23 декабря 1908 года эсеры собираются, чтобы решить судьбу Азефа. Лопухин во время поездки в Англию еще раз повторил свои показания, большинство руководителей, даже Савинков, голосуют за то, чтобы убить Азефа. Но перед этим решено его последний раз допросить: Чернов, Савинков и еще несколько человек идут к Азефу домой. Он ждет их.
Его товарищи уже проголосовали за убийство, но дают ему последний шанс. Они в глаза говорят ему, что он разоблачен, — и требуют признания. Азеф все отрицает. Они дают ему 12 часов, чтобы передумать, — и уходят. Удивительная психологическая игра, в которой все ведут себя предельно нелогично. Савинков, который три года назад вместе с Азефом заставил Петра Рутенберга убить его ближайшего друга, Георгия Гапона, теперь сам не решается убить своего друга Азефа, против которого выдвинуты куда более страшные обвинения.
Только теперь Азеф собирает вещи и прощается с женой. Всю ночь они бродят по Парижу и разговаривают. Он врет, будто едет в Берлин устраиваться инженером. На самом деле он едет к любовнице, с которой сожительствует уже несколько лет. Двоеженец, двойной агент, Евгений Азеф, вероятно, любит обеих своих женщин и считает, что искренен с обеими. Он уезжает.
Эсеры деморализованы. Некоторые члены партии по-прежнему хотя убить Азефа — они даже снимают виллу в Италии, чтобы заманить его туда, как заманили когда-то Гапона на дачу в Озерках. Но в качестве приманки нужен кто-то из ближайших друзей, например Савинков. Но он хочет забыть о случившемся, как о страшном сне. Азеф тем временем спокойно живет в Берлине, продолжает путешествовать по Европе. Никто его не преследует.
Много шума из-за Азефа
Разоблачение Азефа моментально становится новостью по всей России — а потом и по всей Европе. Суд над Бурцевым заканчивается, эсеры извиняются, весь ЦК партии уходит в отставку. Более того, теперь и Савинкова, и Чернова подозревают в предательстве.
Многие видные члены в ужасе выходят из партии. Вера Фигнер уходит из политики в правозащитную деятельность: вместе с женой Максима Горького Екатериной Пешковой они создают «Парижский комитет помощи политкаторжанам» — первую постоянно действующую правозащитную организацию в истории России.
Всего через неделю Столыпин докладывает о произошедшем царю. Николай II поражен предательством Лопухина. Его арестуют по обвинению в разглашении государственной тайны. Суд над Лопухиным проходит в апреле 1909 года. «Надеюсь, что будут каторжные работы», — пишет царь на принесенном ему отчете о процессе. И действительно, бывшего главу департамента полиции приговаривают к пяти годам каторги. Беспрецедентный приговор, возмутивший многих, в том числе чиновников.
За два месяца до того, в начале февраля, Азефа обсуждают в Думе: происходят едва ли не самые откровенные дебаты за всю историю российского парламентаризма. Для чего вообще существуют спецслужбы, спрашивает один депутат: если судить по делу Азефа, они сами сначала совершают преступления, а потом с ними борются — и тратят на это огромные государственные деньги.
На заседании присутствует Столыпин, который долго доказывает, что ошибок МВД не совершило, что Азеф никогда не был организатором терактов, что правительство не занимается провокациями. Однако в борьбе за стабильность иногда — в виде исключения — приходится использовать уродливые приемы. Конечно, правительство откажется от них, но не сейчас, а чуть позже, когда ситуация позволит. Это, пожалуй, самая примечательная речь за всю карьеру Столыпина:
«Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам строительство. Противники наши указывают на эти леса, как на возведенное нами безобразное здание, и яростно бросаются рубить их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавят и нас под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда из-за их обломков будет уже видно здание обновленной, свободной, свободной в лучшем смысле этого слова, свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один человек, своему Государю России. И время это, господа, наступает, и оно наступит, несмотря ни на какие разоблачения, так как на нашей стороне не только сила, но на нашей стороне и правда».
Это выступление Столыпина можно считать лучшим в его карьере, а также самым точным выражением логики российского руководителя по сей день. Спустя десятилетия лидеры российского государства будут уверять, что «безобразные леса» — это временное, но необходимое явление, его надо потерпеть ради будущего, а разоблачать власть не следует, так как на ее стороне сила и правда. Конечно, столыпинское обещание ни разу не сбылось. «Уродливые явления» не проходят сами собой, чтобы уступить место «свободе от бесправия», — они только усугубляются, уступая место еще большему бесправию.
Проститутки и хрусталь
Утратив свои «глаза» в террористическом подполье, тайная полиция вынуждена дальше двигаться на ощупь. С одной стороны, власти, конечно, уверены, что Боевая организация эсеров деморализована и неопасна — но фанатики-одиночки и группы, не подчиняющиеся ЦК, никуда не делись. Только теперь информации о них ждать неоткуда. Особенно опасается охрана царя. Новый дворцовый комендант просит Герасимова проверить, что за публика собирается в маленьком домике в Царском Селе, принадлежащем бывшей фрейлине Анне Вырубовой. Туда регулярно приходят император, императрица и сомнительная личность — крестьянин Распутин. Дворцовый комендант просит установить за ним слежку и проверить, не террорист ли?
