Она всегда не любила покойного министра и теперь убеждает сына, что его репрессивная политика только ухудшила ситуацию. «Плеве сажал, ссылал и порол и в итоге был взорван террористом. Вместо него нужен умный чиновник, который может успокоить общество и предотвратить революцию», — говорит вдовствующая императрица. Мария Федоровна напоминает царю про князя Петра Святополк-Мирского, который работал командиром жандармов и заместителем у Сипягина, уволился после назначения Плеве и в последние годы управлял западными губерниями: Вильно, Ковно и Гродно (Вильнюс, Каунас и Гродно на территории современных Литвы и Беларуси). «Своей мягкостью и дипломатичностью Мирский добился уважения местного населения. Его и нужно назначить министром. Ради сына», — говорит Мария Федоровна.
Николай II никогда не спорит с матерью. В конце августа он вызывает Мирского и предлагает ему новую должность. Однако тот в ответ прямо говорит, что не готов продолжать политику прежних министров: «Положение вещей так обострилось, что можно считать правительство во вражде с Россией, необходимо примириться, а то скоро будет такое положение, что Россия разделится на поднадзорных и надзирающих, и тогда что?» — спрашивает императора князь. Он рассказывает, что, став министром, хотел бы ослабить цензуру, принять закон о веротерпимости, смягчить наказания за политические преступления. Император со всем соглашается.
Мирский предлагает не наказывать рабочих за забастовки и демонстрации, призывает развивать самоуправление и больше привлекать представителей народа. Мирский хочет, чтобы часть членов Госсовета избиралась, а сам орган превратился в представительное учреждение. Император ничему не противоречит.
Тогда Мирский жалуется ему на плохое здоровье и сетует, что не умеет говорить, — боится, как бы это не помешало в публичных дискуссиях с другими чиновниками. «Я тоже не умею говорить», — отвечает Николай. И даже обещает предоставлять новому министру несколько месяцев в году в качестве отпуска. Впрочем, князь рискует не дожить до отпуска, если учесть, что два предыдущих министра были убиты спустя 25 и 27 месяцев после назначения.
Один из предшественников, бывший глава МВД Иван Горемыкин, пытается отговорить Мирского: «Помните одно: никогда ему [Николаю II] не верьте, это самый фальшивый человек, какой есть на свете». Но тот соглашается.
Заняв пост, князь дает интервью иностранным корреспондентам, в котором говорит, что управление страной должно основываться на доверии обществу. А потом он выступает перед сотрудниками своего министерства и призывает их к «доверчивому отношению к общественным учреждениям и к населению вообще». «Не сдобровать Мирскому», — думает Витте, прочитав интервью. И действительно, Мирскому передают, что император им недоволен и он больше не должен давать никаких интервью.
Консервативный истеблишмент быстро начинает ненавидеть нового министра. Страшно не нравится Мирский московскому генерал-губернатору великому князю Сергею, который всеми силами борется с московским земством и слышать не хочет о предоставлении ему больших прав. Ему вторит Победоносцев: когда Мирский пытается добиться нового закона о веротерпимости, старый «министр церкви» твердит в ответ, что идеи Мирского «кончатся резней на улицах Петербурга, так же как и в провинции». Мирский пытается найти поддержку у Витте. Тот делает вид, что поддерживает его инициативы, но уклончиво отвечает, что он и так сейчас в опале у царя, так что его поддержка скорее повредит планам князя. И активно интригует против нового министра, стараясь провалить все его предложения.
Вся столичная консервативная общественность возмущена министром-либералом. Осенью 1904 года обстановка в столицах накаляется, собирательница петербургских политических сплетен генеральша Богданович каждый день записывает в дневнике новые признаки революции — так называют либеральные реформы Мирского.
Мирского осуждают за то, что он проявил «бестактность», приняв депутацию евреев и пообещав им заботиться о равноправии всех национальностей России. Генерал Богданович вспоминает, что видел в Москве демонстрацию с двумя красными знаменами; на одном было написано «Долой царя», а на другом — «Долой войну». «Еще не это мы скоро увидим!» — охает его жена. Генеральша жалуется, что преподаватель истории Евгений Тарле читает в университете такие лекции о Французской революции, после которых «молодежь так возмущена, что каждый понедельник можно ждать беспорядков». Друг генеральши и ее мужа, несостоявшийся министр Борис Штюрмер, очень «мрачен, расстроен всем, говорит, что мы прямо идем к революции, что теперь, если даже одумаются, если Мирский уйдет и снова вернутся к прежнему порядку, все-таки его водворить будет уже невозможно, что дело уж так испорчено». (Настоящая революция, то есть крушение монархии, случится только через 13 лет — как раз после премьерства самого Штюрмера.)
От всего происходящего у князя Мирского случается нервное расстройство. Пока он болеет, царь публикует распоряжение на имя министра, в котором прямо говорится, что никаких перемен политического курса не будет. В Петербурге говорят, что Мирский на грани отставки — но тут к сыну снова приходит вдовствующая императрица. «Если тронут Мирского, я возвращаюсь в Копенгаген», — угрожает Николаю II бывшая датская принцесса.
