Новая якутская национальная символика также не обходится без этногенетических мотивов. Саха-якуты подчеркнули свою культурно-генетическую связь с прибайкальскими скотоводами-курыканами, воспроизведя в центре герба изображение всадника-знаменосца с раннесредневековой писаницы, относящейся к курумчинской археологической культуре VI—X веков. [722]
В свою очередь, в первой половине 1990-х годов власти Северной Осетии добавили к ее названию термин «Алания» и включили аланские атрибуты в государственную символику (бело-красно-желтый флаг, символизирующий трехчастное деление аланского общества, и аланский золотой барс на республиканском гербе). А первый президент республики А. Галазов неоднократно называл осетин «наследниками скифо-сарматской цивилизации» [723] . В связи с этим в современной Осетии огромной популярностью пользуются археологические исследования, связанные со скифо-сарматской и особенно аланской тематикой.
Таким образом, государственная символика оказывается нагруженной глубоким смыслом и демонстрирует то, каким власти видится место данного народа в мире и в каком образе она хочет представить его мировому сообществу. Эта символика очень часто апеллирует к примордиальным этническим корням, подчеркивая неразрывную связь с романтизированными древними предками и их высокими моральными ценностями.
Археология Евразии на службе политики
Итак, сегодня археология Евразии пользуется большим политическим спросом, и интерес общества и бизнеса к ней растет. Однако этот интерес отличается крайней односторонностью. Политики более всего ждут от археологии легитимизации новых современных государств и своей собственной власти, а также подтверждения своих претензий на те или иные спорные территории. Поэтому политики видят основную пользу археологии в служении официальной националистической идеологии. Бизнес заинтересован в развитии туризма, однако пока что ведет себя вяло, и сегодня основные инвестиции направляются в совершенно иные сферы, дающие гарантированную прибыль. Поэтому туристическая инфраструктура остается неразвитой, а многие местные краеведческие музеи страдают от недофинансирования и влачат жалкое существование. Что же касается общественности, то она ждет от археологии сенсаций. Сегодняшний религиозный ренессанс ведет к тому, что публику более всего интересует не само по себе прошлое, а связь археологических памятников с какими-либо чудесными непознанными явлениями. Вот почему не иссякает поток любителей оккульта, «арийской астрологии» и неоязыческих верований на Аркаим [724] , вот откуда у людей тяга к «тайнам» древних дольменов и вот почему иных так увлекают «загадки гиперборейской цивилизации». В ряде случаев эта религиозная экзальтация наслаивается на националистические настроения, и люди представляют далеких предков могучими магами и чародеями. В частности, не лишена этого и упоминавшаяся выше арийская идея. Нелишне отметить, что такие чувства подогреваются СМИ и в погоне за читателями и зрителями журналисты готовы пропагандировать самые странные фантазии, выдавая их за реальные факты и представляя далеких от науки людей неординарными учеными, якобы самоотверженно ведущими поиски в неизведанном направлении.
В этих условиях археологам следует самим вести более активный диалог с обществом и простым языком объяснять цели и методы археологических исследований. Чтобы нейтрализовать роль фантазий на темы далекого прошлого, в изобилии встречающихся в современной популярной литературе, археологи должны сами терпеливо объяснять публике свои концепции. Немалую роль могло бы сыграть вдумчивое изучение истории таких концепций и их связи с социальным климатом разных исторических эпох. В особенности речь идет о ряде опасных концепций, имевших одно время широкую популярность, к которым прежде всего относится расовый подход к развитию общества. Археологам надлежит оперативно реагировать на использование археологического знания в шовинистических и расистских целях. Сегодня, когда, выступая за «чистоту арийской расы», скинхеды убивают «чужаков», археолог не имеет права писать об истории «ариев», не откликаясь на события современности и делая вид, что ничего не происходит.
