1. Четвертый крестовый поход
При перечислении крестовых походов мы намеренно опустили Четвертый. Сделано это потому, что он, в отличие от прочих, был направлен не против мусульман, а против христианского государства, Византийской империи, и его результаты затронули не исламский, а греческий мир.
Несмотря на недолгие периоды согласия и даже союза, отношения между Византией и «франками» никогда не были теплыми. У крестоносцев уже давно возникло искушение отомстить византийцам за недоверие и тайную враждебность. Разве не были византийцы схизматиками? Разве не следовало прежде, чем отвоевывать Гроб Господень, вернуть их к истинной римской вере? Враждебность между византийцами и франками еще более усилилась в результате их контактов во время крестовых походов. Уже во время Первого, в январе 1097 г., воины Годфруа де Буйона имели под стенами Константинополя довольно серьезные стычки с солдатами императора Алексея Комнина. В октябре 1107 г. князь Антиохийский Боэмунд Тарентский, разъяренный противодействием византийской политики его попыткам закрепиться в Сирии, совершил из Италии высадку в Эпире и осадил Дураццо, крупную византийскую крепость на Адриатике, но в сентябре 1108 г. был взят перед нею в плен императором Алексеем Комнином, и латинское завоевание Романии пришлось отложить. В 1147 г., во время прохождения сил Второго крестового похода через Босфор, германский император Конрад III, раздраженный недоброжелательностью византийцев, на мгновение задумался о возможности штурма Константинополя. В том же самом 1147 г. нормандский король Сицилии Рожер II направил свой флот с десантным корпусом разорить Эвбею и Аттику, разграбить Фивы и Коринф. В 1185 г. другой нормандский король Сицилии, Гульельмо II, послал против Византийской империи более значительную армию, которая, высадившись в Дураццо (июнь 1185 г.), двинулась на Фессалоники (Салоники), которые взяла (август 1185 г.). Нормандцы приближались к Константинополю, где Гульельмо II намеревался венчаться короной василевсов как основатель Латинской Восточной империи (идея, как мы видим, витала в воздухе), но 7 сентября 1185 г. при Деметице (Демирхиссаре) в Македонии нормандское войско было разбито византийцами и сброшено в море. Наконец, в ходе Третьего крестового похода, в 1189–1190 гг., император Фридрих Барбаросса нашел в царствующем василевсе Исааке Ангеле столько враждебности, что разграбил Адрианополь и, в свою очередь, задумался о возможности штурма Константинополя. Сегодня нам известно, что Исаак Ангел, подозревая крестоносцев в недобрых намерениях, заключил против них союз с Саладином.
Германский император Генрих VI, сын и преемник Барбароссы, к тому же ставший, благодаря браку с последней нормандской принцессой, королем Сицилии, решил покончить со старой враждой. Готовя в 1197 г. новый крестовый поход, он решил предварить его завоеванием Константинополя. Он заканчивал на Сицилии последние приготовления к погрузке войск на корабли, когда смерть нарушила его планы (28 сентября 1197 г.). Но идея нашла дорогу, и его брат Филипп Швабский, наследовавший ему в Германии (1197–1208), продолжал оставаться ее приверженцем. Представляется, что Филипп был одним из вдохновителей «поворота» Четвертого крестового похода на Византию.
Вопреки намерениям Генриха VI, папа Иннокентий III (1198–1216) оставался сторонником политики терпимости по отношению к византийцам. Он посвящал все свои усилия организации Четвертого крестового похода, единственной целью которого было возвращение Святой земли, захваченной мусульманами. Участвовать в этом походе, проповедуемом во Франции, в частности, Фульком из Нейи, решило большое количество сеньоров из Иль-де-Франса и Шампани, в числе прочих граф Луи де Блуа и Жоффруа де Виллардуэн, будущий летописец похода (1199). Также крест принял граф Фландрский Бодуэн IX вместе со своим братом Анри д’Ангром, или Анри де Эно, и многими фландрскими сеньорами (1200). В апреле 1201 г. венецианцы обязались перевезти крестоносцев на Восток за плату в 85 тысяч марок. Было решено, что, по примеру короля Амори I, крестоносцы нападут на Египет — главную часть султаната Айюбидов.
Тем временем умер (май 1201 г.) граф Тибо III Шампанский, которого крестоносцы избрали своим вождем; его заменили на ломбардского принца, маркиза Бонифация (Бонифачо) Монферратского, брата прежнего короля Иерусалимского Конрада Монферратского.
Когда осенью 1202 г. крестоносцы собрались в Венеции для погрузки на корабли, они обнаружили, что не способны собрать сумму, обещанную венецианцам. Республика Святого Марка предложила им списать долг, если они помогут ей отвоевать у венгерского короля город Зару в Далмации. Крестоносцы согласились, дож Энрико Дандоло присоединился к ним, приняв крест вместе со многими венецианцами, и все вместе они отплыли из Венеции в Зару (1 октября 1202 г.). Осада Зары продолжалась с 13 по 24 ноября и завершилась взятием города, вопреки возражениям и угрозам Иннокентия III, возмущенного тем, что крестоносцы повернули оружие против народа не просто христианского, но еще и принадлежащего к римской вере.
А тем временем Византийскую империю сотрясали дворцовые перевороты. Император Исаак II Ангел (1185–1195) был свергнут и ослеплен своим братом Алексеем III, захватившим трон (1195–1203). Но сын Исаака Алексей Молодой — впоследствии Алексей IV — сумел бежать из Константинополя и отправился к крестоносцам. В обмен на их помощь в восстановлении на престоле его отца, несчастного Исаака, и свержение узурпатора Алексея III он, помимо выплаты крупной суммы, обещал им подчинить греческую церковь папству. Венецианцы, чьи коммерческие интересы только выиграли бы, если бы на константинопольский трон удалось посадить дружественного им монарха, убедили крестоносцев принять предложения молодого Алексея (январь 1203 г.)[264]. Несмотря на возражения Иннокентия III против такого изменения маршрута похода, венецианский флот 24 мая повез крестоносцев с Корфу к Константинополю.
Пройдя через Дарданеллы, крестоносцы 26 июня 1203 г. прибыли в Скутари, напротив Константинополя. 6 июля они овладели Галатской башней, затем начали осаду огромного города (11 июля). 17-го они начали его штурм. Вылазка защитников потерпела неудачу, после чего император Алексей III, бросив своих подданных, удрал. Тогда жители Константинополя вывели из тюрьмы ослепленного императора Исаака II и восстановили его на троне (18 июля). Его сын, молодой Алексей IV, ставленник крестоносцев, чей договор с ними привел к этой реставрации, сел на трон рядом с отцом как соправитель.
Тогда крестоносцы потребовали от своих протеже исполнения Зарского пакта: подчинения греческой церкви папству, выплаты вознаграждения в размере 200 тысяч марок серебром и отправки 10 тысяч византийских солдат для совместного с франками похода на Иерусалим. А пока продолжались трудные переговоры по всем пунктами, крестоносцы расположились в Галате. Отношения между ними и греками очень быстро испортились. Множились взаимные претензии. Загнанные в угол, Исаак и Алексей IV никак не могли собрать требуемую сумму. Однако их снисходительность по отношению к крестоносцам больно задела византийский патриотизм, и они были свергнуты в пользу представителя антилатинской партии Алексея Дуки по прозвищу Мурзуфл (Насупленный), ставшего императором Алексеем V (28–29 февраля 1204 г.).
Крестоносцам пришлось начинать вторую осаду Константинополя. Но прежде они заключили между собой — между венецианцами и баронами — соглашения о возможном последующем разделе империи (март 1204 г.). Было условлено, что коллегия, образованная из шести баронов и шести венецианцев, изберет императора, который получит четверть территорий империи, другая четверть отойдет Венеции, а оставшаяся половина — баронам.
Штурм Константинополя с суши и с моря начался 9 апреля. 12 апреля, в результате яростного приступа, крестоносцы ворвались в город. На следующий день Мурзуфл бежал, и они больше не встречали сопротивления. Бонифаций Монферратский занял императорский дворец Буколеон (Bouche-de-lion — «Львиная пасть»), а Анри де Эно — Влахернский дворец.
За захватом Константинополя последовал жуткий грабеж, который в этом городе, бывшем как бы кладовой сокровищ грекоримской Античности, привел к непоправимым потерям предметов искусства. Виллардуэн пишет (§ 250): «Добыча была столь велика, что невозможно сосчитать: золото и серебро, посуда и драгоценные камни, и атласные ткани, и шелковые одежды, и плащи на беличьем, сером и горностаевом меху, и разные ценные предметы, какие когда-либо имелись на земле».
Затем крестоносцы собрались на «парламент» и избрали шесть прелатов и шесть венецианцев для выборов императора. Кандидатур было две: маркиз Бонифаций Монферратский и граф Бодуэн IX Фландрский. Венецианцы поддержали Бодуэна, который и был избран (9 мая 1204 г.). 16 мая он был коронован в соборе Святой Софии. Чтобы не обидеть проигравшего кандидата, заранее было решено, что последний получит в качестве компенсации Анатолию и Грецию. Бонифаций Монферратский, которому после поражения на выборах причитались эти земли, попросил обменять Анатолию на «королевство Фессалоникское», то есть Македонию, на что новый император без труда согласился. После чего Бонифаций принес Бодуэну оммаж по всем правилам.
2. «Романия» под властью латинских императоров
Не стоит заблуждаться относительно того, что даже после завоевания Константинополя основание Латинской империи выглядело авантюрой. Для того чтобы эта затея могла просуществовать сколько-нибудь длительный срок, требовалось, чтобы завоеватели обладали либо подавляющим численным превосходством и были способны затопить эллинизм волнами вторжения, либо культурным превосходством, которое могли навязать византийскому миру. Однако завоевание Константинополя стало делом рук горстки баронов, не имевших прочной связи между собой, не знающих восточной среды, не приобщившихся заранее к почтенной византийской культуре и, сверх всего, еще объектов манипуляций венецианской политики. Все обстояло так, будто Романия была захвачена врасплох временным объединением авантюристов, которые, осуществив свою дерзкую акцию, не имели даже достаточно многочисленной армии для эффективной эксплуатации завоеванных земель. Когда граф Бодуэн IX, ставший императором Бодуэном I, был 16 мая 1204 г. коронован в Святой Софии, империю еще только предстояло завоевать. Распределение фьефов, последовавшее за взятием Константинополя, обнаружило полное отсутствие у победителей не только знаний о политических реалиях страны, но даже самых элементарных географических сведений о ней. Что, например, могла означать рассматривавшаяся некоторое время идея передать Адрианополь венецианцам? Даже когда договорились о менее фантастическом разделе, в практическом плане он затрагивал лишь Фракию и потенциально латинскую Анатолию, включенные в собственно императорский домен. Император Бодуэн осуществил, с помощью его брата Анри де Эно, хотя бы оккупацию Фракии.
Правда, ужас, произведенный падением Константинополя, продолжал оказывать действие. Бодуэну покорились Цурулон (Чорлу), Дидимотихон (Демотика), Адрианополь, Филиппополь и Мосинополь (Мессинопль у Виллардуэна, нынешний Мисси). Бывший византийский император Алексей III, бежавший в этот последний город, снова обратился в бегство и укрылся в Фессалии. Нигде греки не оказывали сопротивления. Крестоносцы думали, что выиграли партию. Нет никаких сомнений в том, что в их понимании их завоевания должны были охватить все земли, на которых правили прежние василевсы.
