щие факелы. И смерть пусть станет воплощением величия. Для истинного немца такая смерть и такое почтение к ней – это воплощение высшей цели, высшего предназначения самой жизни. В траурных факелах, горевших в руках бесчисленных крупповских рабочих, угадывался прообраз других шествий… Казалось, что хоронили не христианина, а воина, древнего языческого князя, верившего не в Христа, а в Одина, Тора, в мирового Волка и в то, что когда-нибудь обязательно наступят «сумерки богов».
Перед тем, как тело следовало придать земле, его ещё раз надо было выставить в маленьком доме, где когда-то скончался отец Альфреда, Фридрих. Стараниями пушечного короля убогое жилище удалось восстановить, собрав все старые вещи, принадлежавшие когда-то основателю фирмы, вплоть до знаменитых деревянных башмаков, в которых Фридрих обычно колдовал у таинственного тигля.
Затем установленный на пушечном лафете гроб Альфреда следовало перевезти на фамильное кладбище в Эссене, которое располагалось у Кетвингских ворот рядом с городской стеной, сохранившейся ещё с эпохи средневековья. На самом надгробье предполагалось высечь следующую надпись: «Здесь покоится благородный человек, который был примером патриотизма и который полагал, что ни одна жертва не может быть слишком большой, когда речь идет о пользе Отечества».
Берта пережила супруга лишь на полгода. В письме, написанном несостоявшейся любовницей Альфреда Круппа, Элизабет Кмопфель, своей матери, говорится о смерти пушечного короля и похоронной церемонии, состоявшейся на вилле Хёгель в 1887 году. «Присутствовала и его жена, госпожа Крупп, писала с легким раздражением Элизабет. – Она ни с кем не разговаривала и была очень взволнована». К моменту смерти бывшего мужа Берта была уже тяжело больным человеком и, судя по всему, предчувствовала, что скоро умрет. Она отдала дань уважения тому, кого, может быть, и не любила, но кто смог очень сильно повлиять на её собственную жизнь. Могила примирила их, но не соединила. Как разведенная пара они были похоронены в разных местах и для любимой женщины Круппа так и не нашлось места в семейном некрополе.
Сам же некрополь до сих пор является частным владением и находится под постоянной охраной. Чтобы попасть туда, надо пройти по извилистой дорожке, выложенной розовым гранитом. Эту дорожку проложили в безупречном по своей чистоте парке среди тюльпанов и вечнозеленых растений. В некрополе покоятся останки Густава и его жены Берты. Они лежат под одним камнем, о чем мог лишь мечтать старый Альфред. Надгробья детей находятся внизу родительской могилы. Торговым знаком фирмы украшен склеп сына Альфреда, Фрица. И над всеми этими надгробьями возвышается монумент, возведенный в честь самого первого короля пушек, Альфреда Круппа. Величественная многоступенчатая гробница вознеслась вверх почти на шесть с половиной метров. На многих выступах пирамиды то тут, то там видны бронзовые фигуры, которые словно охраняют покой усопших. Чаще всего, это ангелы, воплощающие смирение и покой. Но идиллическая композиция нарушается фигурой огромного орла, который, кажется, совсем недавно прекратил свой величественный полет и спустился с небес на это место скорби и печали.
Царственная птица нахохлилась и необычайно напряжена. Создается впечатление, что орел вот-вот нападет на кого-нибудь, в его когтистых лапах зажат траурный венок и, судя по всему, он должен символизировать скорбь. Однако вид орла противоречит общему замыслу скульптора, и вместо скорби фигура птицы воплощает, скорее, ярость, которая кажется неуместной среди всех этих слащавых ангелочков, расположенных внизу пирамиды.
Однако летом 1912 года, когда праздновалось столетие фирмы «Фридрих Крупп», никто и не думал о смерти. До фамильного некрополя было ещё слишком далеко. Могилы Альфреда и Фрица находились на старом кладбище. В то лето казалось, что всех ждут лишь самые радужные перспективы, что Фирма обречена на вечное процветание.
Газета «Nation» писала по этому поводу: «Круппов следует рассматривать не иначе, как ветвь власти Германии». Газеты посвящали тысячи колонок, в которых проводили различные параллели между семьей и народом Германии (Volk). Журналы объясняли своим читателям, как подъем крупповской империи напрямую связан с процветанием самого Рейха. Журналисты напоминали своим читателям, что сто лет назад, когда Альфред Крупп появился из утробы матери на свет божий, Германия точно так же в муках и страданиях пыталась освободиться от наполеоновского ига и что этот мучительный процесс окончательно завершился лишь в 1871 году в Версале, когда и был провозглашен Второй Рейх. Эти же газеты напоминали, что в Версале прусской армии удалось появиться лишь благодаря пушкам Альфреда Круппа.
Торжества планировалось провести в течение трех дней. Кайзер Вильгельм II решил удостоить Круппов своим визитом. Он появился в Хёгеле в своем безупречном военном мундире и в его свиту входили: все члены императорской фамилии, канцлер фон Бетман-Холлвег, весь кабинет министров и почти весь генералитет, включая и видных адмиралов флота. Картина, посвященная как раз этому событию, до сих пор хранится в семейном архиве Круппов. Она представляет из себя групповой портрет, сделанный на фоне знаменитого мраморного зала замка Хёгель, на котором изображены все важные лица государства. Центральное место на полотне занимает Густав Крупп. Его восковая фигура, похожая на маникен, буквально возносится над морем зелени – это пальмы в кадушках, расставленные в огромном зале согласно моде начала века.
