Он не раз приходил (или подъезжал, если угодно) к тому месту, к тому дому, где жил пресловутый Алёша. Видел, как он гулял с какой-то тётей, потом с мужчиной, но близко подходить не решался, даже тогда, когда Алёша отходил в сторону. Матюхин хотел только заглянуть ему в глаза, но заглянуть субстанционально, так глубоко, насколько это возможно человеку, чтобы там, на последнем дне души мальчика, разгадать, кто он. Но случай не подворачивался, да и сам Матюхин опасался не столько сопровождающих Алёшу, сколько последствий такого взгляда.
Так и бродил он, неприкаянный, где-то вокруг дитя. А Алёша между тем так и не решался раскрыть свою встречу с «дядей» хотя бы отцу. Всё откладывал и откладывал.
И, наконец, Матюхин решился. Но перед решением он опять заглянул на заветную улицу в Раменках, чтобы взглянуть, всё-таки, как-нибудь особенно на Алёшу. Но Алёша не появлялся. Заехавший к Сугробову Юрий Лобов, из компании Велиманова, удивился явлению Матюхина.
— Мужик, ты что стоишь, как остолбенелый, и смотришь вдаль? — спросил он у Матюхина.
Вместо ответа Матюхин произнёс:
— Проклятый мир! Поманил бытием, и потом сразу в гроб!
Лобов, весельчак по натуре, хохотнул:
— Ну и ну! Какой народ пошёл!
И скрылся…
Матюхин ждал, ждал, и, тяжело вздохнув, убрался домой. Решение же его было — уехать из Москвы в Рязань, где проживала семья с детьми шести и восьми лет, братом и сестрой. Эти дети интересовали его не меньше, чем Алёша, но как-то успокоенно и с надеждой.
«Вокруг них что-то витает, — думал Матюхин, вернувшись к себе. — Деньги у меня припасены, куплю или сниму квартирку рядом с ними… Под каким-то благостным предлогом познакомлюсь с отцом и матерью, подружусь, помогу им материально… Стану другом семьи. Главное — детей видеть и их души, рождающие будущее. Больно детки хороши. Сейчас 9-й год, дай им Бог весь 21 век осветить своим присутствием… Умные какие-то не по летам, а ум у них не детский и не взрослый, а какой-то другой… И сами светятся какой-то русской сказкой про иной мир… Успокоение мне будет, успокоение… Душа устала видеть всё, что происходит вокруг… С их светом и нежностью я ещё проживу… И необычные они какие-то… Замена идёт, замена…»
И Матюхин стал собирать вещи, готовиться… «Алёшу больше не увижу», — подумал он, отбирая антиквариат. «На рязанских изогнутых улицах умереть, знать, судил мне Бог», — пропел он про себя…
Юрий Лобов, посетивший в этот день Сугробова, пожаловался ему на депрессию, но не собственную, а его друга, Масаева Леонида.
— Триумвират наш почти распался, — сообщил он Сугробову. — Велиманов ушёл в сумасшедший загул, а мы с Лёней — совместимы, но на крайностях. Я вижу — тому и веселюсь, а он в депрессии… Переживает, что всё пропало… А на самом деле ничего не пропало… Всё на месте, только во тьме… Но за Россию, всё-таки, жутко.
Сугробов, который на днях временно переселился в квартиру родителей, чтоб быть поближе к Алёше, с раздражением, но всё же вошёл в тему и предложил Лобову встретиться в ближайшее время, созвонившись, на своей уединённой и ограбленной квартире у метро «Проспект Вернадского». Сугробов предполагал вернуться туда в скором времени, но ненадолго, и организовать две-три встречи с несколькими людьми…
…Тем временем жизнь Любашиных, соседей Сугробовых, с нечеловеческим упорством обрастала тяжёлыми кошмарами. Валерия, в гневе убившего Лёву Шумова, торговавшего фальшивыми лекарствами, арестовали, предъявив ему обвинение в нанесении телесных повреждений, несовместимых с жизнью. Более того, поскольку начали копать, где там и кто производит отраву, стали и Валерия подозревать в причастности. Притом и Лариса Петровна, и её муж, Виктор Семёнович, со слезами на глазах твердили, что сын их впал в ярость из-за погибающей младшей сестрёнки, которая получала отраву вместо лекарств, а Шумов, ничего не подозревая, признался по пьяни в своей преступной и античеловеческой деятельности. Так объяснялись родители Валерия, привезли к следователю даже его сестрёнку, а их дочь, Леночку. Та, слабая, ничего не понимая, упала в обморок, когда увидела следователя… Следователь объяснял, что дело серьёзное, к фальшивым лекарствам прибавилась травля наркотиками. И что скоро до всех их доберутся…
Но соседи Любашиных по этому огромному дому в Раменках только шептали, кричали, возмущались и говорили, что страна попала в руки уголовников и кровососов, она разорена, задавлена, и искать правды невозможно… Всё это усугублялось ухудшением здоровья Леночки. Мать чувствовала, что малышка как-то смирилась с тем, что умирает, и более того, Ларисе Петровне стало казаться, что девочке нравится умирать.
Это совсем погасило её рассудок, она выбегала на улицу и там просила помощи у незнакомых людей, чуть не хватаясь за них, умоляя о спасении девочки. Кто-то шарахался от неё, чуть не убегая, кто-то останавливался и вдруг начинал плакать вместе с матерью, Ларисой Петровной. Какой-то, видимо, сумасшедший маленький мальчик предложил свою помощь… Отец же просто замолк… Горе шло и шло по Русской земле… А Леночка с интересом умирала…
Если кто-то из соседей мог «утешить» Ларису Петровну, то только тем, что горе и страдания не обходили и других, и иногда эти страдания принимали совершенно диковинную, фантастическую форму. Но поражало терпение людей, да и помощь неожиданно приходила, особенно от церкви, от православных, сердечных людей…
…Шумова похоронили нормально. «Хоть и мошенник, но человек», — вздыхала одна его сердобольная соседка.