Команда, успешно осуществившая захват Константинополя, состояла, в общих чертах, как мы видели, из двух групп крестоносцев: франко-фламандцев, избравших Бодуэна, и ломбардцев, пришедших с Бонифацием Монферратским. Соперничество за императорскую корону едва не спровоцировало конфликт между двумя предводителями. Едва посредничество баронов и дожа Дандоло их примирило, как между ними вспыхнула новая, более серьезная ссора, едва не остановившая франкское завоевание. Бодуэн, на следующий день после коронации, пообещал Бонифацию в качестве компенсации — дабы тот забыл про императорский трон — «королевство Фессалоникское», то есть Македонию. Но вместо того чтобы предоставить Бонифацию завоевывать эту страну, Бодуэн занялся делом лично. Признаем, что ничто не оправдывало эти его действия, что подобное поведение ставило под вопрос все предшествующие договоренности. Разъяренный Бонифаций в отместку осадил в императорском домене второй город Фракии — Адрианополь. Обиженный тем, что фламандцы не сдержали слова, он даже демонстративно отмежевался от прочих латинян, став защитником от них греческого населения. Женившись на Маргарите Венгерской[265], вдове василевса Исаака Ангела, он получил в свое распоряжение юного Мануила, сына Исаака и Маргариты, и использовал мальчика, чтобы обеспечить себе поддержку греков против Бодуэна. Он представлял Мануила как законного наследника их императоров и в этой двусмысленной роли не стеснялся представлять себя главным защитником византийского общества от фламандского императора: крайне опасная игра, тем более в тот момент, когда завоевание еще не было завершено. Но венецианская политика бдела. Она, более чем кто бы то ни было сделавшая для создания Латинской империи, не собиралась позволить непокорным баронам сразу же подорвать ее усилия. С другой стороны, даже соратники обоих противников пытались сгладить противоречия. В частности, графы де Сен-Поль и де Блуа, а также Жоффруа де Виллардуэн, осознавая опасность раздоров для общего дела, договорились с дожем Дандоло, чьи возраст, мудрость и авторитет сыграли решающую роль, и все четверо вовремя успели примирить двух соперников. Но ситуация была горячей.
Каждый возобновил для себя завоевание отданных ему территорий. Бонифаций, сняв осаду с Адрианополя, отправился вступать во владение Фессалониками, которые передали ему люди Бодуэна. Заняв другие города приморской Македонии, такие как Серрес или Бероя (Верия), он отправился в Фессалию, область, называемую тогда франками Великой Влакией из-за валашских пастухов, перегонявших через нее скот. Там он нашел экс-василевса Алексея III, бежавшего в Ларису — Л’Арс, как говорили франки, — и выгнал его из этого города. Византийский сеньор Лев Сгур, личность энергичная и хитрая, попытался остановить Бонифация при Фермопилах. Как некогда его далекий предшественник Филипп Македонский во время Первой священной войны, король Фессалоникский наткнулся на греческое заграждение, но, более счастливый, чем тот, прорвал его с первой же атаки и очистил горные проходы. Греческий архиепископ Михаил Акоминат, управлявший Афинами, счел оборону невозможной и сдал город без боя. Но Лев Сгур занял оборону в крепостях на перешейке и в Арголиде: Коринф, Аргос и Навплию, где приготовился оказать ожесточенное сопротивление. Бонифаций занял во всех трех местах нижний город, но не смог овладеть верхними замками: знаменитая цитадель Коринфа, Акрокоринф, выдержала все штурмы его офицера Жака д’Авена, а сам он потерпел неудачу перед Навплией, так что Коринф, Аргос и Навплия пока что избежали латинского владычества: три крепости останутся под властью греков до 1210–1212 гг.
Результатом похода Бонифация стало подчинение латинянам центральной Эллады. Его офицеры поделили захваченные провинции между собой: крестоносец из Пармы Гвидо Паллавичини обосновался в Бодонице, на Фермопилах, а крестоносец из Франш-Конте Отон де ла Рош — в Афинах и Фивах. Так были основаны барония (позднее маркизат) Боденис и барония (впоследствии герцогство) Афино-Фиванская (1205); последней было суждено яркое будущее. В это же время Бонифаций выдал еще одному своему офицеру, уроженцу Шампани (или, скорее, Франш-Конте) Гийому де Шамплиту разрешение на завоевание Мореи или Ахеи, то есть Пелопоннеса[266]. Дальше мы увидим крайне интересные последствия этой последней инфеодизации. Здесь же скажем лишь, что, когда король Фессалоникский уступал ее Шамплиту, он не мог догадываться, что из всех владений со звучными названиями, розданных им своим соратникам под солнцем Романии, «княжество Аморейское», как будут писать хронисты, станет практически единственным, где пришедшие из Франции и Италии завоеватели создадут прочное государство и оставят после себя долгую память.
Территории Древней Греции составляли наиболее легкую для колонизации и обороны часть новых латинских владений. Совсем иначе обстояли дела на фракийском направлении, где крестоносцы рисковали столкнуться с болгарами, и в Малой Азии, где укрепился эллинизм, получивший новых, энергичных и деятельных предводителей. Оставившему за собой при разделе основную часть Фракии и, потенциально, греческую Анатолию императору Бодуэну предстояла самая трудная задача. Он начал обустраивать эти «земли империи» в соответствии с феодальной концепцией своего времени, то есть раздавать их в феоды своим вассалам, причем включая в раздачу и будущие завоевания в Анатолии. Так, в Европе он выделил во фьеф одному дворянину из Эно, Ренье де Триту, «графство Финепопль» (Филиппополь), в Азии пообещал Луи де Блуа «герцогство Нике» (Никею), а Этьену дю Перш — «герцогство Финадельф» (Филадельфию в Лидии). В действительности два последних города, как и вся византийская Анатолия, оставались, как мы видели, во власти греков. Укрепившийся в Никее и Бруссе греческий «деспот» Феодор I Ласкарис преградил латинянам путь во внутренние области Малой Азии.
Похоже, Бодуэн довольно быстро осознал важность греческого сопротивления в Анатолии. Он, кто недооценит силы болгар, видимо, понял угрозу, которую представлял отказ Феодора Ласкариса покориться. Во всяком случае, он предпринял серьезные усилия для подавления этого сопротивления. Два его офицера, Пьер де Брасьё, или, скорее, де Брашё, и Пайен д’Орлеан, 1 ноября 1204 г. выступили в авангарде, переправились через «Рукав Святого Георгия», то есть Дарданеллы, и взяли Эспигаль, место, которое, видимо, соответствует Спиге, западнее Кизика[267]. 11 ноября брат Бодуэна, Анри де Эно, в свою очередь, переправился через Дарданеллы и оккупировал Абидос (Ави) в Троаде. Еще один крестоносец, Макэр де Сент-Менеульд, пересек Босфор и овладел Никомедией (Никомией). 6 декабря франки разбили Феодора Ласкариса при Пойманеноне (Пюменьеноре) в Мизии. Этот город, Лопадион (Люпер) и Аполлония (Пюлинак) попали в их руки. Анри де Эно, выступив из Абидоса, дошел до Адрамиттий (Ландремита) и перед этим городом разгромил Феодора Ласкариса (19 марта 1205 г.). Вся Мизия оказалась присоединенной к Латинской империи. Если посмотреть по карте, то становится видно, что уже покоренная латинянами часть Анатолии представляла собой важный передовой плацдарм для дальнейшего продвижения.
Что было бы, если бы темпы продвижения сохранились? Могла ли греческая Анатолия, по примеру Фракии и Македонии, полностью перейти под власть крестоносцев? Казалось, после падения Никомедии ничто не мешало латинянам завоевать в следующих кампаниях Никею и Филадельфию Лидийскую, после чего деспотат Ласкарисов прекратил бы свое существование. Офицеры Бодуэна в Азии, как и Бонифаций Монферратский в Греции, расширяли зону латинского владычества. В том ключевом 1205 г. казалось, что скоро она охватит все византийские земли, но выход на сцену болгар резко остановил процесс.
У болгар, на протяжении всей их истории, была очень непростая судьба. Поочередно то без пяти минут хозяева Балкан, то низвергаемые в пропасть с вершины своих надежд, они в X в. заселили всю внутреннюю Македонию, а затем были полностью покорены Византийской империей (завоевывание различных частей Болгарии Македонской династией с 971 по 1018 г.). В 1185 г. они в союзе с валахами, или влахами, восстановили свою независимость. Валашско-болгарский царь (1197–1207) Иваница ловко использовал в своих интересах падение Византийской империи и затруднения латинян. Давний враг Византии, он уже давно задумывался о возможности опереться на латинство. Папский престол даже рассчитывал привязать его к себе: 8 ноября 1204 г. легат Иннокентия III короновал его в кафедральном соборе Тырново, после чего болгарская церковь была — по крайней мере теоретически — подчинена римской. Для Латинской империи это стало нежданным шансом нейтрализовать опасного соседа, поощряя прозападные наклонности царя. Во всяком случае, император Бодуэн был более чем кто-либо заинтересован в следовании политике Иннокентия III и поддержании дружбы с молодым болгарским государством. Но тот, напротив, высокомерно потребовал от Иваницы вернуть удерживаемые тем древние византийские земли. Началась война, к которой латиняне совершенно не были готовы. Греческое население воспользовалось случаем, чтобы восстать, в частности, в Дидимотихоне (Демотике) и Адрианополе. Латинянам пришлось оставить даже Аркадиополь (ныне Луле-Бургас), стоящий в нескольких днях пути от предместий Константинополя.
Первым результатом столь неосторожно спровоцированной войны с болгарами стало то, что латиняне оказались вынуждены прекратить завоевание греческой Анатолии: их сил было недостаточно для ведения войны на два фронта. Узнав о событиях во Фракии, император Бодуэн спешно отозвал свои войска из Азии и выступил против мятежников, на помощь которым пришли первые болгарские банды. Но он строил свои планы без учета огромной болгарской армии, которая очень скоро вступила в дело. Он осаждал Адрианополь, когда был атакован перед этим городом лично царем Иваницей, пополнившим свое войско вспомогательными отрядами куманов, или кипчаков, тюрок-язычников из русских степей. Тяжелая крестоносная конница совершенно растерялась, столкнувшись с тактикой этих варваров, и битва при Адрианополе завершилась для латинян страшным разгромом (14 апреля 1205 г.). Сам император Бодуэн попал в плен к болгарскому царю. Несчастный монарх погиб в плену, и точные обстоятельства его смерти неизвестны. Еще немного, и никому из латинян не удалось бы уйти живым. Маршал Романии Жоффруа де Виллардуэн — историк крестового похода, командовавший арьергардом, сумел благодаря своим твердости и осторожности спасти остатки армии и отступить к Константинополю. Катастрофа казалась тем более страшной, что со времени их предшествующего триумфа латинян считали непобедимыми. И вот их военный престиж был поставлен под сомнение точно так же, как в 1101 г. истребление арьергардных крестовых походов на Анатолийском плато разрушило в глазах тюрок престиж соратников Годфруа де Буйона.
Три четверти армии уничтожено, император в плену — битва при Адрианополе стала для франков Романии тем, чем для франков Святой земли стала в 1187 г. битва при Хаттине. Еще немного, и за ней последовало бы немедленное крушение Латинской империи, положение которой было ужасным. Латиняне оказались зажаты между стихийным греческим восстанием во Фракии и болгаро-куманским вторжением с севера. Неужели Четвертый крестовый поход завершится совершенно неожиданной заменой Византийской и Латинской империй на империю болгарскую? Царь Болгарии, встречаемый греческим населением как освободитель, стал хозяином Фракии до самых ворот Константинополя, в то время как в Азии Феодор Ласкарис одним ударом отвоевал большинство городов в Вифинии и Мизии. Латиняне удержали только Константинополь, Селимбрию и Родосту (Родесток) на побережье Мраморного моря и замок Пигай в Мизии.
