— Да, конечно, — говорит он спокойно и сдержанно.
Она робко улыбается и начинает лохматить ему волосы. Он умудряется не дрогнуть.
— Ах! Ты ведь так молод! Бедный мой! Наши юные Ромео и Джульетта! Совсем еще дети, но дети в наши дни быстро взрослеют.
— По-моему, она сейчас в Испании, — говорит он, не придумав ничего лучше.
Тетя Лорен убирает руку из копны его волос. Наконец-то.
— Верно-верно, — произносит она. — Знаю. В Мадриде.
Знает? Не врет?
— А тебе известно, где именно? Я бы хотел ей написать, но Джеймс и Клара не передадут… — продолжает он.
— Послушай, Олбан, с меня взяли обещание тебе не говорить, уж ты прости. Но она жива-здорова, это точно.
— Я всего лишь хочу ей написать, тетя Лорен.
— Понимаю, дорогой, понимаю. Но адрес дать не могу. Да я его не знаю. Только так, приблизительно. Знаю, куда ее определили, но точного адреса у меня нет. (Он отметил для себя это «определили».) Она впадает в задумчивость. — Наверное, узнать-то несложно. Было бы желание. Я так считаю. — Она покусывает ноготь левого мизинца.
— А ты можешь узнать? — спрашивает он. Вдруг повезет?!
— Ну, — неуверенно тянет она.
— У меня к тебе просьба: не могла бы ты пересылать ей мои письма? — торопливо спрашивает он, поворачивается к ней и наклоняется поближе, чтобы не повышать голос. Вроде рядом никого нет, никто не подслушивает. Почти все танцуют. Громкая музыка заглушает разговоры, утаивая их от посторонних ушей. — Больше мне ничего не нужно — только переписываться. Поможешь? Ну пожалуйста, тетя Лорен.
С глубоким вздохом тетя Лорен расправляет плечи.
— Только ради тебя, Олбан, — соглашается она и кивает. — Раз ты так просишь. Ладно уж.
— О тетя…
— Нет, погоди. Дай мне слово, что не станешь подбивать ее на поступки, которых не одобрят родители. Склонять к побегу или еще что. Тут я вам не помощница. Так что поклянись.
— Мне бы только снова ее увидеть, поговорить.
— Возможно, у тебя что-нибудь и получится, но сперва поклянись.
— Даю слово, что не буду склонять ее к побегу.
— Ну тогда ладно.
— Спасибо, тетя Лорен. Это для меня очень важно.
— Вот и хорошо. Наш-то адрес у тебя есть?
— Конечно есть.
У него были адреса почти всех членов семейства: Энди и Лия неукоснительно рассылали благодарственные письма.
— Ну, что ж, тогда присылай мне свои весточки. Правда, не могу обещать, что она ответит. Понимаешь?
— Понимаю, тетя Лорен. Спасибо. Большое тебе спасибо.
— Ах ты, бедный мой. — Она стиснула в ладонях его лицо, еще раз обдав запахом табака и духов. — С тебя еще один танец, согласен?
— Конечно, тетя. — Широко улыбаясь, он встал и предложил ей руку.
На две порции: вскипятить чайник (примерно литровый). Затем в миске или другой посудине среднего размера разболтать два пакетика пюре быстрого приготовления. Лично я всегда беру «Суперпюре»: высыпаешь хлопья в миску и заливаешь кипятком, но, в принципе, годится любое порошковое пюре (только другие сорта нужно, наоборот, в воду засыпать, так что не лоханитесь, прочитайте сперва, чего там на пакете сказано). Добавить чуток масла или маргарина (если есть), по желанию примерно треть воды можно заменить молоком. Соль-перец — по вкусу: сыпануть прямо в порошок, прежде чем заливать водой, чтоб два раза не размешивать. Опять-таки для вкуса можно при размешивании добавить вустерский соус38 или кетчуп — пальчики оближешь.
На следующем этапе (если я, конечно, в цивильной кухне, а не на природе) добавляю банку фасоли — либо холодную, либо малек разогретую. Короче, добавляем фасоль. Самую обычную жестянку. Слегка перемешиваем. Дальше: берем стандартную банку рагу из баранины, разминаем — и туда же. Тут есть своя мулька: в банке сверху слой жира — некоторые плюхают прямо так, но я рекомендую жир снимать. Баранину разминаем вилкой как можно тщательнее, плотных комков не оставляем (по ходу удаляем жилы, хрящики и любые другие вкрапления, которые не разжевать, — кому охота потом в зубах ковыряться). Добавляем чатни,39 маринованный огурчик и еще какие-нибудь специи, с учетом личных пристрастий. Для украшения посыпаем тертым сыром (можно просто сверху побросать кусочки, если у кого фулюганы сперли терку, как, например, у меня). Ставим это дело в микру (естественно, в цивильной кухне — походных-то микроволновок покамест не изобрели!!!). Пара минут — и готово.
Сервируем. Все, что потребуется, — столовая или десертная ложка каждому едоку.
Да, чуть не забыл: название этого деликатеса — «рыгу». Так его наш Олбан окрестил, а если кому не нравится, его не колышет.
Приятного аппетита!
В конце концов он вывез этот груз на середину озера, предварительно замотав в коричневую упаковочную бумагу и перевязав старой грубой ворсистой бечевкой. Внутрь положил крупный булыжник и уже намеревался утопить в самом глубоком месте, но потом передумал. Развернул сверток, вытащил булыжник, бросил его за борт в темно-коричневую, почти черную воду и несколько мгновений наблюдал, как зыбкое бледное пятно исчезало в холодной глубине.
По берегам продолговатого озера возвышались зазеленевшие с приходом новой весны горы. Восточные пики освещались тонущим в озере солнцем, а западные склоны были уже темны. Кучка высоких облаков медленно плыла по небу, окрашиваясь в розовый цвет заката. Умеренные порывы западного ветра приносили с собой терпкий, соленый запах океана. Лодка колыхалась примерно на середине озера, невидимая с пристани и из верхнего ряда окон дома в Гарбадейле, незаметная ни с дороги, ни из окрестных деревень.
Избавившись от булыжника, он опять перевязал сверток и, держа его на вытянутой руке, облил горючим из канистры — так, чтобы смесь масла и бензина не попала на борт или на дно. Накренившаяся лодка запрыгала по волнам. Капли горючего упали в воду и почти мгновенно растеклись по поверхности, расцвечивая радугой дрожащую с подветренной стороны лодки рябь.
Немного масляно-бензиновой смеси попало на пальцы. Он вымыл в ледяной озерной воде сначала одну руку, потом другую, удерживая пропитанный пахучей жидкостью сверток за петлю бечевки. Только после этого он бросил пакет за борт, примерно в метре от лодки. Достал коробок с незадуваемыми спичками. Зажег одну, бросил. Ее подхватил и отнес ветер, она зашипела в воде поодаль от затонувшего на четверть свертка. Он попробовал еще раз, сделав поправку на ветер. Спичка ударилась о сверток и отлетела; он решил, что опять не вышло, и уже было приготовился чиркнуть еще одну, но увидел, как над пакетом вырос язычок пламени, сперва лениво-голубой, потом пожелтевший.
Пламя окрепло и разгорелось, быстро побежав по свертку. Ветер подгонял лодку к этому огненному рукотворному островку, пришлось оттолкнуть его веслом. Язычок пламени перекинулся на лопасть; он сунул весло в воду. Потом завел подвесной мотор, пару раз дернув шнур стартера, чтобы оживить маленький двухтактный двигатель. Он сел на банку, дал задний ход и отплыл на несколько метров, после чего переключился на холостые обороты и стал смотреть, как в воде горит огонь.
Горело хорошо; бумага и бечевка почернели, потом и вовсе исчезли, а пропитанное бензином пальто, оказавшись на свободе, раскрылось, как темный, пылающий цветок. Старый прорезиненный плащ горел еще лучше; занявшаяся от горящего бензина пропитка поддерживала пламя до тех пор, пока вся зеленовато-коричневая поверхность не вспыхнула ярко и неистово, отражаясь в мелкой ряби и горячо дыша ему в лицо.
Он подождал, пока не догорело, проводил глазами редкие серые лоскуты, на которых кое-где еще плясали крошечные язычки пламени, потом нажал на газ, развернул лодку и промчался прямо по клочкам пальто, которое надела его мать в день самоубийства. Ему было не понять, по какой странной прихоти или изощренной злонамеренности они сняли с ее поднятого из глубин тела это пальто и оставили висеть в гардеробной — ненужное, ничье, вечное привидение в получеловеческом обличье; смотреть на это было выше его сил. Он увидел его в прошлом году, когда приехал сюда с родителями, и не поверил своим глазам. В нынешнем году он приехал один — и опять подумал, что ему мерещится.
Он кинулся к Нилу Макбрайду, но управляющий и слушать не стал — дело-то семейное. Пришлось обратиться к бабушке Уин, но та настояла, чтобы пальто осталось на вешалке, и дала понять, что так заведено еще Бертом, ее покойным мужем. Это было его любимое пальто, потом его по очереди носили мальчики, и оно будет висеть здесь всегда в память о Берте, равно как и в память об Ирэн.
Это было уму непостижимо. И тогда, и теперь. Он заехал в Гарбадейл во время мотопробега по Северошотландскому нагорью, забрал пальто, обернул его вокруг найденного на берегу камня, взял лодку и в сгущавшихся сумерках, скрытый от посторонних глаз, сжег этот проклятый саван. Его мать. Его решение. Кто сам испытал скорбь, тот, возможно, содрогнется, но что сделано, то сделано.
На поверхности еще держались промокшие недогоревшие лоскуты. Он проехался по ним днищем раз, другой, пока они не исчезли без следа, направил нос лодки на северо-запад, к дому, дал полный газ и откинулся назад, тяжело дыша, подставляя мокрые от слез щеки встречному ветру.
— Обдолбан!
— Эй, крутой чувак, шоб меня, видок у тебя отпадный! Твою мать, зашибись, вы гляньте на него! Твою ж мать!
— Громила Ол! Как поживаешь?
— Всем привет.
Он вернулся в Перт, в прежнюю квартиру Танго: здесь все как было; дверь, пострадавшую от встречи с полицейским тараном, присобачили на место; городской совет, как видно, сменил гнев на милость, счета за коммунальные услуги и жилплощадь оплачены, жизнь, можно сказать, бьет ключом.
— Присаживайся, Ол, падай сюда. Шон, бампер-то подвинь. Вот. Ну, крутой чувак, что слышно?
— Да все путем. Вы-то как?
Обмен любезностями завершен. В гостиной не протолкнуться, дым коромыслом, на журнальном столике бутылки, жестянки, пепельницы и кружки. Олбан знаком с шестью из восьмерых присутствующих и смутно припоминает двух других, включая крупную даму с подбитым глазом. В коридоре визжат дети.