Но когда в дверь позвонила Лариса Петровна и вошла вся в слезах, пришлось возвратиться. «Сыну грозит тюрьма, дочь погибает», — были её первые слова. И этот больной, израненный, подвластный времени мир вернулся в сознание Сугробова. Впрочем, он быстро сориентировался. Сострадание, жалость и любовь, наконец, мгновенно сделали своё дело.
Сугробов приятельствовал, по крайней мере, с одним человеком, у которого были связи на телевидении. «Такие деньги на лечение можно собрать только на телевидении; конечно, и другими вариантами не будем брезговать», — решил он.
— А как этот человек… Шумов, что ли? — спросил он у Ларисы Петровны.
— Маленько приходит в себя. Его тоже жалко.
— Слава Богу, Лариса Петровна. Я всё устрою насчёт вашей Леночки…
И с радости Лариса Петровна, закупив гостинцы, помчалась в больницу к пресловутому Лёвушке, искренне жалея его. Кроме того, она надеялась, что он напишет заявление, что, мол, я не в претензии на Валерия Любашина. Примчалась и обомлела: врач с раздражением сообщил ей, что Лев Шумов умер.
— За что ж его так? — воскликнула в крайнем удивлении Лариса Петровна.
— Этот вопрос не ко мне, а к Господу Богу, — сухо ответил врач. Он сам был на грани жизни и смерти и потому так разговаривал.
Лариса Петровна тут же ужаснулась, а как же теперь Валера? Что ему грозит? Расплакалась и спросила:
— А он не оставил какой-либо записки, заявления?
— Оставил. Написал: «Заявление. Прошу не трогать и не об…» Дальше этого «об» ничего не было написано.
— Так это же он хотел написать: «не обвинять Валерия Любашина»! — взвизгнула Лариса Петровна. — Это же совершенно очевидно!
— Ничего очевидного нет. Может, он имел в виду: «прошу не трогать и не обнимать». А что не трогать и не обнимать — тоже не очевидно. Потом вы понимаете, что такой, с позволения сказать, документ не имеет никакой юридической силы…
— Он не успел дописать! Какой ужас! Не дописал, и прибрали!
— А нас не спрашивают, когда приберут, — ответил врач.
И зарёванная Лариса Петровна вернулась к домочадцам.
Но дело приняло серьёзный оборот. Поскольку теперь речь шла об убийстве, Валерия задержали и дело передали в суд. «Всё погибло. Сын в тюрьме, дочь при смерти», — только об этом и думала Лариса Петровна. Но Миша действовал быстро и эффективно: добился через своё знакомство, что на телевидении объявят о ситуации с Леночкой и помощи.
Между тем цепочка развернулась в далёкую сторону. Валерий, когда его сразу привезли в отделение из ресторана, был естественно пьян и проговорился, даже раскричался, что он ударил Шумова из-за того, что он связан с подпольной фабрикой лекарств. Тут же у Шумова, когда он был вне сознания и в больнице, сделали обыск и нашли записную книжку с некоторыми намёками. Задержали тех двоих, о которых был намёк, и стали подбираться к самим творцам изделия. Слух дошёл до Любашиных, и они уже боялись, что Валерию пришьют сообщество с Шумовым, а удар по голове, мол, — обычные разборки. Одним словом, у страха глаза велики, даже слишком.
И тут появился Синицын, тихий такой человечек, румяный и ласковый.
— Вы, батя и мамаша, побольше денег просите, — сказал он. — Заодно. Как бы на лечение дочки, а на самом деле, чтоб ещё вытаскивать сынка из тюрьмы. Советую. Ему много могут дать, не думайте, что раз он был в гневе, то с него как с гуся вода. Посадят, конечно, и тогда надо будет на лапу дать — кому, я доложу как на ладони. И мне, конечно, процент… Увидите, через год выйдет как миленький, поздоровевший даже.
— Так это ж коррупция, — испугалась Лариса Петровна.
Синицын расхохотался, чуть со стула не упал. Маленький, ему вредно.
— Матушка, это не коррупция, а милость, — ответил он, придя в себя. — Подумайте, сыну хорошо, — раз. Кому на лапу дадите, тоже ему хорошо, — два. Пусть даже у него лапа широкая, зато у него наверняка детки. Значит, и деткам будет хорошо. Три. Наконец, государству — неплохо. Лишний рот не надо будет в лагере подкармливать — четыре! А вы — «коррупция». Людей любить надо, мамаша!
— Извиняюсь. Я не подумала.
— То-то. Главное сейчас выпросить побольше денег. Я вам укажу, на что упирать. А миллионеры не обеднеют, зато, может быть, у них совесть проснётся. Тоже благое дело… Я-то, вообще, государственник… Ну а Шумова, конечно, ведь из могилы не вытащишь, даже не пытайтесь. Тут даже никакая коррупция не поможет…
Родители поплыли по течению.
…Сугробов в раздумии посетил своего сыночка, Алёшу, который пребывал на данное время у родителей. Погостив у девятилетнего Алёши, налюбовавшись его пронзительно-ясными, не совсем от мира сего глазами, наслушавшись ворчания мамаши о том, что Алёша обладает какими-то особыми способностями, Сугробов поехал к Денису.
— Ну как, господа влюблённые? — приветствовал он их, входя в квартиру. — Отгородились своей любовью от этого мира? Сладко ли за такой крепостной стеной?
— Отгородишься тут, — буркнул Денис. — Ну а как там за стеной?