В этих отчаянных обстоятельствах регентом империи был назначен Анри де Эно, брат Бодуэна. Это назначение изменило ход событий. Храбрый, энергичный, умный, Анри сражался на всех фронтах и на всех фронтах спас положение. Но ему пришлось изрядно потрудиться, прежде чем он смог перевести дух. Он снова занял Цурулон (Чорлу) и Аркадиополь, когда новая победа болгар и их помощников куманов снова поставила все под вопрос (29–31 января 1206 г.). Царь Иваница взял Родосту, Цурулон и подошел к Константинополю. Казалось, город падет, но ситуация внезапно резко изменилась. Грабежи и зверства болгарской армии, а особенно ее жестоких союзников куманов приобрели такой масштаб, что напуганное греческое население сблизилось с еще вчера ненавистными ему латинянами. Первыми на сторону латинян предались жители Адрианополя и Дидимотихона; точнее, на сторону греческого вельможи, перешедшего в стан латинян, Феодора Враны, который занял оба этих города именем регента Анри де Эно (июнь 1206 г.)[268]. Предались без энтузиазма, исключительно вынуждаемые обстоятельствами, но Анри тут же обратил это себе на пользу. Фактически эта перемена в настроении греков лишила болгар ценной поддержки, в результате чего лучшая часть Фракии оказалась отвоевана латинянами.
Тем временем была подтверждена смерть Бодуэна, и Анри де Эно получил императорскую корону (20 августа 1206 г.). Но у него не было времени наслаждаться почестями в Священном дворце. Ему сразу же пришлось отражать новое болгарское вторжение, также возглавляемое лично царем Иваницей. Дидимотихон был еще раз взят и разграблен, но Анри среагировал энергично. Ему удалось спасти Адрианополь, оттеснить болгар до Берои (ныне Стара-Загора) и Бургаса в их же стране и отнять у них часть добычи. В Азии, на южном берегу Мраморного моря, латиняне пока вынуждены были перейти к обороне. Чтобы сдержать натиск никейских греков, они укрепили там Кизик (Экиз), Герике (Каракас), Кибот (Сивето) и Никомедию. Прежде чем возобновить продвижение в Азию, надо было покончить с болгарской угрозой в Европе.
Впрочем, выправление ситуации в 1206 г., сколь удивительно это ни прозвучит, ничего не решало. Опасность заключалась в возможности сговора василевса Никеи Феодора Ласкариса, политика столь же тонкого, как сам Анри, с болгарским царем, чтобы одновременно атаковать латинян на двух фронтах. Понятно, что такая вероятность была для латинян настоящим кошмаром. Именно это и случилось в 1207 г. Болгарин осадил Адрианополь, а Ласкарис — вифинскую крепость Кибот. Неутомимый Анри справился с этой двойной угрозой. Удар за ударом, он принудил болгар снять осаду с Адрианополя, а в Азии деблокировал Кибот (2 апреля 1207 г.), а также Кизик и Никомедию.
И все же эта война на два фронта была для латинян изнурительной. Следовало выбрать «главного противника», а с другим заключить временное перемирие. Анри решил уступить Ласкарису Никомедию и Кизик, благодаря чему получил мир в Азии (июнь 1207 г.). Развязав себе наконец руки на этом направлении, он обратился против болгар, чьи пограничные крепости к северу от Адрианополя разорил. Несмотря на улучшение ситуации, болгарские банды продолжали рыскать по стране, и одна из них внезапно напала возле Мосинополя на короля Фессалоникского Бонифация Монферратского, который был в схватке убит (4 сентября 1207 г.).
Драматический финал ломбардского принца, случившийся через год после гибели первого латинского императора, мог поставить под вопрос чудесное выправление ситуации, совершенное Анри де Эно. Не попытаются ли болгары, не имея возможности атаковать слишком надежно защищенный Константинополь, овладеть латинской Македонией? Царь Иваница действительно намеревался воспользоваться этой нежданной удачей, чтобы захватить Фессалоники, но потерпел неудачу, в его окружении вспыхнули раздоры, и он был убит возле города (октябрь 1207 г.). Его племянник и преемник Борил, правда, еще некоторое время продолжал войну, но он сильно уступал своему предшественнику, и император Анри нанес ему под Филиппополем решающее поражение, сделавшее латинян бесспорными владетелями Фракии (1 августа 1208 г.). Впервые после катастрофы при Адрианополе Латинская империя могла перевести дыхание.
В 1208 г. франко-болгарская война, поставившая Латинскую империю на волосок от гибели, наконец закончилась, благодаря личным достоинствам императора Анри де Эно, окончательной победой. Великолепный успех, который тем не менее не должен внушать иллюзий. Если успешное противодействие Анри помешало образованию огромной болгарской империи, включающей «Царьград», то, со своей стороны, болгарские победы 1205–1206 гг. помешали завоеванию Латинской империей Эпира и Никеи, распространению на всю прежнюю византийскую территорию, короче говоря, помешали ей стать жизнеспособной.
Кроме того, в среде латинян грозили возобновиться ссоры между фламандцами и ломбардцами. В «королевстве Фессалоникском» Бонифацию Монферратскому наследовал его сын Деметриос (Димитрий) (1207–1222). Поскольку ему было всего два года, регентство осуществлял ломбардец граф Оберто ди Бьяндрате, человек волевой и мстительный, с первых же самостоятельных шагов в политике показавший себя ярым противником линии императора Анри. Последний был не тем человеком, кто позволяет попирать свой авторитет, и решил сломить сопротивление. Он лично отправился в Фессалоники. Вопрос, отметим, был серьезным. Речь шла о том, будет или нет ломбардское королевство Македонии (которому, напомним, подчинялись баронии древней Эллады) независимым от Латинской империи. Ломбардцы отказались впустить его в Фессалоники. Анри силой заставил открыть ему ворота (2 января 1209 г.) и арестовал Бьяндрате. Он короновал короля-ребенка Деметриоса под опекой его матери, Маргариты Венгерской, но четко обозначив свои права сюзерена (6 января 1209 г.)[269]. Ему также пришлось подавлять сопротивление ломбардских губернаторов Серреса и Христополя (Кавалы), поскольку ломбардцы, не успокоившиеся после гибели Бонифация Монферратского и свержения Бьяндрате и уже организовавшиеся в этническую и политическую общность, противодействовали константинопольским франко-фламандцам.
Но Анри не остановился на этом. В апреле 1209 г. он вошел в Фессалию, где нашел других ломбардцев и разбил их при Ларисе (Л’Арсе). В мае 1209 г. он собрал в Равеннике, близ Ламии (Зейтуна) во Фтиотиде, торжественный «парламент». На нем он принял оммаж от латинских баронов Греции, еще вчера бывших вассалами Монферратов, в частности от Отона де ла Роша, сеньора Афинского, и Годфруа де Виллардуэна, бальи Мореи. Ломбардцы упорно цеплялись за земли. Он прогнал их из Фив, которые отдал Отону де ла Рошу, и гнал до Афин, где его с почетом встретил тот же Отон. Неукротимый Оберто ди Бьяндрате, бежавший из заключения и укрывшийся на острове Негропонте (Эвбея), у терциария[270] Равано далле Карчери, рассчитывал на его поддержку, возможно, из-за его национальности, но тот, незадолго до того перейдя на сторону императора, добросовестно исполнил долг и принуждал Бьяндрате наконец покориться. Поспешим добавить, что свирепый ломбардец не пожелал служить своему победителю. Он вернулся в Италию, после того как, по слухам, из-за своей ненависти к Анри принял участие в заговоре с целью его убийства.
Военный поход Анри де Эно превратился в триумфальное шествие. Престиж императора после его возвращения был так высок, что греческий деспот Эпира Михаил Ангел Дука прибыл в Фессалоники принести ему оммаж. Подчинение — по крайней мере внешнее — этого человека говорило о многом: он, как мы увидим дальше, был злейшим врагом латинства.
Отметим, что деятельность Анри де Эно напоминает действия, предпринятые некогда в Сирии королем Иерусалимским Бодуэном I. Как и Бодуэн I, собравший под своей властью прочие франкские государства Сирии-Палестины, Анри де Эно распространил императорскую власть (поначалу столь непрочную) на королевство Фессалоникское, сеньорию Афинскую и княжество Морейское. При его предшественнике Латинская империя имела перед королем Фессалоник чисто протокольный приоритет. Анри превратил его в реальный сюзеренитет. Его деятельность поражает нас меньше, чем деятельность первого короля Иерусалимского, потому что Латинская империя рухнула практически на следующий день после его смерти, тогда как Иерусалимское королевство просуществовало более восьмидесяти лет, однако история должна отнестись к обоим этим людям с равным восхищением.
Анри де Эно правильно расставил приоритеты, отложив на более позднее время борьбу против греков Никеи, пока не были устранены болгарская угроза и ломбардский сепаратизм. Отныне, успокоившись за ситуацию в европейской части, он возобновил войну в Азии. 15 октября 1211 г. при Леопадионе, возле реки Луперкос (Риндакос) в Мизии он нанес сокрушительное поражение василевсу Никеи Феодору Ласкарису, снова занял город Пойманенон и продвинулся через Мизию и Эолиду до Пергама. 13 января 1212 г. он прислал итальянским прелатам из Пергама торжествующий бюллетень. При заключении мира он сохранил: 1) все побережье Вифинии, включая Никомедию (внутренняя Вифиния с Никеей и Бруссой осталась у Ласкариса); 2) большую часть Мизии, включая Пойманенон и Акираос (Ласкарис сохранил провинцию Неокастра с Каламосом, Хлиарой и Пергамом).
Как мы видим по этому списку, приобретения в Малой Азии были значительны. Они обеспечили латинскому миру широкую полосу прибрежных земель и с достаточными внутренними районами. Эллинизм был отброшен далеко вглубь полуострова. Однако он не был уничтожен. Несмотря на свои победы, Анри оставил Феодору Ласкарису Никею, столицу Вифинии, и Филадельфию, столицу Лидии, с большей частью прежних византийских территорий, нетронутым убежищем эллинизма, откуда тот, переждав дурные дни, бросится на отвоевание проливов. Чем вызвана эта умеренность латинского императора посреди его побед? Он взял на себя труд сам объяснить свои мотивы. В письме к итальянским прелатам Анри действительно не скрывал, что для закрепления своих побед он хотел бы «быть окруженным большим числом латинян, чтобы иметь возможность распределять между ними завоеванные земли, ибо незачем их завоевывать, если не хватает воинов, чтобы удерживать завоеванное». Невозможно яснее выразить причину остановки латинского завоевания, которая в скором времени вызовет крушение латинской Константинопольской империи точно так же, как в Сирии вызвала крушение латинского Иерусалимского королевства. Мы можем лишь отослать читателя к тому, что уже сказали по этому поводу, применительно к Святой земле.
Как бы то ни было, мы не можем сделать Анри де Эно ответственным за беду, о которой он первым заговорил. Его военная и дипломатическая деятельность равняется (на наш взгляд, это большая похвала) трудам величайших королей Иерусалима. Положив конец ломбардской непокорности в Фессалоникском королевстве, соединив под своим сюзеренитетом, в «парламенте» в Равеннике, баронов всей Греции, он собрал в кулак все франкские силы. Он изгнал из Фракии болгар, а из Мизии никейских греков. И он в гораздо большей степени, чем его брат Бодуэн, чьи ошибки едва не привели к катастрофе, заслуживает право называться истинным основателем Латинской империи. Его фигура возвышается тем более рельефно, что, как мы увидим дальше, среди его преемников не нашлось ни одного достойного стоять вровень с ним.
Феодальный мир знал много доблестных полководцев, хитрых дипломатов. Талант управленца в этом обществе был гораздо более редким. Всеми этими достоинствами, причем в самой высокой степени, обладал Анри де Эно. Его внутренняя политика заслуживает особого внимания, особенно в такой деликатной сфере, как дела религиозные. Следует признать, что здесь существовало множество трудностей, не только между новым латинским духовенством и греческим православным населением, но и между самими латинскими клириками.