Генеральные штаты
Интервью князя Мирского и начало его реформ производят сильное впечатление не только на столичных консерваторов, но и на либералов, где бы они ни находились, в ссылке или эмиграции. Газета «Освобождение» Петра Струве пишет, что преемнику Плеве будет очень тяжело, но российское общество готово подождать, потому что понимает, что перемены не могут быть произведены скоро[39].
Буквально за неделю до назначения князя Мирского несколько земских активистов во главе с князьями Шаховским и Долгоруковым собирались созвать в Москве большой земский съезд, наподобие того, что проходил в 1902 году в квартире Шипова. Они давно уже хотели это сделать, но любые собрания были запрещены Плеве.
Но выступлением князя Мирского земцы впечатлены — «эта речь пронеслась как оживляющая струя по всей стране», — вспоминает Дмитрий Шипов. Уездные земские управы со всей страны отвечают на речь Мирского приветственными телеграммами. Мирский же, чтобы реализовать свою программу, предлагает царю провести земский съезд в Петербурге. Он объясняет, что это довольно безобидное мероприятие и участники будут делиться опытом и обсуждать бытовые темы. Николай II не возражает.
Аппаратчик Витте утверждает, что он якобы с самого начала предупреждал Мирского, что проведение съезда — ошибка. Так называемые интеллигентные люди, объясняет Витте молодому коллеге, только делают вид, что борются с «бюрократией». А если их спросить, что они подразумевают под бюрократией, они ответят: «неограниченную верховную власть». С этим съездом наверняка выйдет недоразумение, пророчит Витте, он наверняка возьмет да и примет резолюцию с требованием конституции — в итоге вместо примирения правительства с обществом выйдет только обострение.
Узнав о том, что согласие царя на проведение съезда получено, московское бюро решает полностью поменять повестку предстоящего съезда и вместо хозяйственных вопросов обсуждать политические. Против этого предложения только осторожный Шипов, он пытается убедить товарищей, что не надо торопиться, своим напором они только напугают власть и помешают Мирскому осуществить задуманные реформы. Но ни внук декабриста Вячеслав Якушкин, ни профессор Московского университета Владимир Вернадский, ни князья Дмитрий Шаховской, Петр Долгоруков и Георгий Львов не слушают его. Все члены бюро, кроме Шипова, входят в Союз освобождения, и они голосуют за то, чтобы как можно скорее собрать съезд для обсуждения именно государственного устройства.
Через месяц Шипову звонят из Петербурга, из министерства внутренних дел, чтобы сказать, что князь Мирский хочет обсудить с ним предстоящий съезд. Шипов отвечает, что готов приехать, но министр болеет. Съезд назначен на 6 ноября, и только 25 октября состояние здоровья Мирского позволяет ему принять делегата из Москвы.
Глава МВД встречает Шипова добродушно: предлагает обсудить «предстоящее совещание председателей губернских управ, о котором так много говорят, раздувая его значение едва ли не до учредительного собрания». Шипов отвечает, что князь Мирский, вероятно, не точно осведомлен о том, что за мероприятие готовится. Во-первых, в нем принимают участие далеко не только главы управ, а куда более широкий круг. Во-вторых, земцы планируют обсуждать не только хозяйственные вопросы. Он поясняет, что программу съезда поменяли как раз в тот момент, когда стало известно благожелательное отношение министра и согласие царя. Шипов прямо признается министру, что большинство земцев не уверены в том, что Мирский долго продержится на своем посту, поэтому хотят обсудить все важные политические вопросы «вне зависимости от случайного присутствия на министерском посту лица, хотя и расположенного идти навстречу обществу, но которое может быть в короткое время заменено другим лицом, готовым вернуться к прежней политике». Наконец Шипов показывает министру повестку предстоящего съезда.
Мирский в шоке. «Я доложил Государю, что на этих совещаниях не будет речи ни о политических вопросах, ни о конституции, ни об изменении нашего государственного строя, — говорит ошеломленный министр. — Я согласен со всеми положениями и готов под ними подписаться, но постановка этой программы на обсуждение совещания равносильна моей отставке. Если совещание приступит к своим занятиям по этой программе, не сомневаюсь, что я буду уволен на следующий день, — вспоминает Шипов слова Мирского. — Лично я не дорожу занимаемым мною постом, но мой уход может иметь нежелательные последствия. Моя политика встречает много врагов, которые не упустят воспользоваться моим уходом».
Мирский просит отсрочить съезд или поменять повестку. Шипов отвечает, что бюро не пойдет на это: «Говорить теперь о продовольственном, врачебном вопросах нельзя. Мы переживаем такое время, когда земским людям молчать просто преступно и необходимо высказаться откровенно. Шаг, князь, вами сделан, и надо идти дальше».