Проблем с полицией у Гапона не возникает. В октябре у него уже девять отделений с пятью тысячами членов, а в ноябре одиннадцать — с семью тысячами членов. В ноябре Гапон отказывается от национальных ограничений, прописанных в уставе, на заседания «Собрания русских рабочих» активно зовут финнов, поляков, евреев.
Тематика гапоновских собраний быстро меняется — все хотят говорить о политике. Гапон привлекает новых лекторов, сам знакомится с членами Союза освобождения Екатериной Кусковой и Сергеем Прокоповичем, будущим министром во Временном правительстве. По словам Гапона, именно они посоветовали написать петицию от рабочих. Многим товарищам Гапона эта идея кажется прекрасной — они хотят поторопиться, ведь даже дворянские предводители уже не стесняются, чего ждать. За осень «гапоновский актив» набирает обороты — поддавшись всеобщей эйфории, многие рабочие тоже рвутся проявить себя.
Гапон с трудом сдерживает энтузиазм товарищей. Он боится, что его грандиозная структура будет запрещена властями, и опасается, что петиция рабочих потонет в общем потоке. Он ждет удобного повода, ему кажется, что «рабочая петиция должна быть подана только в один из критических моментов, вроде падения Порт-Артура или поражения эскадры Рожественского, казавшегося неизбежным», кроме того, она будет иметь больший успех, если будет сопровождаться большой рабочей забастовкой.
Политическая дискуссия в России становится такой бурной, что революционеры в эмиграции оказываются не у дел. Ариадна Тыркова вспоминает, что Струве в Париже не находит себе места — несколько раз в день он бегает к газетному киоску, пытаясь купить все новые газеты, чтобы следить за событиями на родине.
Газета «Революционная Россия», выходящая раз в месяц, тоже становится никому не нужна. «Темп жизни слишком ускорился, — говорит Чернов Гоцу. — Мы здесь за ним не поспеваем и поспеть не можем. Надо поехать в Россию, надо жить там, окунуться в гущу общественных настроений». Чернов считает, что надо стараться публиковаться в легальной прессе — «только это будет работой, а то, что сейчас за границей делаем, — толчение воды в ступе».
Болезнь Михаила Гоца прогрессирует. Врачи диагностируют у него опухоль спинного мозга. Он больше не может ходить, передвигается только в инвалидной коляске и не может спать без морфия. «Тебя просто-напросто арестуют — и все», — отговаривает товарища Гоц. Чернов пытается спорить, вопрос выносят на обсуждение ЦК, и старшие товарищи запрещают Чернову куда-либо ехать.
Дядя самых честных правил
Осенью 1904 года забастовки начинаются не только в Петербурге, но и в Москве, где совсем недавно ситуация казалась безоблачной. Еще летом 1904 года московский генерал-губернатор великий князь Сергей и начальник полиции Трепов писали в Петербург донос с требованием принять меры против Гапона. Но из-за убийства Плеве к их совету никто не прислушался. Теперь же великий князь возмущен еще больше и обвиняет Мирского в преступной слабости, в том, что он виноват в начинающихся волнениях.
Среди всех родственников царя великий князь Сергей и его жена Элла — конечно, самые близкие и самые влиятельные. Элла (в православии Елизавета Федоровна) — старшая сестра императрицы, единственный человек в царской семье, кому Аликс пока еще доверяет (своей свекрови императрица сторонится, а тетю Михень просто ненавидит).
Великий князь Сергей всего на девять лет старше Николая II, и с ним император наиболее дружен. Это тот самый мальчик, который в 1881 году рискнул передать старшему брату письмо от Льва Толстого с просьбой помиловать цареубийц. С тех пор он сильно изменился, стал сторонником самых жестких мер, врагом реформ и конституции, а также очень религиозным человеком.
Что не мешает москвичам сплетничать о его гомосексуальности и о том, что все адъютанты великого князя — его любовники. В его дневниках об этом нет ни слова, а его жена Элла — одна из самых красивых женщин Европы (так говорят при дворе, отчасти чтобы уколоть ее сестру-императрицу, в отличие от Аликс великая княгиня Елизавета Федоровна прекрасно научилась говорить по-русски и очень популярна в обществе).
Самым сильным ударом по репутации великого князя Сергея была Ходынка. Как генерал-губернатор, он отвечал за коронацию императора в 1896 году. В городе его даже прозвали «князем Ходынским». Однако две правительственные комиссии пришли к противоположным выводам по поводу виновных, и в итоге непосредственно за ходынскую трагедию никто не был наказан, лишь впоследствии глава московской полиции и министр двора ушли в отставку.
У Сергея и Эллы нет своих детей, но они воспитывают племянников. В 1902 году младший брат Сергея, великий князь Павел, без разрешения императора женился вторично — на разведенной женщине. Понимая, что император никогда не даст согласия на неравный брак, великий князь Павел женился тайно, в Италии. Николай II за это наказал великого князя изгнанием за границу, а его детей, 12-летнюю Марию и 11-летнего Дмитрия, отдал на воспитание дяде Сергею и тете Элле. Бездетный московский генерал-губернатор безмерно счастлив — он очень любит детей своего брата, которые и до вынужденной разлуки с отцом подолгу жили у него. Мария вспоминает: «Несмотря на глубокое сожаление, которое испытывал мой дядя по отношению к мезальянсу своего брата, он не мог скрыть радость от того, что теперь мы только его дети. Он непрестанно повторял: "Теперь я ваш отец, а вы мои дети!" А мы с Дмитрием сидели рядом, безучастно глядя на него, и молчали». Эти осиротевшие при живом отце дети еще сыграют важную роль в жизни Николая II — именно великий князь Дмитрий станет одним из убийц Распутина. Но это будет только через четырнадцать лет.
