Больше великодержавник, чем все русские цари вместе взятые, и больше империалист, чем любой император в истории, Ленин, однако, не был русским шовинистом. Это было его колоссальным личным преимуществом как политического деятеля в многонациональном государстве. Его первое Политбюро на путях к революции состояло из семи человек: два русских (Ленин и Бубнов), четыре еврея (Троцкий, Зиновьев, Каменев и Сокольников) и один грузин (Сталин). Находясь уже у власти, он всегда воевал в своей партии с русскими шовинистами, которые своими открыто великодержавными действиями вредили его планам создания советской империи в России, а на ее базе создания и мировой советской империи.
Мы знаем из документов XX съезда, что к этим русским шовинистам он причислял и нерусских лидеров большевизма Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе. Ленин хочет, где это возможно, избегать насилия в процессе слияния наций или превращения русского языка в общий и единый язык в новом государстве. В этом отношении, как идеал, Ленину рисуются Соединенные Штаты Америки. Ленин приводит статистику разных народов в Америке и указывает, как происходил мирный процесс образований единой американской нации с единым английским языком и в заключение приходит к выводу:
«Кто не погряз в националистических предрассудках, тот не может не видеть в этом процессе ассимиляции наций капитализмом величайшего исторического прогресса, разрушения национальной заскорузлости различных медвежьих углов — особенно в отсталых странах, вроде России» (Ленин. О национальном и национально-колониальном вопросе, стр. 124).
Ленин взял явно неудачный пример и сравнивал исторические процессы совершенно несравнимые. Поэтому вместо добросовестного анализа получилась пропагандная подтасовка фактов и фальсификация истории. Америка была и остается образцом для России только в других отношениях: как государство величайшей в мире демократии с научной, технической и творческой интеллигенцией, поднявшей Америку на такую материальную, научно-техническую высоту, что ее вот уже более 70 лет не может «догнать и перегнать» самая «передовая в мире страна социализма», исключая область военной индустрии.
Америка образовалась как государство из разных народов Европы и, отчасти, Азии, добровольно — кроме негров — переселившихся туда, а Россия образовалась как империя из присоединенных к ней чужих народов. Причем многие из них культурно, религиозно и исторически были более древними народами, чем сама относительно молодая русская нация и русское государство. Образование единого языка — английского — для американской нации было процессом стихийным и добровольным, тогда как в России принять единый язык для всех было бы возможно только искусственно, то есть посредством прямой или косвенной русификации нерусских. Ленин знал это не хуже нас. Знал также, что насильственная русификация может иметь тяжкие последствия в смысле ускорения центробежных сил в его будущем социалистическом государстве. Поэтому он хотел идти по пути мирной, добровольной русификации. Ленин писал:
«И мы, разумеется, стоим за то, чтобы каждый житель России имел возможность научиться великому русскому языку. Мы не хотим только одного: элемента принудительности. Мы не хотим загонять в рай дубиной» (там же, стр. 147).
Ученики Ленина сегодня вполне обходятся без принудительности и дубины: если хочешь учиться техническим и точным наукам, то нет возможности учиться им, кроме как по-русски, если хочешь сделать карьеру в своей национальной республике — партийную, государственную, ученую — можешь не знать родного языка, но должен знать русский язык. Это и есть косвенная русификация.
Ни в одной из работ Ленина по вопросам тактики и стратегии русской и мировой революции не присутствует такое виртуозное мастерство великого макиавеллиста, как в его трактовке демократического принципа права народов на самоопределение. В искусстве маскировать свои истинные стратегические цели туманом фразеологии и словесного жонглирования Ленин был мастером самого высокого класса. Даже такой великий мастер лицемерить, как его ученик Сталин, и тот не всегда мог разглядеть в ленинской маскировке истинного лица Ленина, о чем у нас будет потом случай поговорить.
Если вкратце, но абсолютно точно, сформулировать идею Ленина в национальном вопросе, то она следующая: Ленин признает, и то условно, право наций на самоопределение при капитализме, но Ленин категорически отрицает право наций на самоопределение при социализме. Вот классический пример постановки данного вопроса Лениным до революции в отношении зависимых народов в Европе. Разбирая историю отделения Норвегии от Швеции в 1905 году, Ленин писал, что такой случай возможен при капитализме только как исключение и что его интересует не самоопределение норвежской нации от шведской нации, а самоопределение там и здесь национального пролетариата. Вот его вывод из этой истории:
«В вопросе о самоопределении наций нас интересует прежде всего и более всего самоопределение пролетариата внутри наций» (Ленин. О праве наций на самоопределение. М., 1956, стр. 35).
