— Предпочтительнее изнасилование, — сказал он. — Если вы простите меня за столь откровенное выражение.
Девицы Уилсон завизжали от восторга. Мальчишка-посыльный принес Херсту крупный заголовок: «Найдена убитая женщина!» Он поместил его над лицом Богоматери.
— Еще мы любим большой пожар.
— И большую войну, — почтительно сказал Эббот.
— Смотри, — сказал Блэз. На противоположной стене под американским флагом красовался громадный заголовок: «Война „Джорнел“ победоносно завершена!»
— Это была ваша война, мистер Херст?
— В немалой степени, мисс Сэнфорд. Маккинли и Ханна не собирались воевать. Поэтому начали мы, и им ничего не оставалось, как… — Херст присел на пятки, и прядь тусклых светлых волос упала ему на глаза. — Мистер Эббот, а эта убитая женщина — ее нашли голой?
— Вообще-то нет, Шеф. На ней было платье в полоску…
— Преврати это платье в нижнее белье… разодранное нижнее белье. — Херст улыбнулся Каролине. — Надеюсь, вас это не шокирует.
— Нет. Блэз меня подготовил.
— У Блэза хорошее чутье. — Великий человек приступил ко второй странице, комментируя ее Эбботу, требуя новых фотографий и заголовков покрупнее. — Мы уделяем слишком много места этому болвану Рузвельту. Помните, что мы за Ван Вика. За честное правительство и все такое прочее.
— Вы имеете в виду Таммани-холл, Шеф? — улыбнулся Эббот.
— Платт всегда предпочтительнее Таммани. Ван Вик — наш мошенник. Рузвельт — их. Но мы скоро очистим этот город.
— Реформа? — спросила Каролина, которая теоретически знала, что значит это слово; знала и практически, что оно означает применительно к Нью-Йорку, но не имела представления, какой смысл в него вкладывает Херст.
— Да, мисс Сэнфорд. И всю страну тоже. Брайан безнадежен. Маккинли — просто ширма, за которой прячутся старые денежные мешки вроде Ханны. — Херст встал. На полу остался его шедевр — первая полоса завтрашнего выпуска «Нью-Йорк джорнел». — Нам нужен кто-нибудь новенький, чистенький.
— Таким считают Рузвельта, — осторожно заметил Блэз.
— Он кандидат Платта. Как можно реформировать Платта? Но он все равно проиграет. Мистер Эббот. — Херст повернулся к редактору, когда этот смертельно усталый человек передавал печатнику сложную мозаику первой полосы.
— Да, Шеф?
— Я решил, кто будет следующим президентом. — Услышав это, девицы Уилсон прекратили танцевать. У всех сделался торжественный вид. Волнение ощутила даже Каролина.
— Да, Шеф? — невозмутимо повторил редактор. — Кто?
— Адмирал Дьюи. Герой Манилы. «Открывайте огонь, когда будете готовы, Гридли». Это ничуть не хуже, чем «Не стрелять, пока не станете различать белки их глаз».
— Но действительно ли адмирал произнес эти вдохновляющие слова? — Каролину захватил процесс сотворения истории, в том числе и президентов.
— Мы написали, что он их произнес. И, наверное, он сказал что-нибудь в этом роде. Дьюи не опроверг нас, и это главное. Ведь он разгромил испанцев и захватил Манилу. Вы его знаете? — Хотя Херст смотрел на Каролину, вопрос был обращен к Эбботу.
— Нет, Шеф. Думаю, мы могли бы написать ему или телеграфировать и спросить…
— Ничего в письменной форме! — решительно отрезал Херст. — Пошлите кого-нибудь в Манилу, чтобы прощупать его. Если он согласен, мы выдвинем его кандидатуру против Маккинли.
— А разве адмирал — демократ?
— Кого это волнует? Уж не его, конечно.
— Но хочет ли он быть президентом? — спросила Каролина.
— Здесь все этого хотят. Вот почему мы называем себя демократией. Конечно, почти всякий может стать президентом, особенно если заручится поддержкой «Джорнел».
— И вы тоже? — смело, чем повергла в замешательство Блэза, спросила Каролина.
Херст был невозмутим.
— Вам нравятся Вебер и Филдс?
— Обувной магазин? — Каролина слышала имена. — На Бонд-стрит?
Девицы Уилсон отозвались гармоничным повизгиванием.
— Да нет. Комики. В водевиле. Ну просто обожаю их. Нужно как-нибудь взять ее с собой, — повернулся он к Блэзу, а затем продолжал, обращаясь к Каролине. — Вот послушайте. Вебер и Филдс заходят в шикарный парижский ресторан, после обеда подходит к ним официант и спрашивает Вебера, не желает ли он чашечку кофе, и Вебер говорит «да». Затем официант спрашивает Филдса, и Филдс говорит «да». — В этот момент Херст уже не мог сдержать смех. — Да, я желаю чашечку кофе, и… — Тут Херст просто зашелся от смеха, а сестры Уилсон повизгивали, прильнув друг к другу. — … и еще я хочу полный кофейник. — Комната отозвалась дружным хохотом, и Каролина поняла, что Херст, хотя и несколько иносказательно, ответил на ее вопрос.
Блэз отвез ее в «Уолдорф-Асторию», проводил в номер, где старая Маргарита в ночном капоте обрушила на него целый каскад изысканных французских фраз.