Первым делом разразился острый франко-венецианский религиозный конфликт, вызванный странными гипотетическими притязаниями Республики Святого Марка на Константинопольский патриархат. В 1203 г. крестоносцы, в соответствии со своими обязательствами перед Синьорией и по просьбе дожа Дандоло, назначили патриархом Константинополя венецианца Томмазо Морозини. До сих пор в этом не было ничего неприемлемого, учитывая решающую роль венецианцев в основании новой империи. Но (и вот тут претензии венецианцев стали несколько шокирующими) прежде чем покинуть Венецию, Морозини дал соотечественникам обещание назначать в подчиненные ему епархии архиепископами исключительно венецианских священников, более того: все подготовить для того, чтобы и преемниками его были только венецианцы. Подобное обязательство, заранее устанавливавшее монополию Синьории на патриарший престол, настолько шло вразрез со всеми церковными правилами, что вызвало со стороны папы Иннокентия III самый энергичный протест. Но венецианцы упорно проводили свою политику, вследствие чего весь период своего понтификата (1203–1211) Морозини прошел в непрекращающейся борьбе между французскими и венецианскими священниками.
Между прочим — и это стало одним из наиболее грустных следствий дележа имперской добычи — раздел прежних владений греческой церкви вызвал острые споры между латинскими дворянством и духовенством. Это духовенство намеревалось стать наследником всего имущества, отобранного у православной церкви, но «бароны-завоеватели» не собирались выпускать из рук захваченное добро. Так латинское общество принесло в Романию спор между священством и светской властью. Император Анри де Эно, с его твердым здравым смыслом и готовностью к компромиссам, попытался достичь согласия по данному вопросу на втором «парламенте» в Равеннике, созванном в мае 1210 г. и посвященном исключительно церковным делам.
Если таковы были разногласия между самими латинянами, то можно себе представить ту межконфессиональную пропасть, что разделяла завоевателей и их новых подданных. Главную трудность для новой империи представляла категорическая оппозиция греческого духовенства римской иерархии. Вспомним, что для грека XIII в. национальная принадлежность определялась в первую очередь его православным вероисповеданием. Православие было его родиной, православный Символ веры — его флагом. Сделки по этому вопросу были крайне трудны. Иннокентий III с его политическим чутьем и опытом догадывался о деликатности проблемы. Он назначил на архиепископские кафедры латинских прелатов. Но в обычных епископствах, по крайней мере в большинстве случаев, просил сохранять на постах греческих прелатов, разумеется, при условии их перехода в римскую веру. Под шоком от завоевания, полагая, что их положение делает допустимым определенный компромисс, многие из их числа подчинились или сделали вид, что подчиняются данному требованию, но переменили веру чисто формально, что не мешало греческому духовенству, политически подчиненному латинянам, молчаливо считать своим легитимным духовным лидером никейского православного патриарха. Для этих прелатов главным было выиграть время, выждать, пока пройдет буря…
Их задачу облегчал либерализм римской курии и, признаем это, большой ум Иннокентия III. Не то чтобы он допускал торг в целом, но проявлял примечательную терпимость во всех конкретных случаях. Так, подчинившееся духовенство могло и дальше отправлять службы в соответствии с греческим обрядом. Так удалось избежать дублирования теологических раздоров, достойных сожаления сами по себе, ненужной языковой ссорой. Иннокентий III уговорами пытался увеличить число присоединившихся к римской церкви. Его легат, кардинал Бенедикт де Сент-Сюзанн, с этой целью устраивал в 1206 г. диспуты с греческим архиепископом Михаилом Акоминатом. Преемник Бенедикта, легат Пелагий, кардинал Альбано, в 1213 г. даже организовал в соборе Святой Софии конференцию с греческим митрополитом Эфесским, Николаем Мезаритом, имея в виду унию двух церквей, включая — крайне важный момент — и ту часть православной церкви, что оказалась в Никейской империи.
Надо склониться перед этой попыткой решить греко-латинские теологические разногласия дружеской философской дискуссией, аргументами. Она делает честь и латинскому интеллекту, и византийской смекалке. Следует ли добавлять, что в условиях закостенения догм подобный диспут не имел ни единого шанса завершиться успехом? Вернее, он лишь позволил измерить глубину пропасти, разделяющей обе церкви. Пелагий, прелат властный и высокомерный, полагался не столько на силлогические дискуссии, сколько на прямое принуждение и подчинение враждебной стороны. На практике он без колебаний бросал упорствующих священников в тюрьмы и закрывал церкви схизматиков. Преследуемые греки обратились к императору Анри[271], угрожая, если Пелагий продолжит гонения на них, массово эмигрировать вместе со своей паствой к деспоту Никеи, и это была серьезная угроза, поскольку религиозная война одновременно с массовым оттоком населения стала бы для империи катастрофой, сравнимой с последствиями отмены Нантского эдикта во Франции[272]. Анри, осознав опасность, без колебаний удовлетворил их требования. Презрев инструкции легата, он своей властью повелел открыть закрытые православные церкви и монастыри и освободил священников и монахов. Следует ли считать, что тем самым он вступил в борьбу против римской церкви? Нет, ибо, если он поступал вопреки букве инструкций Пелагия, он действовал в духе политики Иннокентия III.
Религиозная политика Анри де Эно была орудием его общей политики. Проповедуемое им религиозное примирение способствовало единению народов, что было целью его правления. Таким образом ему удалось привязать к своей особе значительную часть греческого населения. Окончательная оценка его греками была четко выражена Георгием Акрополитом[273]: «Он обращался с местными жителями очень мягко и доброжелательно. Многие из них занимали высокие должности в его дворце, даже в его армии, и он проявлял к нашему простонародью столько же симпатии, сколько и к народу своей собственной страны». Редкий завоеватель заслужил от побежденных подобную надгробную речь. Согласимся, что трудно себе представить лучшую похвалу.
Казалось, Анри, победившего всех внешних врагов и справившегося со всеми внутренними трудностями, ждет спокойное и благополучное царствование, когда 11 июня 1216 г. он внезапно умер в Фессалониках в возрасте всего лишь сорока лет, якобы отравленный по наущению ломбардца Оберто ди Бьяндрате, которого ранее изгнал из этого города. Он все сделал для того, чтобы завоевать симпатии своих греческих подданных. Если кто и мог добиться примирения и сотрудничества двух народов, так это он. К сожалению, он умер слишком рано, ибо преемниками этого доблестного воина, этого мудрого политика были лишь посредственности. Странная судьба империй: король Бодуэн I в Иерусалиме и император Анри де Эно в Константинополе делали одно и то же дело: строили, в самом лучшем смысле слова. Но строение первого просуществовало три четверти века, тогда как построенное вторым рухнуло через десятилетие.
Анри де Эно не оставил потомства[274]. В наследники ему бароны избрали мужа его сестры Пьера де Куртене, графа д’Оксерра[275]. Помазанный на трон в Риме папой Гонорием III (9 апреля 1217 г.), Пьер, вместо того чтобы достичь проливов по морю, высадился в Дураццо и отправился в Константинополь по старой Эгнатиевой дороге[276]. Это было крайне неосторожно, поскольку следовало пересекать или двигаться вдоль границ владений деспота Эпирского Феодора Ангела Комнина, одного из наиболее грозных врагов латинян. В Эльбасанском ущелье в Албании Феодор внезапно напал на Пьера, перебил или рассеял его эскорт, а его самого взял в плен. Несмотря на все усилия римского папы добиться его освобождения, несчастный в следующем году умер в плену (1218). Его вдова, Иоланда де Эно, несколько месяцев осуществляла регентство[277]. Затем на трон призвали их сына Робера де Куртене[278]. Выехав из Франции в конце 1220 г., он был коронован в Святой Софии 25 марта 1221 г.
Короткое царствование императора Робера (1221–1228) было заполнено одними бедами. К сожалению, получилось так, что два трона латинской Романии одновременно занимали два лишенных способностей молодых человека: он сам и новый король Фессалоникский Деметриос Монферратский. Когда последний, чувствуя свою слабость, отправился за помощью в Италию, деспот Эпира Феодор Ангел Дука[279] воспользовался его отсутствием, чтобы внезапно захватить Фессалоники (1224). Армия, которую император Робер направил туда, чтобы попытаться оспорить у победителя хотя бы обладание Серресом, потерпела поражение перед этим городом и была вынуждена поспешно отступить во Фракию (1224). Все Македонское королевство, основанное двадцатью годами ранее Бонифацием Монферратским, после всего одного удара попало в руки греков.
Отметим, что Фессалоникское королевство было обречено с того самого дня, когда латиняне решили оставить Эпир с частью Албании грекам. Деспотат, основанный в этой стране семейством Ангел-Дука, с высоты своих гор внимательно следил, когда же обосновавшиеся в приморской Македонии латиняне допустят первую ошибку, чтобы изгнать их оттуда. В Малой Азии сложилась аналогичная ситуация. Восточному фасаду Латинской империи противостоял новый василевс Никеи Иоанн Вататц. При Пойманеноне он нанес войскам Робера де Куртене крупное поражение, в котором погиб один из наиболее доблестных рыцарей, ветеран Четвертого крестового похода Макэр де Сент-Менеуль (1224). Несмотря на зиму, Вататц шаг за шагом отобрал у латинян Пойманенон, важный город Кизик и Троаду, короче, все азиатское побережье, до того момента находившееся под их властью, оставив им только полуостров Скутари напротив Константинополя. Он отнял у них даже острова Лесбос, Хиос и Самос, что много говорит об их растерянности, если учесть, что благодаря венецианскому флоту они в принципе имели господство на море. Наконец, его войска переправились через Дарданеллы, оккупировали Мадитос и Галлиполи — ключи к проливам, проникли во Фракию и изгнали — видимо, без боя — латинян из Адрианополя (1224). Почти одновременно с ним его соперник, василевс Эпира Феодор Ангел, отняв у Робера де Куртене Ксантейю (Ксанти), Мосинополь и Дидимотихон, в свою очередь появился перед Адрианополем и вынудил людей Вататца оставить город ему, а латиняне даже не попытались воспользоваться этим соперничеством между греками, чтобы дипломатическими маневрами или вооруженной силой вернуть утраченную территорию (1225).
Вопрос был не в том, как долго еще латиняне смогут противостоять греческому реваншу, а в том, который из двух василевсов, Никейский или Эпирский, отберет у них Константинополь. Обычная гонка ради дележа добычи.
Спасти Латинскую империю могло лишь решительное вмешательство Запада. Для этого был необходим крупный крестовый поход, но франки едва вышли из Пятого, в Египет, в 1221 г., который, как нам известно, завершился катастрофой. Во всяком случае, папство сознавало опасность. Среди стольких катастроф, между потерей Фессалоник и Адрианополя, папа Гонорий III во взволнованном письме к Бланке Кастильской[280], датированном 20 мая 1224 г., требовал вмешательства Капетингов в интересах Латинской империи Романии, которая, как писал понтифик, была «как новая Франция». Он предупреждал, что в отсутствие быстрой помощи результаты Четвертого крестового похода будут утрачены.
Сложность ситуации усугублялась неспособностью правителей, слабостью династии. В то время, пока рушилась его империя, Робер де Куртене оставался пассивным. Этот апатичный и сластолюбивый молодой человек — хронисты даже называют его слабоумным — не появился на поле ни одного сражения, на которых решалась судьба Романии. Презираемый баронами за свою вялость, дискредитированный потерей Адрианополя и большей части Фракии, утративший престиж даже среди своего ближайшего окружения, он очень скоро пожал плоды этой дискредитации. Он взял себе в любовницы или в морганатические супруги молодую женщину из дома де Невиль в Артуа. Однажды бароны, предводительствуемые ее бывшим женихом, брошенным и сгоравшим от жажды мести, ворвались во дворец, схватили несчастную и отрезали ей нос и губы, а слабый Робер даже не сумел отомстить за нападение. После этой драмы Робер, пожираемый стыдом и гневом, отправился в путешествие в Италию, где папа попытался его утешить. Но он был сломлен и скончался на обратном пути (1228). Если убожество империи и ее императора растрогали отеческое сердце понтифика, то больше никого на Западе они не тронули.
Странное влияние византийской среды: после двадцати лет пребывания на Босфоре французские бароны дошли до той же степени вырождения, как прежние слабейшие василевсы до них, а после — самые бездарные Османы.
