— Ну, это вообще, — разводил он руками. — Только этого не хватало…
Но косвенные данные подтверждали. Великие книги Востока валялись на его столе в полном беспорядке, но прочитанные. Да и авторитет Александра Меркулова был выше ума.
…А жизнь назойливо лезла во все щели. Ей, земной, было наплевать, кто откуда явился — и крыса, и гений; оболочки их равно превращались в трупы.
— Денис, работать над собой надо, — напутствовал его Меркулов. — Изучайте высшие возможности человеческого состояния и не скулите, что так пали… В конечном итоге может оказаться, что вы вовсе не пали.
Денис отвечал непонятным молчанием на слова Саши и его напутствия, но вдруг не выдержал и запил.
— Я решил попить немного, Сашенька, — объяснил он Меркулову весьма робко. — Душа просит расслабиться и погулять по свету…
Меркулов только махнул рукой.
— Ступай, Денис. Не страшно. Впереди вечность, отдохни.
Денис и так много отдыхал, не особо утруждая себя. Но Меркулов, видимо, имел в виду какой-то иной, глубинный отдых.
— Запить-то я запью. Но с кем? Вы, Саша, не пьёте…
— А Мишу Сугробова, нашего барда, забыли…
— Я его не забуду, даже если вернусь к богам, — спохватился Денис.
И на следующий день оказался у Сугробова.
Сугробов только что отдал сыночка, девятилетнего Алёшу, к бабушке и был свободен до неприличия. Встретились они у сидячего памятника Гоголю, но, взяв машину, оказались где-то там, где Москва граничит с Подмосковьем.
— Не люблю рестораны, — жаловался Денису Сугробов. — Пошлость какая-то, роскошь. То ли дело заброшенное чёрт-те что, — и он указал направление движением руки.
«Чёрт-те что» оказалось летним заведением неопределённого типа, но с перекошенными столиками в садике. Стояла яркая, полыхающая прощальным огнём осень, и деревья в саду ласкали душу.
Расселись, сначала по пиву и по стихам, всё понемножку, но потом Денис вдруг задумчиво произнёс:
— Миша, не поверишь, но мне всё надоело: живопись, стихи, даже самые великие, гениальные поэты…
— Да ты что? — Сугробов выпучил глаза. — Ты сам так прочёл: «Над бездонным провалом в вечность…»
— Хорошо. Гениально… Но мне надо что-то за пределами гениальности… Выше или дальше… То, что мы не знаем…
Миша осторожно возразил, отхлебнув пивка:
— Выше гениальности… Но то, что выше, всё равно отражает то, что внизу… Всё связано… Ничего абсолютно запредельного нет… Лучше вспомни:
И перья страуса склонённые
В моём качаются мозгу
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу
— Я помню, помню… — пробормотал Денис. — Если то, что внизу, отражается как-то, в ином виде, наверху, то ты лучше расскажи мне о жизни крыс… эдаких подземных и чёрных, носителей чумы… И как это отражается там, у богов, у планет, которыми они управляют… Есть ли планета-крыса… Я хотел бы туда… Особенно хотел бы стать демиургом такой планеты.
Денис, конечно, помнил завет Меркулова сохранять молчание о себе и он был утробно верен этому. Но что-то вокруг этой судьбы говорить ведь можно было, со своими, конечно. Миша в ответ призадумался.
— Что за пожелания, Денис… Не шути этим.
— Я и не шучу… А что? При условии свободы-то… Я бы такое набедокурил, что у меня эта планета превратилась бы в сумасшедший дом крыс, точнее, обитателей… Они бы у меня шарахались от собственного существования, в сторону, во тьму… Я бы им показал мировой порядок… Сами себя бы не узнавали, и снилась бы им одна огромная крыса, то есть я сам… Их бог и творец… Я вам не стишки писать, пусть самые гениальные…
Сугробов расхохотался.
— Полёт, какой полёт, Денис… Я бы сам поиграл в кошки-мышки с планетками. Только ведь за все забавы платить придётся… По крупному счёту. Создашь по ошибке или по пьяни божественной какой-нибудь мир, вроде нашего, так потом сам сойдёшь с ума от содеянного… По головке за такие дела не гладят…
Официантка принесла им ещё пива и сосисок.
— Ребята, вы пейте, — сказала она с провинциальным искренним добродушием, — но себя не забывайте… Вот у вас (обратилась она к Денису) шнурок на ботинке даже развязался… Ещё упадёте, выпивши-то… Нас мало осталось, беречь себя надо…
Денис и Сугробов переглянулись: что бы это значило? И сердечно одобрили. Официантка, улыбнувшись, ушла…
Вдалеке выли машины. Могли кого-то и убить, переехать. Разговор закончился дико, но интересно и с добротой. На соседний столик тяжело прыгнул кот. Надо было закругляться.
Они вышли на шоссе. И среди груды автомобилей, застрявших и гудевших, подхватили подходящую тачку и домчались до Москвы, оказавшись, в конце концов, в одной приятной и тихой компании, в отдалённой от мира сего квартире, где хозяином был родственник Сугробова.
…Наутро, проснувшись, друзья потянулись на кухню.
— А ты, всё-таки, завёл меня, Денис, — сказал Сугробов, попивая чаёк и включив телевизор. — По разным мирам хорошо шастать… Физический мир весьма тесноват как-то, нехорош… А там…
Денис тяжело посмотрел на него:
— Не то, не то, Миша… Я не то имел в виду…
Сугробов махнул рукой:
— Всё вместим! Ну как, продолжим?..
