Рита улыбнулась.
— Мы и так боги… Пусть одетые в уязвимую оболочку… Так надо, если так есть… Но ты где-то прав… Как мы стали близки, и в то же время ты для меня остаёшься загадочным… Как это небо вверху… Кто ты? Кто?
И она с нежной, лёгкой тревогой чуть привстала и посмотрела на него.
— Денис — моё имя, — он тоже чуть-чуть привстал и поцеловал её. — Если тебя это слегка волнует, становись для меня такой же загадочной, как и я. Надо иметь что-то необъяснимое, а не только полное слияние, так лучше для любви. Она сама-то необъяснима, по большому счёту…
— Признаю, признаю, — спохватилась Рита. — Чтоб была возможность всё время что-то открывать в другом, поражаться и в то же время быть слиянным душой… Но так хочется, чтоб всё это было бесконечно-вечным… Скажут: детские грёзы… Нет, нет… Я тебя поняла, чтоб любовь была вечной, надо быть богами.
— По крайней, по крайней мере… По существу, даже повыше.
Рита рассмеялась.
— Так что любовь наша — мотив для духовного продвижения в высшую бездну… Посмотри-ка на небо…
— Смотрю… Здорово… Отвечает сердцу… Но давай теперь перестанем думать… Давай просто созерцать себя двоих, объятых любовью…
— Правда, давай не будем. Любить кого-то — значит отличать от других. А то вдруг, совершенствуясь-то, придёшь к такому всеобщему знаменателю и будешь любить не одну, а всех или…
— Ладно, ладно… Не говори… Ты ещё скажи, не надо забывать Бога, Творца, если любишь кого-то, как известные и печальные персонажи Данте… Ха-ха…
— Именно: ха-ха! — ответил Денис. — Надо ещё понять, что такое Всевышний, Бог с большой буквы, а этим персонажам Данте такое было неизвестно… Потому и влипли, хорошо ещё в Чистилище. Если бы раскрылось им такое знание, не было бы проблем.
— Тогда вообще ничего бы не было в человеческом смысле.
— В обычном человеческом смысле, — поправил Денис.
И они тогда перестали думать. «И тёмный думы рост/ Надеяться и ждать/Нам в Вечность перекинет мост», — только и пробормотала Рита.
И они остались только в любви.
…Часа через два-три, может быть, они очутились, взяв машину, у железной дороги, близ подмосковной станции. Недалеко была дача близкого знакомого Дениса (ещё с детских лет). Туда они и направлялись. Но сначала захотелось просто погулять.
Перед их взорами расстилалась бесконечная, словно уходящая в запредельность равнина. И где-то там, вдалеке, небо сливалось с землёй.
— Вот это Русь, — заговорила Рита. — Как за сердце хватает, а?.. Здесь русская душа сливается с русским простором и там, вдалеке, уходит в небо…
С другой стороны тёмной стеной густел лес, а между полем и лесом, по дну огромного оврага, проносились с зовущим куда-то гулом поезда.
— Какой же подарок самому Господу мы преподнесём своей любовью? Откроем дверцу во что-то небывалое? — рассмеялся Денис. — У Всевышнего всё есть, так зачем Он создал или разрешил создать этот мир, к примеру?
— Чтобы видеть нас, — в ответ рассмеялась Рита.
— Эта бесконечность и есть мы сами, — продолжил Денис.
Они остановились и присели на скамейку, непонятно зачем воздвигнутую здесь, среди поля, в одиночестве. Ни души, ни звука — только лёгкое, почти незаметное движение воздуха. Вдруг откуда-то сбоку на тропинку пред ними вышел пожилой мужичок, одетый просто и кое-как. Мужичок с почти детским добродушием посмотрел на Дениса и Риту.
— Вам помочь? — вдруг выпалил он, слегка разводя руками.
— Зачем? — Денис даже опешил от такого предложения.