Необходим был сильный правитель. Законы наследования привели на престол одиннадцатилетнего ребенка Бодуэна II, младшего брата Робера. Некоторое время предполагалось доверить регентство болгарскому царю Ивану Асеню; конечно, данный выбор был рискованным, однако он, по меньшей мере, обеспечил бы несчастной империи могущественного покровителя. В конце концов, испугались этого слишком яркого соседа. Бароны и латинское духовенство предпочли бывшего короля Иерусалимского Жана де Бриенна, бесспорно, отважного рыцаря, однако уже восьмидесятилетнего и к тому же посредственного политика (мы видели, как в 1225 г. он наивно позволил императору Фридриху II отстранить себя от управления Иерусалимским королевством). Этот выбор толкнул болгарского царя к союзу с греками.
Это означало собственными руками умножать трудности. Франки получили еще одного врага в тот момент, когда с огромным трудом сдерживали греческий реванш.
Как в самые худшие дни 1205 г., соединились две угрозы: Жану де Бриенну, провозглашенному одновременно регентом и императором-соправителем (1231–1237), предстояло противостоять коалиции никейского василевса Вататца и болгарского царя Ивана Асеня, которые совместно осадили Константинополь (1235–1236). Для обороны города у Бриенна было всего 160 рыцарей, несколько конных сержантов и немного пехоты против массы противников, насчитывавшей, возможно, сто тысяч человек. Но даже на излете жизненного пути он проявил замечательный героизм, который уже продемонстрировал в 1218 г. в ходе осады Дамьетты. Константинополь был спасен легендарной отвагой этого старца. Венецианцы, знавшие, что, допустив падение города, потеряют торговую гегемонию в Романии, помогали ему всеми силами. Их бальи Джованни Мичиель проявил замечательную энергию, а участие в обороне одной из их эскадр, обеспечившей удержание господства на море, охладило пыл никейцев. Не забудем и про крайне своевременное прибытие князя Морейского Жоффруа II де Виллардуэна, который своими кораблями прорвал вражескую блокаду и во главе цвета своего рыцарства триумфатором вступил в Константинополь. Ссора между греками и болгарами окончательно разжала кольцо блокады. И те и другие сняли осаду с Константинополя.
Это блестящее сопротивление обеспечило Латинской империи еще четверть века существования.
Это стало последним подвигом Жана де Бриенна. После смерти старого крестоносца (23 марта 1237 г.) Бодуэн II остался единственным императором. Он был слабым человеком, во всяком случае, кажется, не имел больших воинских талантов. Зато проявил настоящие способности в дипломатии. Он неоднократно ездил на Запад выклянчивать помощь, продавая для этого реликвии из церквей своей империи (таким образом в парижскую Сент-Шапель попали шипы из тернового венца). В 1245 г. он присутствовал на Лионском соборе рядом с папой Иннокентием IV. Но Запад, поглощенный борьбой пап со Священной империей, практически ничего для него не сделал.
Добавим к этому, что, поскольку Латинскую империю поддерживали римские папы, император Фридрих II, из ненависти к ним, открыто поддерживал греков, и его дипломатическая деятельность приносила им немалую пользу.
Инертность Запада была тем более преступной, что с его стороны небольшого усилия могло хватить для того, чтобы надолго обезопасить Константинополь. Во время одной из поездок Бодуэна II на Запад управление Латинской империей было поручено (1238–1241) активному и адаптировавшемуся к балканской среде барону Наржо де Туси, нанявшему банды куманов, или кипчаков, тюрок-язычников из русской степи (1238). Благодаря этим суровым помощникам латиняне на какое-то время отбили у никейских греков город Цурулон, или Чорлу (1240), но, из-за отсутствия свежих подкреплений, это завоевание почти разу было утрачено (1247)[281].
Это была последняя победа Латинской империи. Сжавшись до размеров столицы, она просуществовала еще двадцать лет только благодаря раздорам между ее врагами. Ко дню 25 июля 1261 г., когда солдаты василевса Никеи Михаила Палеолога отняли Константинополь у Бодуэна II, дело Четвертого крестового похода уже давно было обречено.
Отметим, что после падения Константинополя большое количество франкских рыцарей, спасаясь от греческой реконкисты, бежали в Грецию, где князь Морейский Гийом де Виллардуэн дал им земли и оставил при себе. Точно так же после падения в 1187 г. Иерусалима многие рыцари Святой земли перебрались на Кипр.
Настал момент дать общую оценку Латинской империи. Скажем без обиняков: эта империя, обязанная своим недолгим блеском одному по-настоящему выдающемуся человеку, Анри де Эно, была действительно совершенно искусственной, «подвешенной» конструкцией, не имеющей под собой фундамента. Однажды горстка баронов и рыцарей навязала свою власть византийскому обществу, не располагая ни подавляющим численным, ни культурным превосходством, необходимыми для того, чтобы сделать эту власть прочной. Вообще, изменение маршрута Четвертого крестового похода — этот акт международного бандитизма, с самого начала преданный папством анафеме, — стало для Европы несчастьем. Победители 1204 г. разрушили византийское единство, не заменив его ничем жизнеспособным. Даже греческая реставрация 1261 г. не сможет залечить нанесенные раны. Она так и не сможет возвратить все территории, которыми империя владела в 1203 г., так что в результате захвата 1204 г. Романия навсегда останется расколотой на куски, и турецкое наступление пройдет беспрепятственно. Таким образом, Четвертый крестовый поход в долгосрочной перспективе подготовил неотвратимое османское завоевание.
Экономическую историю основание Латинской империи интересует в первую очередь как проявление венецианского империализма. После захвата Константинополя в 1204 г. венецианцы сами себя хвастливо называли «господами четверти с половиной» новой империи. Фактически они получили основную выгоду от ее основания.
При дележе 1204 г. в амбициях венецианцев обнаружилась некоторая неопределенность. Республика Святого Марка потребовала для себя обширные территории на континенте, на которых не смогла эффективно установить свое правление из-за отсутствия сухопутной армии: Адрианополь, где в результате постоянной войны против болгар и греков права дожа остались теоретическими; Эпир, Акарнанию и Этолию, которые венецианцы вынуждены были оставить в руках греческих деспотов из фамилии Ангелов; даже Ионические острова, из которых Кефалонию им пришлось уступить семейству Орсини, а Корфу — Ангелам; наконец, Пелопоннес, который, за исключением Модона и Корона, попал в руки Гийома де Шамплита и Жоффруа де Виллардуэна.
На всех этих территориях венецианцы, несмотря на титул господ четверти с половиной Ромейской империи, присвоенный ими себе, когда прошел первый приступ гордыни 1204 г., показали больше амбиций, нежели способностей эти амбиции реализовать. Их сила заключалась в их флоте, и они продемонстрировали неспособность эффективно оккупировать большинство вожделенных земель. Впрочем, они очень быстро вернулись к более взвешенной оценке своих сил и к более традиционной практике предпочтения реальной власти внешним ее атрибутам и коммерческих выгод прямому политическому господству. Даже в отношении островов архипелага, которые Республика Святого Марка могла просто-напросто аннексировать, она предпочла, как мы увидим дальше, метод создания на них автономных сеньорий в пользу своих патрицианских семей.
Зато Венеция проявляла постоянную заботу об установлении и сохранении своей экономической власти над новой империей, по максимуму эксплуатируя все преимущества, данные ей ее положением в проливах. С этой стороны раздел 1204 г. вместе с Галлиполи, Родосто и Гераклеей отдал ей ключи от Дарданелл и Босфора. Это были ключевые позиции для контроля над проливами, за который на протяжении всей истории боролись все великие державы, от Афин времен Античности до XX в. Оккупировав их, Республика Святого Марка доказала свою обычную предусмотрительность.
В самом Константинополе венецианцы теперь чувствовали себя как дома, поскольку новая Латинская империя, их детище, ни в чем не могла им отказать. Так, старый венецианский квартал получил дополнительные территории от Золотого Рога до Влахернского дворца. Первый венецианский подеста после завоевания, Марино Джено, обнес этот квартал стеной, отделившей его от соседних районов и защитившей от покушений, создав как бы город в городе. Один из его преемников, подеста Джакопо Тьеполо, около 1220 г. построил в Константинополе великолепный фондако, призванный утвердить торговую гегемонию его родины в бывшей столице василевсов. Венецианский подеста в Константинополе был не только руководителем местной колонии, но также губернатором всех венецианских владений в Романии, чем-то вроде генерального консула с очень широкими полномочиями. В иерархии Латинской империи он приравнивался к франкским баронам и греческим деспотам. В действительности его роль можно сравнить лишь с той, какую впоследствии будут играть в Османской империи послы Англии и России. Вернее, его роль была даже еще значительнее, поскольку именно Республика Святого Марка была настоящей основательницей Латинской империи, а флот республики оставался самым надежным гарантом существования империи. Фактически венецианский подеста был протектором Латинской империи и вторым человеком в ней после императора.
Но, разумеется, почести, воздаваемые венецианскому подесте в Константинополе, имели единственную цель: обеспечить его соотечественникам сохранение огромных экономических привилегий, приобретенных ими в тот день, когда они направили на Босфор вождей Четвертого крестового похода. Это изменение направления похода, хотя крестоносцы этого не понимали, произошло в рамках торговой венециано-генуэзской и венециано-пизанской борьбы: конкуренции за завоевание рынков и сражений банковских балансов. Судовладельцы и банкиры Венецианской лагуны великолепно провернули операцию. Привилегированное положение, занимаемое при императорском дворе представителем Синьории, отныне обеспечивало венецианской торговле абсолютное преобладание над конкурентами: генуэзцами и пизанцами. Под ударом от постигшего их сокрушительного экономического поражения пизанцы и генуэзцы взялись за оружие, но обладание проливами обеспечивало Венеции подавляющее превосходство. Пиза сдалась первой и, признав морскую гегемонию Республики Святого Марка, получила подтверждение договоров, заключенных в свое время с Византией (1206). Генуя продолжала войну, но была вынуждена признать свершившийся факт в форме перемирия (1212), за которым вскоре последовал окончательный мирный договор (1218). После этого генуэзцы вновь получили все права и владения, которые имели при Комнинах и Ангелах. Хотя, по правде сказать, это было слабым утешением, поскольку они вынуждены были платить такие же подати, что и в те времена, тогда как Венеция отныне пользовалась полным освобождением от уплаты таможенных пошлин, а также широчайшими торговыми и налоговыми привилегиями. Поскольку она победила византийцев в войне, направив против нее крестоносцев в 1204 г., то, благодаря этой первой победе, смогла одержать другую, не менее важную, но уже коммерческую, над своими итальянскими конкурентами.
Торговый паритет между венецианцами и генуэзцами был нарушен. Старая вражда двух конкурирующих фирм, казалось, завершится сокрушительным триумфом адриатической республики. История крестовых походов в то время, к которому мы подошли, привела лишь к этому результату. Впрочем, генуэзцы не собирались складывать руки. Они тотчас принялись искать возможности компенсировать свою неудачу, по максимуму отказавшись от контактов с Константинополем в пользу расширения торговли с другими латинскими владениями, в частности с ломбардским Фессалоникским королевством, столица которого тоже была важным промышленным центром, и с бургундской Афинской сеньорией, где их заинтересовали древние шелкоткацкие мануфактуры города Фивы.
Но и это было слабой компенсацией. Вопреки постоянным заклинаниям папства о необходимости сохранения солидарности латинского мира, Генуя не могла смириться с второстепенной ролью, сильно задевавшей ее интересы. В конце концов, ради разрушения венецианской монополии генуэзцы, не колеблясь, сделали решительный шаг, заключив союз с греками против Латинской империи. В отчаянии от таможенных поборов, они сделали ставку на греческую реставрацию в Константинополе как на единственное средство вернуть себе былое положение в торговле и, более того, перевернуть ситуацию и заполучить те же привилегии, которыми сегодня пользовалась Венеция. 13 марта 1261 г. генуэзские послы Гульельмо Весконте и Гуарнерио Джудичи подписали в Нимфее[282] в Лидии союзный договор на таких условиях.