Герасимову собирают два досье: в первом содержатся сведения о молодости Распутина в Сибири, второе, актуальное, рассказывает о его образе жизни в Петербурге. Сибирское досье сводится к тому, что на родине Распутин вел «безнравственный образ жизни». Слежка в Петербурге показала, что Распутин несколько раз брал на улице проституток и ехал с ними в баню. Полицейские допросили этих женщин — они, по словам Герасимова, описали его как «грязного и грубого развратника». Впрочем, в каких-либо серьезных правонарушениях Распутин не замечен, образ жизни ведет скромный, по ресторанам не ходит, почти не пьет. Тем не менее даже на основании полученных сведений Герасимов делает вывод, что такого человека «нельзя и на пушечный выстрел подпускать к царскому дворцу», и докладывает о полученных сведениях Столыпину. Премьер согласен: «Жизнь царской семьи должна быть чиста, как хрусталь. Если в народном сознании на царскую семью падет тяжелая тень, то весь моральный авторитет самодержца погибнет — и тогда может произойти самое плохое», — говорит Столыпин и решает побеседовать с императором.
Перед разговором Столыпин очень нервничает. И начинает аккуратно: «Знакомо ли Вашему Величеству имя Григория Распутина?» Николай II утверждает, что никогда его не видел, но слышал от жены, что это «очень интересный человек; странник, много ходивший по святым местам, хорошо знающий Священное Писание, и вообще человек святой жизни». Но Столыпин ловит императора на вранье, говорит, что «ему доложили иное». Тогда Николай сознается, что один раз видел Распутина, но настаивает, что это его личное дело: «Разве мы, я и моя жена, не можем иметь своих личных знакомых? Разве мы не можем встречаться со всеми, кто нас интересует?» На это Столыпин отвечает, что российский император не может даже и в личной жизни делать то, что ему вздумается: «Он возвышается над всей страной, весь народ смотрит на него. Ничто нечистое не должно соприкасаться с его особой». И он пересказывает царю собранные полицией сведения.
Николай II обещает Столыпину, что больше не будет встречаться с Распутиным. А Столыпин после встречи с императором приказывает выслать Распутина из столицы за какое-нибудь административное правонарушение и запретить приезжать в Петербург в течение пяти лет.
Полиция продолжает следить за Распутиным — решено арестовать его по возвращении из Царского Села, прямо на вокзале. Но, выйдя из вагона, Распутин, будто почуяв грозящую ему опасность, бегом проносится через весь вокзал, прыгает в ожидающий его великокняжеский экипаж и уезжает во дворец своей покровительницы, черногорки великой княгини Милицы. Его стерегут возле дворца, но он несколько недель из него не выходит. Решение выслать Распутина как будто забывается.
Грязные танцы
Великий князь Владимир продолжает покровительствовать Дягилеву. И самому дяде императора, и его жене великой княгине Марии Павловне (в семье ее все называют Михень) очень нравится роль европейских меценатов. Михень, принцесса из маленького немецкого княжества, очень амбициозна, она — светская львица и влиятельная дама.
После первых парижских успехов Дягилев говорит, что хотел бы привезти в Париж русский балет. Однако с балетом ему обычно не везет: в 1901 году он не смог поставить «Сильвию» в Мариинском театре, потому что его с позором уволили из дирекции императорских театров. Теперь появляется второй шанс — тем более что его друг Бенуа написал либретто для коротенького балета под названием «Павильон Армиды». Премьера назначена на ноябрь 1907 года. Хореографию ставит 27-летний балетмейстер Михаил Фокин, один из тех бунтарей, что бастовали в разгар протестов в 1905 году. Дягилев приходит на репетицию, чтобы оценить работу друзей. Но театральное начальство терпеть не может Дягилева, особенно после его парижских успехов, — дирекция вызывает полицейских, чтобы те немедленно вывели Дягилева с репетиции. И даже Бенуа не удается помочь другу.
Главную роль в «Павильоне Армиды» играет Матильда Кшесинская — 35-летняя прима императорских театров. В юности она была любовницей Николая II (еще до того, как он стал императором), теперь же Матильда одновременно сожительствует сразу с двумя великими князьями: с 35-летним великим князем Сергеем и 25-летним великим князем Андреем. Андрей — младший сын покровителя искусств великого князя Владимира и Михень, а своему сопернику приходится двоюродным племянником. В 1902 году Кшесинская родила мальчика Вову, который считается сыном великого князя Сергея (хотя Андрей считает его своим сыном). Такая удивительная интеграция Кшесинской в царскую семью делает ее самой могущественной артисткой России.