Вот почему в выпущенных недавно книгах, написанных профессионалами и посвященных индоиранской проблеме, их авторы совершенно справедливо отмежевались от неонацистских интерпретаций «арийской проблемы», подчеркнув связь таких псевдонаучных взглядов с ксенофобией и шовинизмом [725] . В противном случае занятия «арийской проблемой» становятся безответственными. И вовсе не случайно знаменитый английский археолог Г. Чайлд, начавший свою карьеру выпуском книги об «арийцах», полностью отказался от этой тематики в начале 1930-х годов, когда опасность нацистского расизма стала более чем очевидной. [726]
Таким образом, в новых постсоветских государствах археология развивается по националистической траектории, что, как отмечал Брюс Триггер, типично для постколониального мира [727] . При этом повсюду власть нуждается в национальной идее, способной превратить всех обитателей государства в единый спаянный организм. Ради этого политики и обращаются к истокам, будь то истоки государственности, народа или культуры. Идея истоков богата самыми разными смыслами. Во-первых, обнаруживая единых примордиальных предков, она превращает граждан в единую семью и позволяет использовать метафору родства, которая призвана превратить людей в органическое единство и укрепить их лояльность государству. Таким способом политики пытаются преодолеть трибализм, регионализм или социальные/религиозные расколы. Во-вторых, она снабжает сконструированную общность общим прошлым и длительной временной преемственностью, что наделяет «единую семью» «глубокими корнями» и укрепляет чувство единства. В-третьих, она позволяет ей стать носительницей общей древней культуры, богатой самобытными достижениями. А это, в свою очередь, дает возможность оперировать метафорой самобытности, наполненной ценностным содержанием. Ведь «самобытность» призвана легитимировать право на самостоятельное развитие. В-четвертых, обращение к далекому прошлому позволяет обнаружить реальную или воображаемую древнюю государственность, что дает основание представить отдаленных предков носителями государственного начала. Тем самым получает легитимность «борьба за национальное освобождение», а становление нового государства рисуется как справедливое удовлетворение вековых народных чаяний и восстановление своей утраченной в прошлом государственности. Любопытно, что в этой перспективе создателем государства изображается не знать, а «народ». Археология способствует этому, поскольку она имеет дело с обезличенным прошлым и ее героями являются не отдельные личности, а абстрактные группы, скрывающиеся за понятием «археологическая культура». В-пятых, обращение к предкам и их героической деятельности легитимизирует те или иные действия современных политиков, которым богатая самыми разнообразными и весьма неоднозначными событиями история всегда готова предоставить примеры для подражания.
Наконец, немаловажным представляется и то, в каком образе предстают примордиальные предки. Ведь чтобы стать примером для потомков, им надлежит быть носителями высокой морали и создателями безусловных культурных ценностей. Например, предки-земледельцы ценятся выше, чем предки-кочевники. Действительно, следы деятельности первых обнаружить легче, и их культурные достижения (архитектура, искусство, ремесло, памятники письменности) оказываются не в пример более выразительными. Кроме того, их культурные памятники маркируют строго ограниченную территорию, которая считается по праву принадлежащей их потомкам и легитимирует «национальное государство». Не стоит и говорить, что потомкам кочевников оказывается много сложнее прибегать к таким аргументам. Поэтому сегодня даже у потомков кочевников (туркмен, азербайджанцев, турок) возникает соблазн изобразить своих предков оседлыми земледельцами.
Далее, предки, веками отстаивавшие свою территорию и свой суверенитет, ценятся выше, чем предки-завоеватели, варварски разрушавшие построенное другими. Правда, обычно делается исключение для тех предков-завоевателей, которые осуществляли «цивилизаторскую миссию» и несли культуру и государственность «дикарям». Такие аргументы открывают широкое поле для интерпретаций. Ведь завоевание можно представить справедливым возмездием за прошлые обиды. Кроме того, можно сделать акцент на умении предков строить государство и преуменьшить разрушительные последствия их завоевательной деятельности. Так, например, и происходит с образом ранних тюркских государств, который сегодня создают историки Центральной Азии и Казахстана.
Также немаловажно, кого именно выбирают в предки. В этом отношении показателен образ князя Рюрика и варягов на Руси. С одной стороны, с ними связаны начала русской государственности, причем тем самым она оказывается государственностью европейского типа и позволяет России представлять себя европейской страной. Кроме того, факт участия варягов в создании русской государственности позволяет России одерживать символическую победу над Украиной, ибо начатки государственности сложились сначала в Старой Ладоге и Новгороде и лишь затем достигли Киева. Однако если у русских царей с их германскими корнями образ Рюрика никаких сомнений не вызывал, то для нынешних россиян тот оказывается чужаком-пришельцем, чья деятельность лишает русскую государственность «самобытных основ». Вот откуда неизбывное стремление ряда русских историков и археологов наделить его славянским происхождением. Правда, большого успеха такие попытки до сих пор не имели. Поэтому образ Рюрика страдает амбивалентностью.
Гораздо более привлекательным может казаться образ «арийцев». Ведь шовинистическая историография уже давно наделила его достаточно престижными качествами. Во-первых, «арийцам» приписываются высокие креативные способности, и они рисуются создателями культурных достижений мирового значения. Во-вторых, их наделяют высокой духовностью и связывают с ними появление «истинных моральных ценностей» и «первой мировой религии» (зороастризма). В-третьих, их изображают успешными завоевателями, покорителями больших пространств. В-четвертых, повсюду они исполняют роль культуртрегеров: знакомят «варваров» и «дикарей» со своими культурными достижениями и создают им государственность. Все это позволяет нам понять стремление немалого числа современных интеллектуалов Евразии приписать своим народам «арийское происхождение». Особенно соблазнительным это представляется тем, кто способен связать происхождение и древнейшее прошлое «арийцев» со своей собственной территорией и истоками своей культуры.