Единственно, кто реально в конце концов помог Любашиным, — это сам Сугробов и его окружение, в первую очередь, Игорь Строгов, тот самый, который «пробивал» окно в телевидение, дабы спасти Леночку и найти деньги на её лечение. И ему это удалось. Внезапно к Любашиным приехали телевизионные журналисты, и вскоре просьба о помощи появилась на экране. Сначала, первая реакция, — ледяное, словно загробное молчание, но вскоре — прорвалось! Деньги нашлись, хотя право на жизнь должен иметь каждый, независимо от взноса…
…Ликованию не было конца!.. Сугробов тут же пришёл к Леночке и убедил её, что жить так же интересно, как и умереть. «Но умереть ты всегда успеешь, Лена, — внушил он. — А теперь тебе надо жить, жить и жить, во что бы то ни стало!»
И с трудом, но убедил в этом Леночку. Она улыбнулась…
Приходил к Любашиным и тот тихий человечек, Синицын, который советовал им припасти денег для освобождения Валерия из лагеря после того, как его засудят. И на этот раз он шептал то же самое, упирая на то, что для него, при наличии солидной суммы, обтяпать такое дельце — пустяки. Но предупредил, что никому — ни-ни, иначе может рухнуть. Родители оказались в тупике: то ли он очередной мошенник, то ли нет… Но лечение Леночки было делом срочным и неотложным…
…Но главное, Леночка была спасена, а насчёт Валерия, в конце концов, надо бороться, смотреть, как обернётся дело. Ведь он пока ещё не осуждён. Так решили родители, друзья, родственники…
Сугробов отвлёкся от этих забот и заехал к Меркулову. Там он обнаружил Солина и Соню, Дениса с Ритой, приютившихся в кресле, и Римму, всё чаще возникающую у Меркулова. Вечер оказался на редкость спокойным и отключённым, как будто в этом мире не существовало никаких бед или просто этот мир на некоторое время исчез. Тем не менее, речь в основном шла о доктрине «Россия Вечная», о Вечной России, иными словами. Но всё же за всем этим погружением в Россию духа Сугробов скоро почувствовал трепет, тревогу за близкую, современную, существующую в этом мире Россию, за её судьбу. Это то, чего нельзя было оторвать от сердца, если только вместе с сердцем…
Но дух России Вечной с её богоизбранностью, с её глубинными тайнами, её проекциями во вселенскую реальность словно стелился над измученной земным миром и его катастрофами Россией и говорил ей: ты не одна.
…Эта тревога из-за современной тяжёлой ситуации была мучительна, и Сугробов первый заговорил о ней. Это вызвало бурю.
— Можно уйти от этого мира и уйти в правильном направлении, — сказал Саша. — Но Россия — это тайна, и русская душа — тайнопись, и мы недаром, не просто так здесь. Мы живём этой тайной и должны ответить на такой вызов. Боль России неотделима от нас.
— Но есть соблазн уйти, — заметил Солин.
— От себя нельзя уйти, — возразил Денис, а сам подумал: «Я ушёл от богов, но от России невозможно уйти. Может быть, потому, что в ней — бездна или по другой причине… Или вообще нет никакой причины — а уйти нельзя и не надо…»
— Тогда надо что-то делать, — тут же сказала Рита.
— Кое-что сделано, — ответил Сугробов. — Ритулечка, вы просто не в курсе. Включайтесь…
Действительно, кое-что делалось. Возможности были. Эзотерический круг Меркулова весь был окружён творческими людьми, писателями, художниками, поэтами, публицистами, многие из которых имели прямое отношение к средствам массовой информации. Сам Меркулов вовсе не чуждался контактов: его книга «Традиционалистская метафизика» поразила воображение читателей. Но главным связующим звеном эзотериков (разумеется, здесь употреблён истинный смысл этого слова) с окружающей социальной средой был Сугробов. Тем более, Мишины стихи и песни не меньше поражали воображение. Сугробов и Антон Енютин, муж Сонечки, организовали что-то вроде «мини-издательства», выпускающего в бумажном виде небольшие обращения, брошюры, и, естественно, всё это отражалось в Интернете. Суть текстов состояла в попытках прояснить текущую ситуацию. Это была пока линия «малых» конкретных дел и позиций, но на самом деле это была направленность на создание определённого «равновесия» в обществе с позиции критики любых резких движений. Разумеется, это не означало «проправительственной» линии, но критика выдерживалась в конструктивном духе.
Разъяснялась, например, опасность «революционных» действий снизу, ибо разрушение государства в данной ситуации означало бы распад и разрушение России. Молодым людям, любящим Россию, но настроенным «революционно», разъяснялось, что плодами революций и т. д. воспользуются совсем другие, враждебные России силы, и если молодые люди хотят помочь своей стране, то самое лучшее, что можно сделать сейчас — это завести многодетные семьи, ибо русскому народу грозит самоуничтожение, а если государствообразующий народ останется в явном меньшинстве, то это будет означать распад и конец России, её истории. Любой народ, который оказывается в такой опасности, обычно отвечает и должен отвечать актом самосохранения, резким увеличением своей численности и т. д.