Другими словами, Ленина интересует не создание национальных независимых государств, а создание марксистских национальных государств, зависимых от одного революционного марксистского центра. Еще ярче вырисовывается марксистское великодержавие Ленина в его дискуссии с лидером польских марксистов Розой Люксембург. В польском королевстве, входившем в состав Российской Империи, в начале века образовались две социалистические партии. Польская партия социалистов (ППС), лидером которой был Юзеф Пилсудский, и Польская социал-демократическая партия, руководимая Розой Люксембург. По национальному вопросу ППС стояла на позиции безусловной польской независимости и выхода из состава Российской Империи. Польская социал-демократическая партия, как партия ортодоксально марксистская ленинского типа, не признавала принципа полной польской независимости, а требовала для Польши только автономии в пределах России. Ленин категорически отвергал национальную программу ППС с ее требованием о выходе Польши из царской России, а Розу Люксембург, поддерживая ее позицию по существу, порицал только за ее неэластичность в политике, за то, что она не хочет понять, что лозунг самоопределения не цель, а тактика марксистов. Вот вывод Ленина из его дискуссии с Розой Люксембург:
«Ни один российский марксист никогда и не думал ставить в вину польским социал-демократам, что они против отделения Польши. Ошибку делают эти лишь тогда, когда пробуют — подобно Розе Люксембург — отрицать необходимость признания права на самоопределение в программе российских марксистов» (там же, стр. 37).
Что может быть нелепее: Ленин писал, что он признает право ППС требовать выхода Польши из Российской Империи, но сам выход он не признает! Тогда к чему выставлять в программе российских марксистов требование права наций на самоопределение, если ты собираешься бороться всеми силами против его практического осуществления? Ответ Ленина на этот раз неотразим в своей искренности:
«Признание права на отделение, — писал Ленин, — уменьшает (подчеркнуто Лениным) опасность распада государства» (там же, стр. 29). Такую фиктивную «независимость» Ленин был готов предоставить даже Украине. Вот что писал Ленин о праве Украины на создание своего независимого от России государства:
«Суждено ли Украине составить самостоятельное государство, зависит от тысячи факторов, неизвестных заранее. И, не пытаясь гадать попусту, мы твердо стоим на том, что несомненно: право Украины на такое государство» (там же, стр.21).
Когда участились атаки на Ленина открытых русских великодержавников за то, что он в своей национальной политике поощряет украинских сепаратистов, Ленин ответил:
«Обвинять сторонников свободы самоопределения, то есть свободы отделения в поощрении сепаратизма — такая же глупость и такое же лицемерие, как обвинять сторонников свободы развода в поощрении разрушения семейных связей» (там же, стр. 30).
Будучи изощренным тактиком, Ленин не может прямо заявить великодержавникам:
«Господа глупые, поймите, что в сущности я хочу сохранить, как и вы, Российскую Империю, но к этому нет иного пути, кроме формального, и для нас необязательного, признания права на самоопределение».
Только специалист в области тактического искусства ленинизма поймет, что Ленин вкладывает как раз эту мысль в следующую свою аргументацию:
«Пролетариат ограничивается отрицательным, так сказать, требованием признания права на самоопределение, не гарантируя ни одной нации, не обязуясь дать ничего насчет другой нации» (там же, стр. 18).
В другом месте в споре с ППС Ленин уже более откровенно объясняет, какая реальная цена праву на самоопределение в его интерпретации:
«Безусловное признание борьбы за свободу самоопределения вовсе не обязывает нас поддерживать всякое требование национального самоопределения… Неужели признание права на самоопределение наций требует поддержки всякого требования всякой нации самоопределяться? Ведь признание права всех граждан устраивать свободные союзы вовсе не обязывает нас поддержать образование всякого нового союза… Мы признаем право даже иезуитов вести свободную агитацию, но мы боремся против союза иезуитов и пролетариев» (там же, стр. 13).
Говоря на человеческом языке, Ленин отвергает самоопределение на деле, поскольку оно противоречит тому тоталитарному строю, который он хочет создать в России от имени марксизма и под названием «социализм». Однако в этом вопросе Ленин бесцеремонно издевается не только над демократией, но и над своими вероучителями. Ведь это сам Ленин цитирует письмо Энгельса Каутскому по вопросу о том, какое должно быть отношение победившего социализма к требованию самоопределения угнетенных наций. Энгельс писал:
«Победоносный пролетариат не может никакому чужому народу навязывать никакого осчастливления, не подрывая этим своей собственной победы. Разумеется, этим не исключаются оборонительные войны различного рода» (Ленин. О национальном и национально-колониальном вопросе, М., 1956, стр. 343).