— В России всё тот же хаос. Но ничего, пробьёмся. Вот если даже хаос рухнет, тогда будет трудно…
— И что будет, если родимый хаос рухнет? — рассмеялась весёлая Рита и поставила на стол бутылочку коньяка.
— Не рухнет, — поправил Сугробов. — Потому что тогда останется один вселенский сумасшедший дом. А мы этого не допустим. Потому что мы, русские, можем управлять своей священной безуминкой и не допускать её ненужного разрастания…
Денис с Ритой расположились на диване, Сугробова усадили в кресло, сбоку от овального стола.
— Как родители-то, прости Господи, одобрили союз? — спросил он.
— Никаких проблем. Наоборот! И с той, и с другой стороны ответ один: живите, как знаете, время такое, только Бога не забывайте…
Денис пожал плечами и продолжил:
— Тоже мне, напоминание. Как будто Бога можно забыть, будто кошку какую-нибудь бродячую.
— И её не забудешь, — вставила Рита.
— Я потому и ответил своей мамочке знаменитым стихом, произнесённым, однако, с иронией:
И пусть над нашим
Смертным ложем
Взовьётся с криком вороньё
Те, кто достойней, Боже, Боже
Да узрят царствие Твоё.
— А у вас, кажется, мамы — родные сёстры? — поинтересовался Сугробов.
— Именно. И это к лучшему.
Сугробов принял это слегка иронически и заключил:
— Вы только, ребята, не покончите вместе самоубийством от радости. Как некоторые так называемые романтики, фон Клейст, кажется. Дескать, наша любовь настолько возвышенна, что этот грязный мир недостоин её. Надо переселиться куда-нибудь получше.
— Ну уж нет, — рассмеялась Рита. — Мы таким путём не пойдём. Здесь Россия, а не Швейцария.
— Вот, вот, — подхватил Сугробов. — Наоборот, в экстремальной любви есть что-то фантастическое, а такому место как раз в России.
— Ладно, ладно, — прервал Денис. — Хватит об этом, Миша… Если же говорить о жизни на этой планете вообще, то куда обязательно надо рваться преждевременно, зачем спешить? Человек, какой он есть в этом цикле, очень интересен: он так плавно сочетает в себе всё самое омерзительное и всё самое прекрасное, что диву даёшься. У богов, например, такой мерзости не найдёшь, рад бы, да не найдёшь, — проговорился Денис невзначай.
Сугробов бросил внимательный взгляд на Дениса.
— Не говори так, дружище, — вставил он. — Надо просто присмотреться получше. Иной демиург, к примеру, такое натворит, всю планету какую-нибудь, данную ему в управление, так изгадит, что хоть святых выноси… А потом завоет, что, мол, ошибся… Знаем мы эти ошибки, из чего они растут…
— Так их, Миша, так их, — обрадовалась Рита. — Нам всем в человеках быть хорошо!
И беседа приняла совсем милый оборот. Коньяк способствовал благодушию и вере в человека. Денис даже подумал мельком: «Я теперь значительно очеловечился, чёрт возьми… Это Рита, родная, помогла… Я начинаю забывать о своём происхождении… Ну что ж, побудем человеком. Значит, так надо».
Глава 10
Между тем жизнь не оставляла Сугробова в покое. Раздался катастрофический звонок по мобильному. Звонила мать Сугробова, Елена Ивановна.
— Пропал Алёша! — истерически закричала она, так, что Сугробов сначала не понял, что случилось.
Час назад Елена Ивановна гуляла с сыночком Сугробова и своим внуком, следовательно, Алёшенькой около своего дома, не отходя далеко. День выдался воскресный, погожий, и Алёша поигрывал с детьми. Мамаша Сугробова разговорилась с другой мамашей, соседкой. И разговорилась до того, что забыла даже о собственном существовании. Сплетни лились из уст соседки огненной рекой. Елена Ивановна, хоть и забыла о самой себе, всё-таки прерывалась: а где Алёшенька?
— Да тут он, тут, — обрывала её соседка. — Вот, с моим играет.
Когда, наконец, разговор сфинишировал, Елена Ивановна оглянулась, мол, как Алёша. А Алёши и след простыл, можно сказать, ничего от него не осталось.
— Он же с вашим играл?! — вскинулась Елена Ивановна. — А ваш тут!
— Боже мой, может быть, я спутала? — вскрикнула соседка. Она оказалась подслеповатой и, действительно, спутала: «её» играл с другой персоной, мальчиком, не похожим даже на Алёшу.
— Я всё время путаю, — озадачилась соседка. — Один раз своего с бревном спутала, думала, он упал, но оказалось — небольшое бревно. Смотришь порой издалека. Я с пространством не очень разбираюсь.
Но Елена Ивановна её уже не слушала. Во всю прыть побежала, бедная, искать. Туда-сюда, вокруг дома, собачки лают, кругом жизнь, а Алёши маленького, девятилетнего, нет как нет. Точно ветер его унёс за кудыкины горы. Всё, что можно обежала, чуть не обнюхала, — ничего нет. И люди ничего не знают, только руками разводят. Бросилась домой, всполошила мужа, Петра Игоревича, уставшего человека. Позвонила в милицию, там ответили: «Вы смеётесь, мальчик только-только исчез, ищите сами активней, мы впоследствии включаемся, если сами не нашли… В нашем районе ещё ни один ребёнок не пропал…»