— Да нет. Я просто так. Может, вы заблудились или что-нибудь потеряли, — был ответ.
От человека изливалась такая естественная доброта, что и Рита, и Денис были обезоружены.
— Спасибо большое, — улыбнулась Рита. — Нам ничего не надо. Всё в порядке.
— Слава Богу, — ответил этот человек и спокойно пошёл своей дорогой.
— Вот видишь, Денис, — проговорила Рита, — оказывается, всех надо любить, а не только самых любимых и близких. Но это уже другая любовь.
— Конечно. Но любовь.
Денис вдруг слегка помрачнел.
— А знаешь, что такое эта всеобщая любовь ко всем… всем? Просто она, как покров, затмевает священный ужас, глубину и непознаваемость подлинной реальности… Без этой любви жизнь везде, не только на этой планете, превратилась бы в ад… Или все существа этой Вселенной сошли бы с ума.
— О Господи, куда ты повернул… Лучше пойдём.
И они пошли.
Вскоре показались дачи. Стук поездов успокаивал.
— А Россия всё стоит и стоит, живёт вопреки всему, — сказала Рита по пути.
— На этой даче, — заметил Денис, — нас ждёт отдых, весёлое вино, литературно-светские беседы, шутки и благожелательность. Если хочешь, можно там остаться переночевать.
Глава 8
Солин по своей натуре был очень сдержанным, таящим всё внутри человеком. Из всей этой четвёрки эзотерического круга он отличался благосклонностью к молчанию. Ни Меркулов, ни Денис Гранов, ни Миша Сугробов не могли с ним соперничать в этом отношении. Сам его духовный опыт присутствия какого-то неописуемого, почти неразличимого луча или «света» из некоей запредельной божественной реальности (во всяком случае, он так чувствовал) говорил сам за себя. Но этот «свет», это тончайшее проникновение ничего кардинально не меняло в его сознании, в то время как при «обычном», традиционном духовном опыте всё меняется радикально. Было просто присутствие чего-то неведомого, невероятно далёкого, и, может быть, если б это далёкое ещё как-то воздействовало на сознание, то Женя Солин, наверное, здесь бы вообще не существовал.
Конечно, Солин был знаком и с «обычными», традиционалистскими реалиями, но сдержанно, скорее, теоретически, словно «луч» из неведомого заставлял его ждать. И Меркулов тоже советовал ему особо не торопиться, а авторитет был у Саши мощным и глубоким.
…Солин о состоянии своей жены особо не распространялся, говорил только тем, кто предположительно мог чем-то помочь. Ни Сугробов, ни Денис Гранов толком ничего не знали; Солин посвятил только Меркулова.
Состояние Вики оставалось стабильно мёртвым. Жене казалось, что произошло даже какое-то «оживление», точнее, успокоение, в том смысле, что Вика давала знать, что, собственно, всё благополучно, ничего особенного не происходит, просто в основном она молчит, помалкивает, так сказать. Помолчит, помолчит, а там, глядишь, и разговорится.
Опять заходил Меркулов, на этот раз с Соней. Соня сама-то была не очень говорлива, но в нормальном смысле. Состояние Вики её тронуло, даже понравилось… Между тем Александр по поводу Вики довольно помрачнел.
Возвращаясь с сестрой от Солиных, Саша сказал ей, что, используя своё визионерство, он попытался проникнуть в будущее относительно Вики.
— И что? — спросила Соня. Лил дождь, они шли к стоянке такси.
— Я вообще-то без крайней необходимости не люблю это делать. Но в этом случае всё оказалось заблокированным. Словно туман покрыл её будущее… Вот так, сестрёнка.
Остановили такси и уехали. Свет огромного города сопровождал их отъезд.