Не станем отрицать, что подобный договор являлся предательством по отношению к латинскому миру, интересами которого Генуя открыто пожертвовала в пользу своих собственных. Правда, и Венеция, со своей стороны, намеренно смешала крестовый поход со своими коммерческими выгодами, так что казалось вполне естественным ответить ей тем же. К тому же генуэзцы были не первыми, кто так поступал. Мы уже видели, как незадолго до того носитель высшей светской власти Запада император Фридрих II тоже без колебаний (но он из ненависти к папству) вступил в союз с никейским василевсом против константинопольских латинян.
Союз генуэзцев с Михаилом Палеологом был не менее неудобным в их отношениях с папством. К счастью для их последующих объяснений Святому престолу, союз этот просто не успел сработать и сыграть роль в освобождении Константинополя. Действительно, Нимфейский договор был ратифицирован Генуей лишь 10 июля, а уже 25-го греки вступили в Константинополь, прежде чем вышедший в море генуэзский флот под командованием Мартино Бокканегры успел войти в Босфор. Точно так же галеры под командованием Джакопо Квирино, отправленные венецианцами на помощь императору Бодуэну II, прибыли слишком поздно. Но ситуация изменилась. Экономические цели, преследовавшиеся при заключении Нимфейского договора, были достигнуты: отныне в проливах генуэзская торговая гегемония заменила венецианскую.
В истории Леванта начинался новый период.
3. Латинское владычество в Морее. От Гийома де Шамплита до Гийома де Виллардуэна
Если результатом Четвертого крестового похода стало бы лишь создание Фессалоникского королевства и Латинской империи, его историческое значение было бы весьма незначительным. К счастью, рядом с этими торопливо возведенными и незавершенными зданиями он оставил и два более прочных и долговечных памятника: княжество Ахейское, или Морейское, и герцогство Афинское. В то время как государства, основанные латинянами в Македонии и Фракии, оказались эфемерными, те, что были созданы в собственно Греции, просуществовали более двух веков.
Латинские княжество в собственно Греции возникло не в результате Четвертого крестового похода, а, как мы видели, только после рейда короля Фессалоникского Бонифация Монферратского через центральную Элладу в 1204–1205 гг. Бонифаций, как мы помним, отдал баронию (позднее маркизат) Боденис (то есть Бодоница), в районе Фермопил, во фьеф пармскому сеньору Гвидо Паллавичини, баронию Салон (бывшую Амфиссу к западу от Дельф) Тома де Стромонкуру, а баронию Афинскую и Фиванскую (Сатин и Эстив) уроженцу Франш-Конте Отону де ла Рош. Первая из этих сеньорий имела особое значение для того, кто ее дал: это был ключ от Эллады, и стоит отметить, что Бонифаций Монферратский передал ее одному из своих земляков (мы видели, насколько сильным было в ту пору соперничество между итальянцами и франко-фламандцами). Стратегическое значение баронии Салон, основанной к юго-западу от Парнаса, в горах древней Локриды Озольской и древней Фокиды, было немногим меньшим. Что же касается герцогства Афино-Фиванского, то это, разумеется, было самое сердце Древней Эллады.
О Пелопоннесе речь пока не заходила, разве что в проекте раздела 1204 г. венецианцы в принципе зарезервировали за собой западное и южное побережье полуострова: Ахею, Элиду, Мессению и Лаконию. Но там, как и в других местах, Венеция проявила неспособность овладеть тем, что затребовал для нее дож Дандоло, лишь через два года после раздела она реально оккупировала два мессенских порта, Модон и Корон. То есть место оставалось свободным. И вот в то время, когда Бонифаций осаждал Навплию, где укрылся греческий сеньор Лев Сгур, к нему в лагерь прибыл шампанец Жоффруа де Виллардуэн. Жоффруа был тезкой и племянником знаменитого хрониста и «маршала Романии». Он не принимал участия в завоевании Константинополя (что делает ему честь), а вошел в число тех крестоносцев, кто направились прямиком в Палестину. Возвращаясь из Святой земли, он прибыл в Модон, древнюю Метону, в Мессении и, воспользовавшись неразберихой в этих оставшихся бесхозными землях, овладел городом. В лагере Бонифация он встретил своего соотечественника[283] Гийома де Шамплита[284] и предложил ему вдвоем завоевать Ахею или Морею, то есть древний Пелопоннес. Ради этого завоевания Жоффруа заранее признавал себя вассалом Гийома де Шамплита.
Рассказ, донесенный до нас хроникой, раскрывает характер союза, заключенного между двумя шампанскими баронами. С одной стороны, Жоффруа де Виллардуэну первому пришла идея завоевать полуостров после его пробного путешествия в Мессению. У него в активе было право первенства, на котором хронист особенно настаивает, поскольку оно морально оправдывает последующее весьма бесцеремонное обращение Жоффруа с законными наследниками Шамплита. И в то же время показательно, что Жоффруа, хотя и будучи инициатором предприятия, с самого начала довольствовался блестящей, но второй ролью. Очевидно, Шамплит, благодаря предшествующей дружбе с Бонифацием Монферратским, пользовался бо́льшим авторитетом, перед которым его новый компаньон вынужден был склониться.
Каким бы ни были скрытые мотивы заключенного между ними союза, два шампанца с сотней рыцарей тотчас взялись за дело. Средства их были невелики, но и противостоящие им силы, очевидно, не внушали страха. В Пелопоннесе, дезорганизованном падением византийской центральной власти, они могли столкнуться лишь с крупными греческими землевладельцами да с поднявшимися на партизанскую войну горцами. Они взяли Патры, оккупировали главный город Элиды Андравиду и овладели приморским городом Понтикокастроном (близ современного Катаколона), который станет латинской крепостью Бовуар, или Бельведер (1206). Крупные греческие землевладельцы, архонты из нижней долины Альфеи и горцы из верхней долины — страны Эскорты, или Скорты, — видя, что брошены и предоставлены сами себе, поняли бесполезность сопротивления. Они заключили с победителем договор, по которому передали Шамплиту императорские земли и некоторое количество частных угодий, заверив, что сохранят за собой в полной собственности остальное, при условии признания феодальной вассальной зависимости. Из Элиды Шамплит отправился в Мессению, взял штурмом приморский город Корон и заставил капитулировать важную крепость Каламату, которую отдал во фьеф Жоффруа де Виллардуэну.
Примечательно, что в этом первом завоевательном походе латиняне четко обозначили территории, которые наиболее сильно отметят своим влиянием. Ахею, Элиду, Мессению, завоеванные ими в 1206 г., их последние преемники сохранят вплоть до первой четверти XV в. А между этими двумя датами, как мы увидим, латиняне покорят весь Пелопоннес, но в дальнейшем его потеряют. В целом главным очагом латинского владычества станет западное побережье полуострова, земли, обращенные к Италии.
Однако греческое население Лаконии — жители Никли (древней Тегеи), Велигости (возле древнего Мегалополя) и Лакедемона — равно как и воинственные мелинги (славяне-горцы Тайгета) — взялись за оружие, чтобы остановить вторжение. Греческий деспот Эпира Михаил Ангел Дука, который в этот период был самым грозным защитником эллинизма в Европе, переправился через Коринфский залив и присоединился к ним со своими войсками. Его численный перевес над силами Гийома де Шамплита был угрожающим: более четырех тысяч против приблизительно семисот воинов. Однако при Кодуросе Шамплит дал противнику сражение и обратил его в бегство. Эта решающая победа обеспечила ему виртуальное владение Пелопоннесом. После того как эпирский деспот был отброшен на другой берег Коринфского залива, Шамплиту противостояли лишь местные ополчения, с которыми он легко справился. Он принудил к капитуляции продержавшуюся до этого времени Аркадию (Кипариссию), главный город Мессении (1207), и отдал ее Жоффруа де Виллардуэну, а затем сломил сопротивление греческого вождя Доксопатриса — героя народных песен, — оборонявшего крепость Ореокловон (переименованную латинянами в Бюсле или Бусселе) в Западной Аркадии, у входа в ущелья Эскорты.
Однако шампанцы оказались не единственными, кто взялся делить Пелопоннес. Еще не сказала своего слова Венеция. Пока Гийом де Шамплит и Жоффруа де Виллардуэн без особых усилий брали полуостров под свой контроль, венецианская эскадра заняла на землях, которые они намеревались взять себе, два мессинских порта Модон и Корон, Метону и Корону Фукидида[285] (1206). Не разразится ли новая Пелопоннесская война между хозяевами суши и владыками моря? Гийом де Шамплит и Жоффруа де Виллардуэн, разумеется, получили от Бонифация Монферратского инвеституру по всем правилам, но по проекту раздела 1204 г. западное побережье Пелопоннеса отходило к Республике Святого Марка. Шампанцы, будучи людьми опытными, проявили мудрость и добровольно отказались от обладания Модоном и Короном[286] ради сохранения ценного союза с Венецией. В 1207 г. венецианцы назначили в оба города своих губернаторов, Джованни Кирини в Модон и Джакопо Дольфини в Корон.
На протяжении трех лет Гийом де Шамплит и Жоффруа де Виллардуэн сохраняли свой союз к большой обоюдной выгоде, и, насколько нам известно, ничто не нарушало их взаимопонимания. Но скоро произошло событие, доказавшее, что их соглашение скрывало тайные личные амбиции второго участника. Это обнаружилось после отъезда Гийома де Шамплита. Гийом покинул Грецию в мае 1209 г., чтобы отправиться в Бургундию получать наследство умершего брата, и вскоре скончался сам. Управление завоеванными областями он оставил своему племяннику Югу де Шамплиту, но и тот умер в том же году (1209). Естественно, бароны Мореи избрали правителем старого соратника Гийома, Жоффруа де Виллардуэна, который помогал ему завоевывать эту страну и которому, в конце концов, первому пришла в голову идея этого завоевания. То, что Жоффруа получил полномочия и титул бальи, сомнений не вызывает. Однако обстоятельства, при которых это произошло, намеренно оставлялись в тени. Так, «Морейская хроника»[287] забудет имя Юга, переходя сразу от Гийома к регентству Жоффруа де Виллардуэна. Гийом, если верить хронисту, даже специально оговорил, что, если его наследники не заявят о своих правах в положенный срок (год и один день), княжеская корона перейдет к Виллардуэну. Но это, вероятно, последующая интерполяция, имевшая целью придать легитимность приходу к власти Виллардуэнов и установить юридическую преемственность между Шамплитами и ими.
К тому же Жоффруа не забывал ни о чем, что могло бы юридически укрепить его власть. В том же 1209 г. император Анри де Эно, который в борьбе против фессалоникских ломбардцев нуждался в помощи столь ловкого политика, назначил его на «парламенте» в Равеннике сенешалем империи. Это было значительным «повышением», официальным признанием, пришедшимся как нельзя более кстати: таким образом Жоффруа стал — через голову короля Фессалоникского — прямым вассалом латинского императора. Эти предосторожности и высокая поддержка были далеко не лишними. Потому что права дома Шамплитов не были аннулированы. Морейское наследство потребовал себе родственник покойного князя, Робер де Шамплит[288]. Его права для человека непредвзятого казались бесспорными. Феодальное право было на его стороне в случае их предъявления в течение года и одного дня. Но все эти доводы не принимали в расчет хитрости Жоффруа де Виллардуэна. Тот располагал реальной властью, которая «стоит титула», и пользовался поддержкой баронов и рыцарей, которые все были его соратниками, его друзьями, его должниками. Добавим к этому, что буквальное следование праву в данном случае выглядело оскорбительным, ибо было бы вопиющей несправедливостью лишить реального основателя Морейского княжества власти и титула в пользу чужака, явившегося после победы, чтобы потребовать себе результаты чужих трудов. Поэтому, по общему молчаливому соглашению, решено было отстранить некстати явившегося нового претендента. С помощью, в частности, венецианцев и прибегая к хитростям, Жоффруа дурачил Робера де Шамплита до тех пор, пока не истек срок предъявления претензий. После чего он объявил его права утратившими силу. Бедняге, обманутому и разъяренному, осталось лишь убраться восвояси. После года регентства Жоффруа де Виллардуэн сменил титул бальи на княжеский (приблизительно январь — февраль 1210 г.). В «Морейской хронике» вся эта история изложена с насмешливой иронией и пикантным юмором фаблио, хотя событие и вызвало определенный скандал, о чем свидетельствует одно место в Иерусалимских ассизах, где Филипп д’Ибелин намекает на него в разделе за 1218 г. как на дурной пример, которого следует избегать.