А пока они привыкают к жизни без родителей, в семье хозяина Москвы Сергея. Великая княгиня Мария («маленькая Мари») вспоминает, как восторженная толпа едва не раздавила их, когда в 1903 году император приехал в Москву на пасхальные праздники. Дети отправились вместе с Николаем II на экскурсию по Кремлевской стене. Горожане, заметившие императора, стали собираться в огромную толпу. Когда царь с детьми спустились по лестнице одной из башен и направились назад во дворец, толпа хлынула через ворота и с криками «Ура!» окружила их.
«Под давлением массы народа мы с Дмитрием потеряли почву под ногами, — пишет Мария. — Нас… бросало из стороны в сторону неуправляемыми колебаниями толпы, которая могла затоптать нас насмерть, если бы дядя, увидев наше исчезновение, не остановил всех и не послал полицейских на поиски. Они нашли нас и возвратили назад, вытащив из вздымающейся людской волны. Мой жакет был разорван, на теле — синяки, но никаких серьезных повреждений. Император был заметно тронут этими знаками почитания и выражением верноподданнических чувств москвичей… Дядя был счастлив, что все окончилось хорошо; город, за который он нес полную ответственность, показал себя достойным такого случая. Народ, пусть и необузданно, спонтанно продемонстрировал свою верность царю; политический горизонт, казалось, был во всех отношениях безоблачен».
Однако полтора года спустя настроение народа изменилось — из-за войны. В 1904 году толпы под окнами великого князя Сергея собираются уже не чтобы выразить верноподданнические чувства. «Они начали швырять бутылки и камни в наши окна. Пришлось вызвать полицию и выставить постовых вдоль тротуара, чтобы защитить вход в наш дворец», — вспоминает Мари.
Приехав в Петербург в ноябре 1904 года, великий князь Сергей, человек, «воспитавший» Трепова и Зубатова, возмущен новыми порядками настолько, что заводит с императором разговор об отставке и через некоторое время действительно уходит с поста генерал-губернатора на символическую должность командующего Московским военным округом. Впрочем, его влияние от этого только возрастает — император по-прежнему больше доверяет тем, кто не занимает важных государственных постов. Весь декабрь Сергей почти неотлучно находится при императоре.
Просится в отставку и Трепов: он собирается на Дальневосточный фронт.
Вычеркнуть интеллигенцию из словаря
24 ноября 1904 года министр внутренних дел Мирский приносит императору проект собственных реформ. Трудно сказать, кто из них больше взбудоражен: князь Мирский, которого травит столичный бомонд, или император Николай II, которого издергала собственная семья. Помимо матери и дяди Сергея в обсуждение государственного устройства и реформ включаются все старшие Романовы: родные братья Александра III Владимир (президент Академии художеств и командующий Петербургским военным округом) и Алексей (главнокомандующий флотом), а также его двоюродные братья Александр (Сандро) и Николай. Наконец, присоединяется императрица — в конце ноября она просит мужа познакомить ее с князем Мирским.
«Если не сделать либеральные реформы… то перемены будут, и уже в виде революции», — убеждает глава МВД царицу. Большинство благородных и образованных людей хотят осуществить эти реформы, «не трогая самодержавия», уверяет он. В этом и есть задумка Мирского: внушить царю и царице, что возможно идти навстречу обществу, даже не вводя конституции. Но императрица отвечает, что перемены «очень страшны», их нужно делать понемногу, и вообще «интеллигенция против Царя и его правительства, но весь народ всегда был и будет за Царя». На что Мирский замечает, что именно мнение интеллигенции имеет значение, а народ очень переменчив — он «сегодня может убивать интеллигенцию за царя, а завтра — разрушит царские дворцы — это стихия».
Тем не менее Николай II ненавидит интеллигенцию. Мирский вспоминает, что, когда он, еще будучи губернатором в Вильнюсе, произнес при императоре слово «интеллигенты», Николай II ответил резко, что ему противно само это слово и его «следует приказать Академии наук вычеркнуть из русского словаря». По словам Витте, государь нарочито не интересовался общественным мнением, поскольку считал, что общественное мнение — это мнение интеллигентов.
Начальник царской канцелярии генерал Мосолов в своих воспоминаниях подробно рассказывает о теории «средостения», которая очень популярна при дворе и в которую верят царь и царица. По этой теории, чтобы Россия жила в покое и согласии, между государем и его подданными должна существовать прямая связь. Царь стоит выше классов, партий и личного соперничества, желает добра своему народу и имеет неограниченные ресурсы для его осуществления. Он не ошибается, не ищет личных выгод. У подданных есть утешение — они знают, что государь делает все, что в его силах, и все, что подсказывает ему его доброе сердце, чтобы подданные получили свою долю богатств страны. Чтобы эта идиллическая картина не нарушалась, нужно одно — чтобы царь всегда располагал достоверной информацией, знал, в чем нуждается народ.