«Чувствуете ли Вы, насколько здесь натуральный воздух? – прогремел голос Тэйта. – Никакой химической вони, которой один лондонский господин пропитал все больничные палаты. Мы нисколько не боимся тех сказочных существ, которых он называет микробами. Много хорошей английской воды и хорошего английского мыла заставят потом немного поголодать, но это лучше, чем отравлять себя химикалиями. Я практик и плевать хотел на все научные премудрости. Здравый смысл имеет значение. Остальное – нет».
Несколько женщин стонали. Было очевидно, что они испытывают боль. Стоя рядом с последней кроватью, Тэйт небрежно взглянул на меня. От него ускользнуло выражение ужаса на моем лице. «В моей больнице нет никаких обезболивающих, – сказал он. – Они хороши только для людей, которые так или иначе умрут».
Был ли он таким же холодным, бесчувственным тактиком, как парижский врач Пеан? Разве он сам не чувствовал боли? Разве он, будучи, по выражению Симса, первым европейским хирургом, успешно удалившим камни из желчного пузыря, не представлял, какие мучения они доставляют? Неужели он заставлял страдать больных, которых сам вернул к жизни? Неужели холецистомию он проводил в той же дикой спешке, как и ту операцию, за которой я наблюдал?
«А теперь пойдемте, – сказал Тэйт в новом приступе учтивости, – пообедаем вместе. После я покажу Вам пациентку с желчнокаменной болезнью. Она пышет здоровьем. К сожалению, у меня нет других пациентов, которых я мог прооперировать до Вашего приезда».
В столовой мы были одни, пока не вошел молчаливый слуга с огромным количеством вин и блюд, и Тэйт без лишних слов приступил к жадному их поглощению. Он объяснил, что миссис Тэйт сейчас в отъезде, но она обязательно понравилась бы мне. Его едва ли интересовало, по вкусу ли мне пришлась еда. Время от времени он подкармливал голубых персидских котят, которые увивались вокруг его стула. Покончив с огромным куском сыра и выпив еще два бокала вина, он впервые поднял глаза от тарелки, зажег огромную, толстую сигарету и поднялся со стула, тем самым переместив на ноги весь свой огромный вес.
«Теперь самое время, – констатировал он. – Я покажу Вам мою пациентку. Пойдемте. В половине первого начинается общий прием, и иногда они там скапливаются десятками. На осмотр мне требуется ровно минута и еще полминуты, чтобы сообщить каждому, что у него не так. Но и это отнимает время».
Он бросил домашний халат на кресло и облачится в плотное твидовое пальто. Снаружи ждал экипаж, в котором мы провели около пяти минут, сворачивая на разные улицы, пока наконец не достигли внушительных размеров дома.
Через минуту нас уже встречала женщина сорока лет, пребывавшая, как казалось, в отличном самочувствии. Тэйт бегло представил меня американским другом и хирургом. «Как у Вас дела?» – проговорил он басом.
«О, замечательно!» – ответила она.
«Жалобы?»
«Только из фистулы постоянно что-то сочится. Но это, конечно, мелочь по сравнению с тем, что я выстрадала». Она посмотрела на Тэйта восторженным взглядом чудом спасенной пациентки. Тэйт попросил ее показать послеоперационные швы. Робко глядя на меня, она разделась, Тэйт же продолжал вводить меня в курс дела: «Пациентка попала ко мне с сильными болями в правом боку и подвижной опухолью над правой почкой. Могло быть три возможных диагноза: блуждающая почка, опухоль поджелудочной железы или желчнокаменная болезнь, отягощенная опухолью желчного пузыря. Двадцать третьего августа я сделал разрез длиной 4 дюйма и обнаружил камни в желчном пузыре. Через иглу я откачал оттуда 10 унций скопившейся желчи, потом вскрыл сам пузырь и увидел несколько крупных камней. Должно быть, один из них раскрошился, прежде чем я успел его извлечь. Затем я вывел края желчного пузыря наружу в верхней части разреза. Через четыре недели пациентка уже полностью пришла в себя. Боли, как вы видите, ее больше не мучают». Резким рывком Тэйт сорвал пластырь, который удерживал на ране повязку. В ту же секунду я увидел на животе пациентки затянувшийся шрам, на вершине которого было маленькое отверстие с воспаленными краями. Из него каплями сочилась желчь. «Удивительный свищ, – сказал Тэйт. – Некоторое количество желчи выходит оттуда. Но основная часть все же идет естественным путем.
