Когда в 1904 году состоялось наше знакомство с Генрихом Брауном, ему было чуть за сорок и он работал главным врачом Больницы сестер милосердия в Лейпциге. Браун был убежденным индивидуалистом, рано созревшим и занятым почти исключительно собственной внутренней жизнью. Будучи ассистентом Фолькмана, он стал свидетелем стольких трагедий, причиной которым был наркоз, что рано занялся планомерным изучением местной анестезии. Весной 1900 года к нему случайно попал профессиональный еженедельник, в котором сообщалось о выделении экстракта надпочечника убойных животных. Там утверждалось, что местные инъекции этого экстракта, названного адреналином, способствуют сужению сосудов и отливу крови от ткани.
Даже самые ранние эксперименты с кокаиновыми впрыскиваниями показали, что обезболивающее действие наиболее продолжительно там, где кровообращение парализовано и отток кокаина через кровь затруднен, разумеется, на ограниченном участке. И он задумался, может ли вызывающий анемию экстракт адреналина по-разному действовать на различные участки тела. Если смешать кокаин и адреналин, то, вероятно, кокаин задержится внутри той области, которую предполагалось обезболить. Первые дозы препарата Браун инъецировал в собственное предплечье и добился небывалого анестетического эффекта. В результате многолетней работы он усовершенствовал препарат кокаина-адреналина и выяснил, что секрет местной анестезии Шляйха в значительной степени основывается на том же принципе.
Кроме того, поверхностная местная анестезия «замораживанием» при помощи хлорэтила также подразумевает замедление кровообращения в тканях.
В 1903 году Браун впервые опубликовал результаты своих исследований, что сразу же возбудило многочисленные протесты, особенно со стороны Шляйха, не желавшего жертвовать плодами собственного богатого воображения, какими были образные объяснения действенности его метода. Но Шляйху пришлось склонить голову перед новым в хирургии, как некогда старое, так же зализывая раны, отступило перед ним самим.
Адреналино-кокаиновая анестезия стала применяться в тех же масштабах, что и инфильтрационная, а с появлением новокаина она, равно как проводниковая и люмбальная анестезия, да и в целом вся номенклатура методов местного обезболивания, полностью оформилась.
Местное обезболивание больше не было мечтой, а стало реальностью, фундаментом, на котором покоилась хирургия, верным помощником не только при операциях на щитовидной железе, но и во многих других известных или пока неизвестных областях, где руки хирурга до сих пор были связаны опасными последствиями наркоза.
ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС
Чикаго, или Красный Буревестник
Сегодня, через столько лет, спрашивая себя, что больше всего впечатлило меня в годы бурного развития хирургии, которое подстегнуло зарождение местного обезболивания, я никогда не думаю над ответом долго. Появление хирургии органов грудной полости и, в том числе, хирургии легких с позиций современности видится величайшим событием перелома веков и начала нового столетия.
Утром девятого июня 1898 года чикагский хирург Джон Б. Мерфи выступил с докладом «Хирургия легких» на сорок девятом Конгрессе Американского медицинского общества в Денвере, чем заслужил бурную овацию. В тот момент я был болен и находился в Нью-Йорке. Мне помешал приехать приступ ишиаса. Если в нью-йоркских газетах была хоть строчка правды, то Мерфи предложил два хирургических метода борьбы с заболеваниями легких, которые были названы революционными. Громовые аплодисменты в его адрес наводили на мысль, что он сделал важное открытие, которое, возможно, способно было вызволить хирургию из тупика, в который ее завели попытки преодолеть легочные заболевания. Все время моего знакомства с Мерфи коллеги в большей или меньшей степени игнорировали его, но иногда он становился предметом их жгучей ненависти.
Восемью годами ранее, когда ему только исполнилось тридцать два и он работал хирургом в Чикагской окружной больнице, Мерфи с невиданной резкостью потребовал проведения ранней операции на воспаленной слепой кишке и тем самым посягнул на незыблемое правило, согласно которому лечение аппендицита было прерогативой терапевтов. «Древние ископаемые», как Мерфи в открытую называл прежние поколения врачей, все как один ополчились против него. Но он делал решительные шаги в своей области и, за короткое время проведя двести операций, доказал, что удаление червеобразного отростка при самых первых признаках воспаления стабильно ведет к полному излечению.