А Солин остался наедине с Викой. Но далее при благополучном безмолвии всё пошло быстрее и быстрее. Улыбаясь, Вика всё дальше отходила от мира сего. Это чувствовалось на весьма тонком уровне. «Она перестала замечать мир, — думал Женя Солин. — Раньше ходила, что-то делала она механически. Сейчас даже нельзя объяснить её отношение к окружающему. Словно мир стал тенью для неё».
И, действительно, именно так можно было понять её связь с миром. «Но глаза, глаза, — в слезах думал Женя, — внешне они как будто стали пустыми. Можно отравиться сумасшедшей пустотой её глаз. Но внутри, в тайных глубинах её глаз, я вижу какой-то внутренний зов, непонятную не жизнь, а желание иного…»
Иногда только лёгкая улыбка проходила по её губам, но кому она предназначалась? Приходил известный врач. Попыхтел-попыхтел и задумался. Потом ушёл.
Часы шли, днём и ночью. Время, врач рода человеческого, шло вперёд и вперёд. Но Вика ничего не замечала. В один серый, неприглядный день Солин, вернувшись из института, увидел, что жена его сидит на диване и, раскрыв альбом, рвёт, уничтожает свои фотографии. Вика — трёхмесячный ребёнок, потом ей один годик, наконец, ей всё больше и больше лет, — всё было уничтожено, разорвано, выброшено в помойное ведро, которое стояло рядом с диваном. Солин растерялся, подошёл что-то сказать, вырвать альбом, но Вика встала и ушла в другую комнату. А на следующее утро Евгений обнаружил в помойном ведре не только обрывки фотографий, но и какие-то клочки бумаги. Он вошёл в её комнату, ставшую теперь «её» и застал Вику за уничтожением дневников, записей, которые она когда-то вела. В её письменном столе, во всех отделениях, было пусто. На этот раз он не пытался, не пытался что-либо сказать, вырвать… Он хорошо помнил, как в отчаяньи несколько дней назад он привёл сюда её родителей и дочку Анечку. И никакой реакции, а родители, узнав, что по медицинским показаниям дочь здорова, плюнули, рассердились и на Женю, и на свою дочь, добавив, что это у неё «блажь» и её надо просто выпороть. Одна Анечка чуть-чуть что-то заметила, но Вика только слегка улыбнулась в ответ и ушла в безразличие. А Анечка твердила, что «всё будет хорошо». Погостив, родители уехали.
Солин не оставил Анечку дома, боялся травмировать её. Но в память врезались её слова: «всё будет хорошо». «Что это значит? — вдруг мелькнуло в уме. — Что говорит детская интуиция, так сказать? Будет плохо, а в каком же смысле «хорошо»?
И вот сейчас Солин опять подумывал с отчаянья, не привести ли сюда дочку снова? И видел, глядя на Вику, что такое родство бесполезно, не поможет… Наконец, у него возник страх, что его Виктория превратится в иное существо, уже нечеловеческое, а тайное, неизвестное, ибо человек не может так существовать, как его Вика. Но «не надо преуменьшать человеческие возможности», — вспомнил он слова Меркулова. Он со стыдом вспомнил, что с отчаяния нарочно, не со злости, ударил Вику несколько раз, чтоб вызвать потрясение, болевой шок даже, может быть, это даст ей какую-то встряску… Но получилось ужасно, и только хуже. Эксперты отшатывались один за другим, отпадали, как осенние листья. «Когда-то Вика любила смотреть в небо, но теперь даже небо надоело ей, — думал Женя. — Она его просто не замечает… Да, да, она уже иное существо, может быть, иной человек». И этот иной человек ходит по его квартире, по комнатам, где он живёт. Может быть, она послана ему, чтобы испытать его до конца. Но он отбрасывал всякую мысль о себе, сосредотачиваясь на ней. Да, она бродит (нередко ночью) одна по квартире в поисках неземной ласки. Нет, он не знает, какая ласка и нежность ей нужна. Может быть, такая, которой нет ни на небе, ни на земле, скорее всего такая, которой нет нигде.