет Суворин.
21 августа 1904 года становится известно, что генерал Куропаткин сдал крепость Ляоян. У неудач российской армии множество причин: тотальная неподготовленность, чудовищные противоречия между генералами, отсутствие информации о численности войск противника. Капитан Игнатьев вспоминает, что разведка перед войной среди офицеров считалась чем-то грязным и неблагородным, поэтому никаких навыков разведывательной работы в армии не было. А многие китайцы-лазутчики или даже переводчики на самом деле оказывались японскими шпионами.
Столичная публика, не вдаваясь в эти детали, обвиняет в поражениях конкретных людей — в первую очередь Куропаткина. Новости о российских военных неудачах на Дальнем Востоке будоражат общественное мнение. Особенное негодование вызывают члены императорской семьи: поражение накладывается на разговоры о коррумпированности родственников царя.
Перед началом войны многих возмущала невероятная дороговизна телеграфного сообщения с Дальним Востоком. Как вспоминает Суворин, одно слово стоило 8 рублей[35], потому что вдовствующая императрица Мария Федоровна настояла на специальном налоге в пользу датской телеграфной компании.
Императрица Александра чрезвычайно скупа и лишних денег никогда не тратит. Однако у нее есть подруги. Министр финансов Витте вспоминает, что черногорские принцессы Стана и Милица уговорили императора уступить контрибуцию, которую Турция платила России по итогам последней проигранной войны, в пользу их отца, черногорского короля Николая. Витте пытается протестовать и убедить императора, что турецкая контрибуция — это такая же часть российского бюджета, как прочие доходы, и дарить три миллиона рублей[36] в год черногорскому королю расточительно. «Что же делать — я уже обещал», — отвечает Николай II. В итоге Витте удается отбить турецкую контрибуцию, однако помощь Черногории все равно оказывается — за счет увеличения военных расходов.
Другой объект пересудов — великий князь Сандро, министр торгового флота, один из вдохновителей корейских авантюр, которые привели к войне. У него и до войны была репутация одного из «самых корыстных великих князей» (характеристика Суворина). Особенно ненавидят его в Крыму, где он рейдерски захватил земли для своего поместья Ай-Тодор. Впрочем, вспоминают, что за полвека до этого его отец, сын Николая I великий князь Михаил, будучи наместником на Кавказе, точно так же за бесценок скупил лучшие земли.
После того как за первые месяцы боевых действий российский флот на Дальнем Востоке оказывается разгромлен, возникает вопрос, где взять новые корабли. Сандро, как утверждает Суворин, предлагает купить флот у Аргентины, однако сделка срывается: аргентинцы отказываются заплатить великому князю откат в размере 500 тысяч рублей[37].
Если в мирное время на всю эту коррупцию закрывали глаза, то во время войны о ней говорят со все нарастающим раздражением. Главным объектом всеобщей ненависти становится формальный виновник позорного поражения, главнокомандующий русским флотом великий князь Алексей, родной дядя царя. Его публичные появления нередко перерастают в скандальные манифестации. В октябре 1904 года, когда его карета едет по Большой Морской, толпа начинает кричать: «Государственный вор!» и «Где наш флот? Отдай наш флот!» Великий князь прячется в ресторане, куда вызывают градоначальника, который помогает ему пробраться домой дворами