— Нет, Миша, нет… Мне тут почитать один трактат надо. На санскрите… Сашка Меркулов перевёл… Для меня…
— А я не успокоюсь. У меня вдалеке сюрприз есть…
Глава 2
Сугробов встретил их, сюрприз этот, три дня назад.
Это было на даче, где Сугробов заканчивал книгу, весьма необычную, посвящённую инквизиции и её тайнам. И вдруг звонок по мобильнику. Это был пресловутый родственник, Антон, у которого впоследствии и ночевали пьяненькие Сугробов с Денисом.
— Я к тебе на колёсах, с людьми, — заявил Антон.
— С какими людьми? Я занят.
— Ничего, отвлечёшься. На людей поглядишь.
Антон отличался бесцеремонностью, но и с собой позволял обращаться неформально.
Люди оказались тремя молодыми, лет где-то под 27–28, внешне совершенно дикого вида. Но, несмотря на дикость, они представились.
Довольно толстенький, низенький, самый замшелый, но крайне весёлый, не без сумасшедшинки, назвался Юрием Лобовым. Другой назвал себя Севой Велимановым, и выглядел он наиболее адекватно. Третий, Масаев Лёня, был загадочно нервозен. Он снял куртку, протянул Сугробову лапу свою, в знак знакомства, и первое, что он сказал, было:
— Нервы у меня сдали… Нервы.
Пока туда-сюда, Антон тихонько отозвал Сугробова в сторону и прошипел ему в ухо:
— Мишка, не смотри на вид ребят. Это они для потехи. Любят над собой и над миром смеяться. Почти все они из богатых семей, вороватых, конечно. Но ребята редкой чистоты души. Бездельники, кстати. Между собой они верные друзья.
Смущённый такой характеристикой да ещё внутренней истеричностью Масаева Лёни Сугробов провёл их в комнату, заваленную книгами, но с двумя диванами и креслами по бокам. Он не знал, с чего начать, пробормотав, однако, что на даче у него запасов никаких нет, кроме водки. Трое их согласно кивнули, а Антон добавил, что приехали спонтанно, забыв про еду.
— Сейчас поздно. Завтра всё купим, — успокоенно заявил Сугробов. И сел в кресло.
Разлили водку.
— Я вам для начала прочту рассказ. Он вплетён в мою книгу об инквизиции. Это моя художественная вариация того, что там произошло…
И Сугробов стал читать.
Сюжет вначале отличался ясностью: обвинялась очередная порция девчонок в прискорбных половых сношениях с дьяволом. Избежать сожжения при столь тяжких отклонениях от нормы было невозможно. Но дальше сюжет вывернулся в почти немыслимую ситуацию: одной юркой и любившей свою плоть девушке удалось изловчиться и обмануть инквизиторов. Её подвели к костру, а потом освободили. Всё было аномально в этой истории.
Когда Сугробов кончил, то случайно взглянул в лицо Велиманова и ужаснулся. Никакой адекватности как не бывало, точно сдуло. Лицо его выражало какой-то загробный восторг и власть. Сугробов сразу понял, что остальные двое, Лобов и Масаев, полностью, как во сне, подчиняются ему, Велиманову.
Тот хлопнул в ладоши и сказал:
— Мои ученики в трансе от этого рассказа.
И действительно, эти походили в этот момент на впавших в транс.
— А вы? — спросил Сугробов.
— Миша, — бесцеремонно сказал Велиманов, — обо мне никогда нельзя сказать что-то определённое. Я выше всяких определений.
— Ого! — только и выпалил Сугробов.
— Именно «ого!». Я ведь знаю, Михаил, что вы входите в окружение Меркулова. О нём ходят такие странные слухи… Но я знаю, он — великий человек… Я всё знаю, — и Велиманов безнадёжно махнул рукой, словно самому себе.
Антоша успел опять шепнуть Сугробову:
— Он известный художник. Но живопись, в моём понимании, не любит. Одного своего приятеля, который сказал Севе, что он гениальный художник, тот ударил своей картиной по голове… И добавил: «Мне иное нужно!»
Сугробов ахнул. Антон заверещал:
— Чуть ли судебное дело не началось…
Между тем Сева выпил последнюю водку и объявил:
— Знакомство состоялось. Я выпил за здоровье Меркулова. Потому приглашаю вас, Миша, ко мне в мастерскую…
И он назвал дату и часы.
— А теперь, — Велиманов встал, и тут же встали те двое, ученики. Лобов — весело, Масаев — чуть-чуть неспокойно, — а теперь по бабам! — указал Велиманов. — Пока не настало время, когда их опять будут сжигать. Чем чёрт не шутит! Вперёд!
И Лобов, и Масаев радостно восприняли призыв. Велиманов любовно оглядел их.
— Так скоро! Покидаете? — развёл руками Сугробов.
Антон побежал к машине, а Велиманов на прощанье поцеловал Сугробова в лоб, как будто он был труп. Таковы уж были его манеры. Он всех целовал в лобик, даже любовниц.
— Жалко, столько баб сожгли, да ещё за такую мелочь. Тоже мне, преступление — переспать с князем мира сего, — бормотнул он, влезая в машину. — Будем-ка сейчас их жалеть.
…Таковы были люди, к которым и поехал Сугробов, расставшись с Денисом. Миша любил, когда в человеке гнездилась загадка.