— Она не желает учить английский, — объяснила Каролина, вручая Блэзу подарок — бутылку коньяка, которую он тут же откупорил. Пока он разливал коньяк в рюмки, Маргарита произнесла тираду о красоте и удобствах Сен-Клу-ле-Дюк, несравнимых с нью-йоркскими ужасами, и отправилась спать.
Во всех вазах гостиной в стиле Людовика XVI стояли хризантемы, несмотря на то что Маргарита потребовала их убрать: весь цивилизованный мир знает, что хризантемы годятся для поминовения усопших. Каролина убеждала ее отказаться от предрассудка, но сама испытывала некоторое неудобство от этого memento mori [57]. И все же распорядилась оставить эти желто-золотистые цветы как доказательство новообретенного, не знающего предрассудков американизма.
— Как тебе Шеф? — Блэз потягивал коньяк. Каролина налила себе виши.
— Не думаю, что мне будет легко проникнуться к нему симпатией. Но наблюдать за ним, слушать его очень забавно. Он действительно всемогущ?
— Шеф действительно может кое-кого сделать президентом.
— Он не сказал «кое-кого». Он сказал — «всякого».
— Он иной раз преувеличивает.
— Иной раз? — засмеялась Каролина. — Полагаю, в этом и состоит его сила. Он все время преувеличивает.
— Зато хорошо продаются газеты.
— Разве только это его волнует?
Но Блэз не был расположен нырять в такие глубины.
— Как издателя — да. И я хочу стать издателем.
— Совместно с Херстом?
— Нет. Я сам хочу быть Херстом.
— Он ведь еще этого не знает?
— Почему ты так думаешь? — Блэз улыбнулся ей своей самой обезоруживающей мальчишеской улыбкой, хотя она отлично понимала меру зрелого расчета, в нее вложенного. Шарм был мощнейшим оружием Блэза. Шарм был хрупкой линией обороны Каролины.
— По тому, как он к тебе относится. Со всеми прочими он grand seigneur[58]. Вежлив, как мы вежливы со слугами. Но к тебе он относится как к равному, а это значит, что он ждет, когда ты вложишь деньги — быть может, все свои деньги — в его газеты. — Каролина не собиралась столь прямо переходить к теме завещания, но, говоря об отношении Херста к Блэзу, она решила довериться своему инстинкту.
Блэз нахмурился совсем не по-мальчишески. Он выглядел сейчас, как их отец за карточным столом, когда пытался вспомнить, что поставлено на кон.
— Я не намерен так вкладывать свои деньги, — сказал он наконец.
— Но ты дал ему повод думать, что такое возможно. — Каролина отлично понимала Блэза. Неужели и он, подумала она, едва ли не впервые понимает ее? — С таким человеком, как Херст, это небезопасно.
— Отец имел в виду семерку, — отрезал Блэз. — Хаутлинг знает. Он был его адвокатом. Он говорит, что намерения отца не вызывают сомнений.
Каролина очень прямо сидела на своем стуле. За спиной Блэза золотистые хризантемы стояли, как на похоронах. Предзнаменование? Если да, то чьи похороны, его или ее?
— Тебе повезло, что рука отца дрогнула. Мы оба знаем, что он имел в виду. Но я хочу знать, что имеешь в виду ты. Зачем тебе моя половина наследства? Ведь оно достаточно велико для двоих.
— Нет, при том, что я замыслил. — Блэз мрачно смотрел на сестру.
— Основать газету?
Блэз кивнул.
— Сейчас я учусь тому, как это делается. Когда буду готов, я создам свою собственную или куплю уже существующую. Может быть, здесь…
Каролина не могла сдержать улыбку.
— Станешь конкурентом Херста?
— Почему бы и нет? Он поймет.
— Конечно, поймет. Поймет, что ты его предал. И еще поймет, что если ты его конкурент, то тебя надо раздавить, как он, кажется, раздавил Пулитцера.
— Его «Уорлд» нормально выходит. Просто Пулитцер больше не номер первый.
— Значит, одновременно могут существовать Херст, Пулитцер и Сэнфорд?
— Да, — сказал Блэз.
Каролина была подавлена и напугана.
— Ты потеряешь все деньги.
— Нет, — сказал Блэз.
— Выиграешь или проиграешь, но шесть лет ты будешь распоряжаться моим капиталом. Что будет потом?
— Согласно Хаутлингу, — Блэз осторожно подбирал слова, — ты получишь сумму, равную половине состояния на момент утверждения завещания.
Каролина пыталась нащупать путь из лабиринта, который она пройдет не в качестве жертвы, но Минотавра.
— А если ты удвоишь мое состояние, то удержишь половину?
— Это кажется справедливым. Удвою-то я, а не ты.
— А если потеряешь?
— Я не потеряю…
— Если потеряешь, что получу я?
Блэз ответил лучезарной улыбкой.
— Половину от нуля.
— Итак, я теряю все, если ты потерпишь неудачу, и не получу ничего, если ты будешь удачлив.
— В течение следующих шести лет тебе будет выплачиваться тридцать тысяч долларов в год. На эти деньги можно безбедно жить здесь. А еще лучше — в Сен-Клу.
Перед взором Каролины забрезжил путь к сокровищу. Она еще не до такой степени превратилась в нью-йоркскую хищницу, чтобы требовать на обед сырое мясо. Сначала она хотела получить свое. Потом еще и его. Хотя семейная история мало ее вдохновляла, загадочные намеки отца звучали интригующе — о том, что ее дед Чарльз Скермерхорн-Скайлер был незаконным сыном Аарона Бэрра. В зав