Справа от главы фирмы, так же среди пальм, видны лица всего тогдашнего генералитета, фигура легендарного адмирала Тирпица и его одетых в голубые с золотом мундиры преданных подчиненных. Это похоже на метафору джунглей и диких зверей, спрятавшихся в зарослях. Ни о чем подобном, пожалуй, и не помышлял художник, создавая почти сто лет назад парадный портрет, но мысль о диких инстинктах, вырвавшихся неожиданно наружу, приходит на ум сама собой, если учесть, что до Первой мировой оставалось каких-то два года.
На этой же картине посреди огромного зала на ковре были изображены стулья, специально расставленные здесь для избранной публики. Мы видим, как Власть в лице кайзера Вильгельма II благосклонно взирает на восковую фигуру Густава. Правитель Германии внимает каждому слову оратора. Рядом с кайзером изображены три женщины в шляпах, которые вполне могла носить героиня из цикла стихов о «Прекрасной даме» Александра Блока. Эти шляпы с огромными, по тогдашней моде, полями, украшенные к тому же перьями фантастических птиц и вуалью, делали женщину существом таинственным, почти неземным. Декаданс и оголтелый милитаризм – вот приметы новой эпохи, в которую с такой помпезностью вступала вместе со всей Германией династия Круппов.
У этого помпезного парадного портрета была своя весьма скандальная предыстория. Дело в том, что на месте Густава, который, как мы уже знаем, никогда и не был настоящим Круппом, должен был стоять другой человек. Это Фриц, законный сын и наследник первого короля пушек. Но ровно за 10 лет до описываемых событий сын Альфреда покончил с собой и тем самым попытался из последних сил сохранить остатки чести семьи Круппов…
За 12 лет до празднования столетнего юбилея и до того, когда и будет написан знаменитый парадный портрет, в Эссене состоялся ещё один праздник. Он был посвящен началу нового, XX века.
Это было 1 января 1900 года. Эссен весело встречал новый год. В небо взлетали трескучие фейерверки, ракеты расцвечивали в ночном зимнем небе магическую цифру XX, и с высоты холма, на котором и возвышался замок Хёгель, было прекрасно видно все вокруг на многие километры, благо фабрики в праздник не работали, а трубы не дымили, как обычно. В праздничную ночь к окну кайзеровских апартаментов прильнули две девочки. Старшей, Берте, названной так в честь своей бабушки по настоянию Альфреда Круппа, было 13, а младшей, Барбаре, – 12 лет. Девочки жили в огромном замке совсем одни. Их старались не баловать, и жизнь двух принцесс не была похожа на непрекращающийся праздник, как это могло показаться со стороны. Однообразие буден лишь раз в году нарушалось тем, что девочкам позволялось отправиться вместе с отцом, Фридрихом Круппом, в небольшое заграничное путешествие на одной из двух яхт, «Майс» и «Пуританин», принадлежавших семье. От безрадостного времени, которое и было детством, сохранилось несколько фотографий Барбары. Однако сестры были необычайно похожи друг на друга, и как выглядела сама Берта можно вполне догадаться и по изображениям её сестры.
Судя по всему, девочки были небольшого роста, темноволосые, слабыми на вид и очень ранимыми. Овальное личико Барбары буквально взрывалось взглядом огромных широкораспахнутых глаз. Точно также выглядели и дочери русского царя Николая II, и многие другие дети, по своему происхождению принадлежавшие к привилегированному классу.
Это какое-то застывшее, искусственное счастье, навечно заключенное в жесткие рамки фотографического снимка. Из этих рамок прошлая счастливая жизнь детей рубежа веков уже никогда не выйдет наружу, потому что она навечно заключена в рамку фотографической Смерти.
Фотографию Барбары Крупп можно прочитать, в этом смысле, как роман. Глаза двенадцатилетней девочки смотрят из-под полей дамской шляпы. Ребенка словно изо всех сил подталкивают к взрослой жизни, но её огромные, полные удивления глаза сопротивляются этому. Глаза Барбары и есть её короткое детское счастье. И такое же счастливое мгновение навечно запечатлено во взглядах великих княжон, дочерей Николая II, словно принесенных в жертву новой, беспощадной эпохе.
Снимок Барбары Крупп, сделанный накануне, может быть, самого кровавого века в истории человечества, имеет немалый символический смысл: заключенная в рамку фотографической смерти девочка сама принадлежала семье, для которой именно Смерть давно уже стала источником существования, и лишь взгляд детских глаз тщетно пытается изменить сложившееся положение вещей. Эпоха декаданса вступала в свои права, и Круппы отвечали за музыку на этом балете. Скрытые пороки тлели в глубине европейской души до поры до времени, но вот демоны были выпущены наружу, и невинные лица детей тех, кто был ответственен за происходящее, навечно сохранили свою невинность лишь на фотографиях, а в жизни эти самые дети должны были в полной мере расплатиться за грехи своих родителей. Нечто подобное и произошло с Бертой и Барбарой Крупп, когда они узнали, что их милый папа, любивший отправляться с ними в заграничные плавания раз в год, жил долгие годы не одной, а несколькими жизнями.