В крестоносном обществе более, чем где-либо, цель — когда она служила интересам завоевания — оправдывала средства. Хотя Жоффруа де Виллардуэн захватил для себя наследство Гийома де Шамплита с уловками прокурора, он проявил себя верным продолжателем его дела. Лакония и соседние районы Аркадии не были завоеваны Гийомом. Жоффруа позаботился о том, чтобы отнять их у их владельцев — греческих сеньоров городов и равнин и славянских племен горцев. Он штурмом взял город Велигости (Белигост) возле Мегалополя, за три дня принудил к сдаче Никли (Никль), который был древней Тегеей, и после пятидневной осады заставил сдаться даже Лакедемон (Кремони).
Это завоевание было довольно мягким. Видимо, здесь отсутствовала та непримиримая расовая ненависть, которая в Византии разделяла грека и латинянина. Впрочем, греческое население к тому времени наверняка понимало, что помощи ему ждать неоткуда. Наилучшим для него было скорее покориться. Поэтому жители подчинились, получив заверения в неприкосновенности их имущества и свободы исповедовать православную веру. Греки еще удерживали несколько крепостей на восточном побережье: Акрокоринф, или цитадель Коринфа, Навплию, Аргос и Монемвасию (Мальвуазию), из которых три, как мы помним, отразили все атаки короля Фессалоникского Бонифация Монферратского. Жоффруа де Виллардуэн обратился за помощью к Отону де ла Рошу, сеньору Афино-Фиванскому, и, при его содействии, овладел Акрокоринфом (1210), а потом, при помощи венецианского флота, Навплией. В 1212 г. он даже отобрал у греков цитадель Аргоса. Отона де ла Роша он вознаградил, отдав ему во фьеф Аргос и Навплию. Эта акция очень интересна. Она нам показывает честное сотрудничество франкских баронов в Греции в деле завершения ее завоевания, а также тесную связь и переплетение их интересов. Барон Афинский проявил себя как блестящий помощник князя Морейского. Он получил шателенство Коринфское и часть Арголиды взамен на то, что станет вассалом князя за эти фьефы. В связи с событиями 1258 г. мы увидим, какие юридические проблемы создала данная инфеодизация.
Греки сохранили (вплоть до 1248 г.) лишь Монемвасию.
Жоффруа де Виллардуэн был не только завоевателем. Он также проявил себя как способный правитель, озабоченный правильной организацией страны. В 1209 г. он собрал для этого в Андравиде или, как говорили франки, Андревиле, «парламент», на котором был подведен итог завоевания. На нем латинская Морея была разделена на двенадцать бароний[289]; перечислим их по прежним греческим провинциям, где они были основаны (по состоянию на 1225 г.):
а) в собственно древней Ахее: 1) барония Востица (Вутис), бывший Эгион, была отдана Югу де Лиллю, также называемому Югом де Шарпиньи; 2) барония Патры — провансальскому сеньору Гийому Аламану; 3) барония Халандрица (Каландри) — Роберу де Тремоле, ошибочно называемому Одебером де ла Тремуй;
б) в Мезарее, древней Аркадии: 4) барония Калаврита (Коловрат) — Отону де Турне; 5) барония Акова с ее замком Матагрифон, Мате-Гриффон или Мате-Грифон (буквально: Усмиритель греков) — Готье де Розьеру[290]; 6) барония Каритайна (Каринтена), крепость, предназначенная для сдерживания славян из Скорты (Эскорты, древнего Гортиса), — Югу де Брюйеру (который женился на дочери князя Морейского Жоффруа I де Виллардуэна)[291] и 7) баронию Никли (Никль, древняя Тегея) — Гийому де Морле;
в) на границах Южной Аркадии и Северного Тайгета: 8) барония Велигости (Велигур) — Матье де Валинкуру, также называемому Матье де Монс;
г) в Лаконии: 9) барония Гераки (Жьераши), призванная наблюдать за горцами Цаконии, — Ги де Нивеле[292] и 10) барония Пассава (Пассаван) возле древнего Гифиона — Жану де Нейи;
д) наконец, в Мессении 11) барония Грицена в долине Лаккоса — сеньору по имени Люк и 12) барония Каламата и Аркадия (Кипариссия), ранее отданная Гийомом де Шамплитом самому Жоффруа де Виллардуэну.
Добавим к этому церковные земли латинского епископата, архиепископа Патрского, епископов Коринфского, Лакедемонского, Оленского, Модонского, Коронского, Аргосского и Никлийкого.
Центром княжества оставалась Элида, провинция, которую за ее прекрасные плодородные долины французское рыцарство предпочитало остальной, более гористой части Пелопоннеса. Впрочем, такое отношение к Элиде, так же как к Фессалии и Беотии, восходит еще к временам Античности. Так, в IV в. до н. э. спартанцы подарили своему другу Ксенофонту Скиллунт, где он мог предаваться своему любимому занятию: разводить лошадей и писать трактат о коннице. Кроме того, Элида представляла в глазах латинян то преимущество, что была обращена к Западу. Не будем забывать, что она находилась в собственно Морее и не зря впоследствии латиняне распространили ее название на весь полуостров. Андравида (Андревиль) возле древнего Элиса играла роль столицы, а столичным портом была Кларенца (Кларанс), древняя Киллена. Свою летнюю резиденцию Виллардуэны устроили на этих средней величины холмах, напоминающих своей формой некоторые места Шампани, засаженные виноградниками. В более общем плане следует отметить, что франкской Мореей был главным образом Западный Пелопоннес. Именно там обосновались франки, именно там они продержались дольше всего, тогда как Западный Пелопоннес оставался намного более греческим. Здесь, не говоря о стратегических причинах, сыграло роль очевидное географическое различие: крупный остров Пелопс, как его называли древние поэты, имеет двойственный вид: его сухое и бесплодное восточное побережье кажется продолжением Аттики, а жирная плодородная почва противоположного берега напоминает Италию или северные районы Франции. Вот эта-то черта западного побережья и объясняет предпочтения франков.
Политика Жоффруа де Виллардуэна в отношении коренного населения Мореи в некоторых моментах напоминает политику короля Бодуэна I по отношению к сирийским христианам. В обоих случаях речь шла о приобщении местных христиан к политике латинского государства, с той лишь трудностью, что греки были вчерашними врагами, побежденными, которые не забывали о своей былой независимости. Эти обиды Жоффруа де Виллардуэн и постарался погасить. Своей умелой филэллинской политикой он сумел добиться перехода на его сторону греческого населения, как городского, так и сельского. Особо сложной эта задача была в горах Лаконии, жители которой всегда проявляли независимый нрав и не всегда подчинялись византийским центральным властям. Как мы видели, после завоевания этой провинции Жоффруа I дал ее обитателям гарантии оставить «каждого в его состоянии». Иными словами, там, как и на остальной территории Пелопоннеса, земли были разделены на две части: одну оставили грекам, включая сюда и феоды крупных местных сеньоров, или архонтов, другую, «излишек», забрал князь, чтобы раздавать своим людям. Арагонская хроника — а это важнейший источник информации по данному вопросу — добавляет, что «греческие дворяне», так же как дворяне франкские, «монастыри и капелланы» сохранили владение своим добром.
Такой либерализм делает честь опытному шампанцу, управлявшему этой страной. Поспешим добавить, что это была наилучшая политика. Если франкское правление продлилось более двух веков, то только потому, что завоеватели сумели добиться перехода на их сторону побежденных. В то же время Жоффруа де Виллардуэн сумел внушить уважение вечно неспокойным горным племенам — греческим и славянским — округа Скорта, Тайгета (мелинги, майноты) и Цаконии. Эти непокорные горцы, большую часть времени подчинявшиеся власти Византии чисто номинально, отказались от нападений на соседние латинские замки и наверняка получили в награду признание их автономии.
Наконец, Жоффруа I пришлось защищать свои прерогативы от латинского духовенства. Так, в 1212 г. мы видим его конфликт с папой Иннокентием III по поводу епископства Андравидского, имущество которого он захватил.
У Жоффруа I от его жены, Елизаветы де Шапп, было два сына, Жоффруа II и Гийом (и дочь, вышедшая замуж за Юга де Брюйера, сеньора Каритайны). После его смерти (ок. 1229) Жоффруа II наследовал ему и занимал трон Мореи с (приблизительно) 1229 по 1246 г.
Структура средневекового общества в латинской стране требовала, чтобы там периодически обострялась латентная борьба между светской властью и церковью. Княжество Морейское в правление обоих Жоффруа не избежало этой фатальной закономерности. У князя действительно были серьезные конфликты с латинским духовенством, отказывавшимся предоставлять свои воинские контингенты для феодального ополчения. По той же причине, как мы помним, король Иерусалимский Бодуэн I ссорился с патриархом Даимбертом, когда патриарх отказал королю в уплате налога на церковное имущество для финансирования расходов в священной войне. Мы помним, с какой жесткостью Бодуэн I заставил патриарха уступить. Жоффруа в аналогичных условиях проявил такую же решительность. Его бароны, уверяет нас «Греческая хроника», первыми посоветовали ему действовать твердо; ее текст приписывает им такие речи: «Церкви владеют почти третью Мореи. Духовенство живет мирно и спокойно, никоим образом не заботясь о войне, которую мы ведем против греков. Мы вам советуем, монсеньор, созвать ваших вассалов духовенства, дабы прибыли они вооруженными помочь нам отвоевать те крепости. А если они откажутся, конфискуйте их фьефы!»[293] Духовенство действительно отказалось уступить в этом принципиальном вопросе, и Жоффруа, «придя в гнев», осуществил угрозу, некогда высказанную в Святой земле первым королем Иерусалимским: он приказал своим сержантам завладеть всем церковным имуществом. На полученные с конфискованных земель доходы он построил в Элиде важную приморскую крепость, знаменитый Клермон (Хлумуци), порт на оконечности Хелотанаского полуострова, призванный принимать приходящие с Запада подкрепления и контролировать Ионическое море (1219–1222). Однако никому не удавалось безнаказанно бросить вызов церкви: легат Джованни Колонна отлучил Жоффруа. Тот настаивал на своей правоте. Поскольку в прошлом веке имел место прецедент с королем Иерусалимским Бодуэном I, папство было полно снисходительности к этим принцам-крестоносцам, поддерживавшим пламя веры в землях неверных или еретиков. Жоффруа без особого труда добился от папы Гонория III снятия интердикта (конец 1222 или 1223 г.) и (что, очевидно, было сложнее) даже заключил особый мир с латинским архиепископом Патр, митрополитом Морейским. Вероятно, он сумел убедить того, показав полезность цитадели, построенной на церковные деньги. «Если мы когда-либо потеряем Морею, — заявил Жоффруа архиепископу Патрскому, — благодаря крепости Клермон мы сможем ее отвоевать, ибо она истинный ключ к этой стране».
Поспешим сообщить к чести Жоффруа II, что ее трофеи не ограничивались конфискацией церковного имущества. Как мы видели выше, он в 1236 г. пришел на помощь латинскому императору Бодуэну II, осажденному в Константинополе никейскими греками и болгарами. Как повествует Обри де Труа-Фонтен[294], с эскадрой, перевозившей 100 рыцарей, 300 арбалетчиков и 500 лучников, он доблестно прорвал блокаду Мраморного моря и спас город. Филипп Муске[295] пишет лишь о 10 галерах. Как бы то ни было, эта блестящая операция, так же как и героизм старого короля-императора Жана де Бриенна, помогли спасти Константинополь и продлить на четверть века существование Латинской империи. Престиж княжества Морейского, сыгравшего столь важную роль, значительно вырос. В благодарность император Бодуэн даровал Жоффруа сюзеренитет над венецианским герцогством Наксос, то есть архипелагом, а также над терциариями Эвбеи и маркизатом Бодоница (Фермопилы).