Желчный пузырь снова обрел свою нормальную величину. В случае же, если там снова образуется камень, мы сможем раздробить его через это отверстие».
Он приклеил к ране новый пластырь. «И этот свищ никогда не затянется?» – спросил я у женщины. «Конечно, нет», – ответил за нее Тэйт. «Доброго дня!»
Он не стал дожидаться, пока я попрощаюсь, и назвал извозчику адрес своей больницы. Между тем, у дома номер семь по улице Кресент уже собралось восемь-десять экипажей.
«Мельница моих будней, – проворчал он. – Я должен Вас покинуть. Вскоре в Лондоне вы сможете услышать мой подробный доклад об операции, одиннадцатого ноября на заседании Королевского медико-хирургического общества. Насколько я могу судить, зная этих высоких господ, он не вызовет особого оживления. Но это меня не волнует. Возможно, к тому времени мне удастся сделать еще одну операцию на желчном пузыре. Как говорится: если вдруг состояние Ваше станет критическим, я с удовольствием избавлю Вас от камня. А сейчас прошу меня извинить!»
Мы с Сьюзан покинули Бирмингем в тот же вечер. Серый туман, который валил из печных труб и окутывал улицы, отражал то, что было у нас на душе. Я бы солгал, если заявил бы, что надежды, которые я лелеял, направляясь к Тэйту, рухнули. Спасительно было сознание того, что где-то живет и работает хирург, который в час крайней нужды сможет меня прооперировать. Но был фактор, который омрачал эту уверенность. Мне хотелось верить, что тот самый час крайней нужды, заставивший бы меня лечь под нож Тэйта, никогда не наступит или, по крайней мере, не наступит до того момента, пока другие хирурги не овладеют иной техникой. Я не мог отрицать: первая встреча с Тэйтом повергла меня в шок.
Дело было в дикости его облика и поступков. В его упрямом игнорировании антисептиков. И в чем-то еще. Я спрашивал себя, могла ли операция, которая до конца жизни будет напоминать о себе свищом в правом подреберье, называться исцелением! Я придерживался того мнения, что это было рискованно, что это было непозволительным сопротивлением судьбе, по воле которой я был все еще жив, когда Тэйт добился первых успехов. Но этот вопрос никак не шел из моей головы. Напротив, он порождал новые вопросы: зачем выводить желчный пузырь наружу? Зачем нужен свищ, который никогда не заживает? Конечно, было несомненное преимущество в том, что края пузыря фиксировались на брюшной стенке и при новом скоплении камней до него было бы относительно легко добраться. Но был ли желчный пузырь чем-то большим, чем хранилищем желчи, которая далее поступала в двенадцатиперстную кишку? Был ли он необходим? Могла ли желчь попасть в кишку напрямую из печени по печеночному и общему желчному протоку? Можно ли полностью отсечь желчный пузырь от печени и удалить его вместе с камнями?
Но я так и не успел решить вопрос о необходимости либо ненужности желчного пузыря.
В ту самую минуту, когда поезд прибыл в Лондон и я склонился к окну, чтобы позвать носильщика, случилось то, чего не случалось уже много лет. Как и тогда в Париже во время ужина с Мэрионом Симсом, боль пронизала меня вплоть до правого плеча, потом я почувствовал, будто бы кто-то разрывает когтями мое правое подреберье. Я смог произнести лишь четыре слова: «Только не к Тэйту!»
В поезде Сьюзан дала мне еще морфия. С трудом я добрался до номера в «Вестминстер Пэлас Хотель». Приступ был таким тяжелым, что только дополнительные дозы морфия и белладоны в сочетании с теплыми компрессами в конце концов принесли мне облегчение. Сьюзан попыталась предупредить Листера, но его оказалось невозможно найти. Вместо него пришел сэр Джон Пэйджет с ассистентом, который оставался со мной всю ночь. Он был уверен, что речь идет о закупорке желчного протока. Вся моя голова приобрела желтоватый оттенок. Меня изнуряли постоянные приступы рвоты. На нижнем краю печени образовалась опухоль, увеличивавшаяся от часа к часу. Сьюзан уже думала вызвать Тэйта, когда произошло еще одно маленькое чудо.
Пока я лежал в полусознании, собственный врач отеля, некий доктор Гильд, также призванный на помощь, с согласия Сьюзан и с помощью еще одного ассистента воспользовался рецептом, который сработал однажды во время приступа одного из постояльцев рабочего дома в Ирландии. Произведя несколько подготовительных манипуляций, а именно обложив меня теплыми грелками и дав белладонны, чтобы расширить желчный проток, он поднял меня с постели и стал раскачивать из стороны в сторону в попытке вернуть камень в желчный пузырь. При этом я чуть было не потерял сознание. Но его отчаянные старания в сочетании с совершенно нетрадиционным подходом возымели-таки действие. Двадцать четыре часа спустя я проснулся, почти не чувствуя боли, и увидел измученное, но счастливое улыбающееся лицо Сьюзан. Мне потребовалось еще четыре недели абсолютного покоя, чтобы встать на ноги, и еще две недели, чтобы окончательно поправиться.
Но это было не единственное чудо. В конце недели Сьюзан впервые за долгое время принесла мне почту.
Среди прочей корреспонденции я нашел письма от многих знакомых врачей, к которым во время моей болезни за советом обращалась Сьюзан. Одно из них было от немецкого профессора Фридриха Эсмарха, с которым мы познакомились в Киле несколько лет назад. Эсмарх, которому в то время было около пятидесяти шести, получил известность во многом благодаря «обескровливанию Эсмарха», методу, когда после наложения жгута излишки крови откачивались через эластичную трубку, и операция проходила «без крови» или, лучше сказать, с минимальными ее потерями. Своей пышной белой бородой и торжественной черной мантией, надеваемой им на время операции, Эсмарх произвел на Сьюзан огромное впечатление.
Письмо Эсмарха было датировано двадцать пятым ноября. Вот те строчки, сквозь которые мне улыбалась сама судьба: «Вас должно утешать то, что после достижений Симса и Тэйта хирургия желчного пузыря стремительно прогрессирует. В Берне этим занимается Кохер. На вашей родине – Кин. Даже у короля Германии есть соответствующие планы. Наибольших успехов должны добиться молодые врачи. Один из моих ассистентов, Карл Лангенбух, который шесть лет назад, когда ему едва исполнилось двадцать семь, возглавил больницу Святого Лазаря в Берлине, на днях сообщил мне, что он давно вынашивает мысль при первой представившейся возможности попытаться целиком удалить пораженный желчный пузырь. Опыты над животными показали, что этот орган не является жизненно важным. Это подтверждается тем, что многие люди с рождения лишены его, но при этом доживают до преклонных лет. Эксперименты Лангебуха заставили его согласиться с несколькими выдающимися берлинскими терапевтами: хроническое воспаление желчного пузыря ведет к образованию камней. Поэтому метод Тэйта и Симса, когда удалению подвергаются исключительно камни, он считает бесполезным, не говоря уже о свищах на передней брюшной стенке. Он выдвинул следующий тезис: для длительного положительного эффекта необходимо удалить желчный пузырь полностью, его удаление, в свою очередь, технически не представляет сложности при должном уровне стерильности. Он уже опробовал выбранную хирургическую методику на трупах и в обозримом будущем полностью овладеет ей. Как Вы видите, прогресс идет полным ходом».