Мерфи был сыном ирландского беженца, который вынужден был покинуть родину из-за голода и нищеты, чтобы обосноваться на ферме в предместьях Аплтона, где он также влачил жалкое существование. Вся его юность – самого младшего из пятерых детей – прошла в бедности, но его мать, от которой не ускользнуло его дарование, хотела, чтобы он твердо помнил о своей жизненной цели: заработать денег и оставить бедность так далеко позади, что она уже никогда не смогла бы его снова настигнуть. Еще помощником в аптеке Льюиса в Аплтоне и преходящим учеником аплтонского врача Рейли он понял, что медицина и хирургия – это невозделанная почва науки. Обучение в Раш Медикал Колледж в Чикаго обходилось в шестьдесят пять долларов в год, и мать находила эти деньги. На лекциях моего друга Кристиана Фенгера, который из Европы в Чикаго принес учение о патологической анатомии, подтолкнувшее развитие диагностики и хирургического лечения, он осознал, что должен отправиться в Европу и овладеть теоретическими и практическими основами, чтобы привлечь всеобщее внимание к своей научной работе. И снова мать достала кожаный мешочек с деньгами из укромного тайника их убогого деревянного дома и пожертвовала Мерфи все семейные сбережения. Он учился у Бильрота в Вене, Шредера в Берлине, Арнольда в Гейдельберге. Он не видел ничего кроме работы и сна, никаких развлечений и удовольствий. В 1884 году в Чикаго он открыл собственную практику. У него не было средств или состоятельных пациентов, но на заре американской хирургии его вескими аргументами были европейская выучка, навыки выдающегося стратега, блеск в глазах, возникавший при первой же мысли о будущих открытиях, и талант рекламного агента. Я познакомился с ним после его «достижения» в области хирургии слепой кишки: это был человек среднего роста с рыжими волосами и бородой, в котором уникальным образом переплелись страсть, мощь, ум, сознание того, что его призвание – хирургия, и жажда славы и богатства. Он заметно выдавался из общей людской массы. Его прозвище – «Красный буревестник» – он заслужил по праву. Он был изобретателем так называемой «пуговицы Мерфи», которую вскоре можно было найти во всех крупнейших операционных мира, поскольку с ее помощью сшивать рассеченные во время операции участки кишки было значительно проще. Мерфи пригласили выступить на одиннадцатом Международном Медицинском конгрессе в Риме, где наряду с Кохом, Макивеном и Микуличем он был избран почетным председателем. Наконец, он приехал в Берлин по приглашению Немецкого медицинского общества, где был принят в его почетные члены. За этим последовали нападки со стороны его коллег, обвинявших его в «погоне за славой». С тех пор в их отношении ничего не изменилось. Именно поэтому безудержная овация, которой наградили Мерфи в Денвере, показалась мне верным знаком того, что его достижение носило отнюдь не заурядный характер.
Войны девятнадцатого века оставили на груди их участников немало смертельных ранений, которые не могли не стать стимулом для зарождения новых методов в хирургии органов грудной полости. Но все пострадавшие были вверены самой природе, и только время от времени врачи предпринимали попытки спасти легкие, наспех зашивая раны или уговаривая покалеченного перевернуться на живот. С легочными раневыми инфекциями было довольно безжалостно покончено при помощи кровопускания еще в 1871 году. Проблема же серьезных заболеваний грудной полости, действительно требовавших внимания хирургов, оставалась нерешенной. Никто не задумывался об удалении опухоли пищевода, так как она находилась под грудиной и была недоступна. Жертвы этого заболевания умирали от истощения. Совсем маловероятной виделась операция по ее вылущиванию через легкое. Но еще более безнадежной выглядела ситуация с самым распространенным и уносящим больше всего жизней легочным заболеванием – туберкулезом. Немцы Глук, Шмид и Блок в экспериментах над животными пытались выяснить, возможно ли удаление доли легкого или целого органа без смертельного вреда здоровью. На примере крупных животных – свиней или коров – они многократно убеждались, что возможно пережить не только повреждение одного легкого, но и его полное удаление, не утратив жизнеспособности, при условии, что второе легкое функционирует нормально. Тогда в душу берлинского врача Блока закралось сомнение: не переоценивают ли врачи опасности вскрытия грудины человека и сопутствующего пневмоторакса. В 1883 году Блок провел соответствующее исследование. Пациентка, молодая женщина и родственница Блока, страдающая, по его мнению, тяжелой формой легочного туберкулеза, полностью доверилась ему. Он вскрыл грудную клетку и попытался удалить очаг заболевания. Но больная умерла под его скальпелем, поэтому Блок наложил на себя руки, мучимый отчаянием и угрызениями совести. Только два года спустя Пэйджет издал в Лондоне книгу «Хирургия легких», в которой он назвал дальнейшее развитие отрасли невозможным по причине скудости имеющихся данных.
Было вполне понятно, что заявление Мерфи о том, что он нашел способ хирургического лечения болезней легких, вызвало небывалый резонанс. Тем не менее ни в одной из газет не сообщалось, против какой из них он был направлен. Мой опыт напомнил мне о врачах, которых собственные недуги побудили к разработке новых методов лечения, и подсказал, что Мерфи мог найти некий новый способ борьбы с легочным туберкулезом. Вечером следующего дня – это было одиннадцатое июня – мой дворецкий доложил мне о неожиданном визите Кристиана Фенгера из Чикаго. Ничей приход тогда не мог обрадовать меня больше – все равно, был ли мой гость в Денвере или нет. Я был уверен, что он уж точно ориентируется в ранних работах Мерфи.