В результате этой инфеодизации княжество Морейское приобрело вид крупного государства. Если сравнить площадь ее собственной территории (с признанной зоной влияния), с одной стороны, и ничтожные размеры Константинопольской «империи», ограничивавшейся пригородами ее столицы, то станет видно, что Морея заменила империю в качестве латинской великой державы.
Обратной стороной этого блестящего положения была узость этнической базы: «латиняне» (то есть в данном случае французы) составляли здесь лишь военную аристократию. Озабоченный устранением этой опасности, Жоффруа II работал над францизацией Пелопоннеса, привлекая туда многих рыцарей, прибывавших главным образом из Шампани, Бургундии или Франш-Конте. О нем говорили, что «при своем дворе он всегда держал восемьдесят рыцарей с золотыми шпорами». Франкское владычество могло сохраняться лишь при условии периодического обновления французской крови, постоянного притока новых национальных элементов, способных победить эффект смешанных браков, становившихся с этого времени все более и более многочисленными.
Жоффруа II был женат на Аньес де Куртене, дочери константинопольского императора Пьера де Куртене. Не имея детей, он, умирая, оставил корону своему брату Гийому, который княжил с 1216 по 1278 г.
Гийом стал первым князем Морейским, родившимся в этой стране (в Каламате)[296], и нам известно, что он говорил на греческом языке, как коренной житель. Морейские хронисты отмечают этот факт с тем же удовлетворением, с каким Гийом Тирский нам рассказывал о короле Иерусалимском Бодуэне III как о первом франкском принце, родившемся в Святой земле.
При этом принце, уже глубоко укоренившемся на греческой земле, княжество Морейское достигло апогея. Сразу после восшествия на престол Гийом начал блокаду последней греческой крепости Пелопоннеса, Монемвасии (1246). На помощь ему пришли Ги I де ла Рош, сеньор Афинский[297], Анджело Санудо, герцог Наксосский, Матео Орсини, граф Кефалонийский и целая венецианская эскадра. В этих обстоятельствах он явно выглядел сюзереном прочих франко-итальянских баронов Греции. Все обстояло так, как если бы он являлся феодальным королем франкской Греции. Перед таким объединением сил Монемвасия в конце концов капитулировала (1248). Это завоевание завершило умиротворение Лаконии. Гийом держал свой двор в Лакедемоне (Кремоне), городе, который ему, видимо, особенно нравился и в котором мы видим его в феврале 1249 г. Естественно, что рыцари из Франции любили эту долину Эвротаса, эту широкую лаконийскую равнину «с роскошной зеленью, с тяжелой влажной атмосферой, где прячутся болота и рисовые поля». Суровые окрестные племена горцев — мелинги, или тайгетские славяне, майноты — греки с Тенарского полуострова, и цаконы, тоже греки с Парнонского горного хребта — до того момента практически независимые, были прочно привязаны к княжеству. Чтобы лучше их удерживать, Гийом построил крепости Мистру (на греческом в «Хронике» Мицитра) юго-западнее Лакедемона (1249), Гран-Мань (Майна) в Тенарском массиве (1250) и Бофор (Левктрон Майнский возле древней Кардамилы) (1251). Из Мистры он держал под контролем всю округу — перпендикулярная скала, на которой стоят дворец и крепость, обрывается резко вниз: пустота, свободное пространство, поля и реки. Вся округа расстилалась у ног хозяина, который с этого пугающего бельведера мог следить за окрестными дорогами, горными проходами, видеть приближение врага. Стратегическая важность Мистры станет очевидной для всех, когда после 1262 г. ситуация перевернется и в ней закрепятся византийцы: с этой неприступной позиции они станут медленно, но неуклонно сталкивать латинян в Ионическое море. Что же касается Гран-Маня, его стратегическое значение проявится еще позднее, когда при османском владычестве горцы станут отражать оттуда атаки турецких пашей.
Став отныне бесспорным властителем всего Пелопоннеса и признанный в качестве лидера остальными франкскими баронами Греции, Гийом предпринял несколько походов за пределы своих границ. Его брат и предшественник Жоффруа II плавал спасать латинскую Константинопольскую империю. Гийом со своим блестящим рыцарством присоединился к Людовику Святому во время Египетского крестового похода и участвовал во взятии Дамьетты (6 июня 1249 г.).
В ходе этого крестового похода княжество Морейское более чем когда бы то ни было имело вид великой державы. Фактически Гийом де Виллардуэн, чьи амбиции теперь выходили за горизонт Пелопоннеса, начинал распространять свои действия на центральную Элладу. Вопросы наследования побудили его вмешаться в конфликт на Эвбее против веронской семьи Карчери, терциариев острова. Овдовев после смерти жены, дочери бальи Константинополя Наржо де Туси, он женился на Каринтане далле Карчери, дочери терциария Ореоса Риццардо далле Карчери. Хотя эта принцесса умерла в 1255 г., она оставила ему в наследство свои права, которые он захотел расширить за счет других членов семьи Карчери. Венеция, осуществлявшая с 1209 г. настоящий протекторат над терциариями, вступилась за своих клиентов. Таким образом, Гийом де Виллардуэн оказался втянут на Эвбее в войну одновременно против семейства Карчери и против венецианцев (1256–1258). Он высадился на острове, арестовал в замке Купа Нарзотто далле Карчери и Гвидо, он же Гульельмо, далле Карчери, терциариев, соответственно, Каристоса и города Негропонт (Халкис), и изгнал венецианского бальи Паоло Градениго (1256). Он даже подумывал об изгнании венецианцев из Корона в Мессении. Однако контроль над Эвбеей был слишком необходим для венецианской гегемонии в Эгейском море, чтобы Республика Святого Марка так легко от него отказалась. Очень скоро венецианская эскадра под командованием проведитора[298] Марко Градениго вернула остров под протекторат Республики (1256–1258).
Эти события показали Гийому де Виллардуэну, поддавшемуся своей гордыне, что он допустил ошибку, поссорившись с венецианцами. Те, что когда-то прекрасно приняли Шамплит и Жоффруа I, были естественными союзниками Морейского княжества, ибо имели общего врага в лице греков. Хотели они того или нет, интересы венецианцев и князей Морейских всюду совпадали. Впрочем, Гийому де Виллардуэну хватило мудрости прекратить ссору.
Гегемонистская политика Гийома де Виллардуэна в конце концов стала причиной образования против него коалиции баронов центральной Эллады. В первом ряду их стоял Ги I де ла Рош, сеньор Афинский и Фиванский, которого Гийом считал своим вассалом. Вопрос мог считаться спорным в том, что касалось самих Афин и Фив, но бесспорно, что Ги де ла Рош являлся вассалом княжества Морейского в качестве сеньора Аргоса и Навплии, городов, отданных в 1212 г. Жоффруа I де Виллардуэном во фьеф Отону де ла Рошу, дяде и предшественнику Ги. И вот, несмотря на это обстоятельство, Ги не оказал Гийому де Виллардуэну помощи в его борьбе против семейства Карчери на Эвбее. Призванный принести Гийому строгий оммаж, Ги уклонился, а потом, сбросив маску, присоединился к его противникам: терциариям и венецианцам.
Здесь мы имеем дело с одним из запутанных случаев применения феодального права, распространенных вследствие переплетений уз вассальной зависимости. Ги, считавший себя в Афинах независимым государем, в Аргосе был обыкновенным вассалом князя Морейского; точно так же Плантагенеты, короли Англии, в Бордо были всего-навсего герцогами Гиеньскими, вассалами Капетингов.
Опасность для Гийома де Виллардуэна представляли силы, группировавшиеся вокруг Ги де ла Роша. Еще два крупных автономных барона Эллады, Тома I де Стромонкур, барон Салона (Амфиссы), и Убертино Паллавичини, маркиз Бодоницы (Фермопил), выступили совместно с сеньором Афинским и объединили свои и его войска. Так в феодальной французской Греции началась новая «Пелопоннесская война», в которой Ги де ла Рош, нечаянный наследник Перикла, выступил против Гийома де Виллардуэна, не менее неожиданного наследника царей Спарты. Как и в V в. до н. э., победа осталась за пелопоннесцами. Гийом де Виллардуэн выступил против враждебной ему коалиции, встретил возле горы Кариди, между Мегарой и Кифероном, разгромил и гнал до Фив, которые с ходу осадил (1258). Отметим, что Фивы были более любимой резиденцией де ла Рошей, чем Афины. То есть речь шла о фактической столице Ги. При этом ее цитадель, Кадмея, была далеко не столь хорошо укреплена, как афинский Акрополь. Город мог быстро пасть…
Взятие Фив, пленение баронов Эллады морейскими баронами повлекли за собой, при том состоянии, в котором находился Гийом де Виллардуэн, весьма печальные последствия. Греция была не так прочно завоевана французами, чтобы те могли безнаказанно убивать друг друга на глазах своих подданных. К счастью, вмешалась церковь. Гийом де Виллардуэн простил мятежных баронов Афинского, Бодоницского и Салонского, но потребовал от них официального принесения оммажа, причем от Ги де ла Роша — строгого оммажа. Для этой цели он созвал в Никли (Тегее) торжественный «парламент», где и принял от них клятву.
Но случай Ги де ла Роша был не единственным вопросом феодального права, вынесенным на рассмотрение Никлийского парламента. Еще более серьезным, причем с двух точек зрения, юридической и личностной, было дело одного из пелопоннесских баронов, рыцарственного и романтичного Жоффруа де Брюйера, сеньора Каритайны (Каритены), который покинул своего сюзерена, князя Морейского, чтобы сражаться на стороне сеньора Афинского. Политическая проблема в данном случае усугублялась двойным семейным вопросом. С одной стороны, Жоффруа де Брюйер по своей матери доводился Гийому де Виллардуэну племянником: его отец, Юг де Брюйер, первый сеньор Каритайны, был женат на родной сестре Гийома. Но, с другой стороны, сам Жоффруа де Брюйер был женат на Изабелле де ла Рош, дочери Ги. Хронисты позволяют нам догадаться о том, какая битва происходила у него в душе. Не вызывает сомнений то, что вассальный долг заставлял его, в качестве владельца фьефа Каритайна, стать под знамена князя Морейского. Но любовь к Изабелле де ла Рош победила. Нарушив клятву, он присоединился к рыцарям своего тестя, герцога Афинского, и в битве при Кариди сражался против своего законного сеньора. В конце концов Гийом де Виллардуэн простил и его, но преобразовав его фьеф — унизительное разжалование — из «сеньории по праву завоевания» в «сеньорию по пожалованию».
В том, что касается сеньора Афинского, Гийом де Виллардуэн, похоже, искренне помирился с ним при условии, как мы видели, принесения прямой присяги на верность: и действительно, с этого дня вассальная зависимость Афино-Фиванской сеньории от княжества Морейского никогда уже не вызывала сомнений, даже после катастрофического разгрома 1259 г. Кроме того, для определения степени наказания, которое заслужил Ги, Высокий совет решил передать дело на арбитраж королю Франции Людовику IX. Ги отправился в Париж, где святой король вынес умеренный приговор, призванный завершить дело. Если верить «Морейской хронике», Людовик Святой даровал Ги герцогскую корону, действительно носимую с тех пор всеми его преемниками. До того момента, как мы видели, де ла Роши довольствовались титулом «сеньоров Афинских», по-гречески «великих сеньоров», mégas kyr. С 1280 г. они впредь титулуются только «герцогами Афинскими». Однако, как отмечает Лоньон, вряд ли возведение Афинской сеньории в ранг герцогства было, как утверждает «Хроника», делом рук Людовика Святого. