— А как же!
Он даже попятился:
— Не обманываешь?
— Конечно, обманываю. — Верушка собиралась шлепнуть его по плечу, но в последний момент сдержалась. — Думаешь, раз я математик, у меня фотографическая память или что там еще?
Между тетей Кларой и Верушкой течет беседа.
— Не понимаю. Что значит: «Где находятся числа?»
— Наверное, можно поставить вопрос так: являются ли они абстрактными сущностями, как, например, законы физики, как функции от природы Вселенной, или это культурные умопостроения? Существуют ли они вне нашего сознания?
— Это для меня слишком сложно.
За ужином они сидят рядом. Обшитая деревом столовая с высокими потолками заметно вытянута в длину. Здесь Верушка чувствует себя как в исполинском гробу, но благоразумно помалкивает.
— Ужасно сложно, — повторяет Клара. — Мой муж, возможно, понял бы, но я — вряд ли.
Ее муж Джеймс умер от инфаркта в две тысячи первом году, и все его акции перешли к ней.
— Не так уж и сложно. Просто научный дискурс.
— Дискурс, — подхватывает Грэм Уопулд, дядя Олбана, муж тети Лорен, фермер из Норфолка, уже двадцать минут пытающийся без видимого успеха завладеть вниманием Верушки. — Красивое слово, правда?
Грэм — кряжистый мужичок с редкими рыжеватыми волосами, густыми бровями и толстыми губами, которые он постоянно облизывает.
— Правда, — соглашается Верушка, одарив его взглядом, прежде чем вновь повернуться к Кларе, которая говорит:
— И что же? Каково ваше мнение?
— Насчет того, где находятся числа?
— Да, какой у вас ответ?
— А вопрос-то какой? — вклинивается Грэм.
— Думаю, его можно сформулировать в виде еще одного вопроса, — говорит Верушка Кларе.
— Так я и знала.
— Это Олбан научил меня такому способу рассуждений.
— Олбан? Неужели?
— Да-да. Он ответил: «Там, где их оставили», что звучит весьма легковесно, однако не лишено маленького рационального зернышка, поэтому на вопрос: «Где находятся числа?» — я отвечу так: «Где вы думаете?» Вы успеваете следить за ходом мысли?
— Не совсем. По мне, это тоже звучит легковесно.
— Разве что на первый взгляд, но если отвлечься от контекста произвольности и принять, что этот вопрос правомерен, то смысл его сводится к следующему: «Где происходит мышление?»
— В мозгу.
— Можно и так сказать, а потому, используя второй вопрос в качестве ответа на первый, мы утверждаем, что числа надо искать в голове.
— У меня в голове уже треск стоит. Череп сейчас лопнет от чисел и странных вопросов.
— Да, у меня тоже такое бывает. Но это интереснее, чем просто сказать: «Локус чисел — у нас в голове», потому что в противном случае зачем вообще формулировать это в виде вопроса? Почему не сказать попросту?
— Вы имеете в виду, почему не сказать: «Числа находятся у нас в голове»?
— Вот именно. Потому что при такой формулировке встает вопрос о граничной области.
— О граничной области?
— Когда мы думаем о числах, используем ли мы какую-то частицу Вселенной, чтобы размышлять об этой сфере, или же эта сфера использует частицу себя, чтобы размышлять о себе или о чем-либо еще (к примеру, о сущностях, называемых числами), что можно представить как существующее вне своих собственных границ, если исходить из наиболее обобщенного определения термина «Вселенная»? — Верушка с торжествующим видом откидывается на спинку стула. — Понимаете?
— Не совсем, — признается Клара. — В моей бедной старой головушке это не умещается.
— Ну, по правде говоря, — смягчается Верушка, — это неполный ответ. Но мне нравится направление, в котором он развертывается.
— Как увлекательно, прямо заслушаешься, — говорит Грэм.
— Да, в самом деле, — проникновенно говорит Верушка, прежде чем повернуться к Кларе, которая спрашивает:
— И этим вы зарабатываете на жизнь?
— Не этой конкретной областью, это так, для развлечения.
— Боже милостивый.
— Можно? — Верушка предлагает подлить Кларе красного вина.
— Да, спасибо.
— Еще осталось? — спрашивает Грэм и протягивает свой бокал.
Верушка передает ему бутылку.
— Софи — ваша дочь, правильно я понимаю? — спрашивает она у Клары.
— Да, и она, как нам сказали, прибывает завтра.
— Они с Олбаном… У них… Они когда-то были друг к другу неравнодушны?
— Да. Вернее, им так казалось. Они, конечно, были слишком молоды. К тому же они двоюродные брат и сестра, а при таком близком родстве заводить потомство крайне нежелательно. После утраты Джеймса я занялась разведением лабрадоров — продолжила дело своей матери — и знаю, чем чреваты близкородственные вязки.
— Вы полагаете, у них могла случиться вязка? — говорит Верушка, зажимает рот ладонью и делает большие глаза, всем своим видом показывая, как она шокирована.
— Дорогая моя, — говорит Клара, похлопывая Верушку выше локтя, — это давняя история, с тех пор много воды утекло. К тому же мне претит эта тема. Не вижу смысла ворошить прошлое.
— Понимаю, — улыбается Верушка. — Что ж, я уезжаю завтра на рассвете и, вероятно, не увижу Софи, но вы, должно быть, с нетерпением ждете встречи.
— О да, — степенно кивает Клара. Ей чуть больше шестидесяти, лицо у нее изрезано глубокими морщинами, а рыжие волосы так поредели, что сквозь них просвечивает кожа. — Хотя в каком-то смысле я очень давно перестала ее понимать.
Верушка не знает, как реагировать, но потом наклоняется поближе к старшей женщине, мягко пожимая ей локоток, и говорит:
— Я уверена, что она ждет не дождется, когда вас увидит.
— Будем надеяться.
После ужина, когда Олбан стоял в гостиной, предоставленный самому себе — ВГ оживленно беседовала с Кеннардом, Гайдном и Чеем, — к нему подошла тетя Лорен:
— Олбан?
Он стоял между портьер, закрывающих высокое окно, и вглядывался в даль, где под лунным светом серебрилась нитка водопада. Прогноз погоды был неутешительным, но вечер выдался ясным, хотя с запада — ему было хорошо видно — уже ползла тень черной тучи. Он задернул портьеры.
— Лорен. Привет.
— Ты не мог бы подойти к Уин для разговора?
Уин расположилась у камина в углу гостиной.
— Разве я смею ослушаться? — вздохнул он.
Олбан последовал за Лорен, пододвинул стул к креслу, в котором восседала Уин, и сел рядом. Лорен отправилась занимать болтовней прибывших гостей. По другую сторону камина в таком же кресле со спинкой в виде крыльев сидела тетя Линда — воплощение красно-розовой тучности, — которая всегда напоминала Олбану королеву-мать, хотя та предпочитала джин, а Линда — бренди. По всей видимости, она дремала.
— А, Олбан. — Уин протянула ему почти пустой бокал для виски. — Сделай милость, наполни мой бокал. Ублажи старуху.
— Конечно, Уин.
Быстро вернувшись, Олбан поднес ей бокал.
— Ай-ай-ай, Олбан, — она покачала головой, — никак ты решил меня подпоить?
Он протянул руку к бокалу:
— Давай отопью, если тебе слишком много.
Уин фыркнула и пригубила виски.
— Похоже, воды маловато. Тебе не трудно?..
— У меня как раз есть, — сказал он, протягивая ей свой стакан. Сам он уже перешел на воду.
— Весьма кстати. Хорошо. Если ты… Достаточно.
Когда вкус виски наконец-то ее удовлетворил, когда она убедилась, что трость у нее под рукой, что в камин по ее настоянию подброшено полено, а из рук тети Линды убрана большая шарообразная рюмка с бренди, которая грозила упасть и разбиться об огнеупорные изразцы перед камином, Уин наконец сочла, что готова к беседе.
— Твоя спутница производит исключительно приятное впечатление, — начала она.
— Вообще-то она на пару лет старше меня, — ответил Олбан.
— Правда? Ну что ж, полагаю, с возрастом вкусы меняются.
— А ты как поживаешь, Уин? Недуги и болячки не мучают? Что-то я давно не получал отчета.
— Право же, Олбан. Какой тебе интерес выслушивать старухины сетования?
Одними губами Олбан изобразил улыбку.
— Жаль расставаться со старым домом?
Он посмотрел в дальний конец гостиной, охватив взглядом почти всю семью, поглощенную разговорами и напитками.
— Буду тосковать, — сказала она. — Ругаю себя, что мы не похоронили Берта где-нибудь в другом месте.
Могила старого Берта находилась на небольшом круглом островке в ближней оконечности озера, всего в нескольких ярдах от берега. Олбан вспомнил, что Нил Макбрайд возражал против такого выбора; он был почти уверен, что островок хранит постройки бронзового века и его нельзя трогать до проведения археологических раскопок, но Уин вознамерилась похоронить своего мужа именно там, и у Нила едва ли была возможность этому помешать.
— Наверное, лучше было выбрать Лидкомб, — вздыхает она. — Тем не менее тревожить могилу я не дам. В некотором роде так мы сохраним здесь свое присутствие. Увековечим память о наших владениях. В конце-то концов, строительство дома — это наша заслуга. В условиях продажи я оговорила, что оно должно оставаться неприкосновенным. Я имею в виду захоронение.
— А в контракте со «Спрейнтом» тоже есть такое условие?
— Вот этого не знаю, голубчик. А по-твоему, следует включить?
— Не уверен. Они могут воспротивиться.
— Если сделка состоится, они будут платить нам за наше имя. И оно не исчезнет.
— На первых порах, может быть, и не исчезнет.
— Знаешь, Олбан, я намерена голосовать против, — сказала она ему. — Не считай меня злой ведьмой, голубчик. Я сделала что могла, чтобы создать хотя бы видимость сопротивления и найти себе сторонников. А ведь твои ровесники в основном ратуют за продажу.
Он еще раз обвел глазами гостиную:
— Почему-то я думал, что ты будешь на их стороне.
— Неужели? Что ж, я рада, если в таком преклонном возрасте еще способна тебя удивить.
— Тебе это всегда хорошо удавалось, Уин.
— Вот как? Честно говоря, я всегда старалась быть предсказуемой и надежной. Никогда не относила к своим достоинствам способность удивлять.
— Эти люди из «Спрейнта» — в котором часу они завтра ожидаются?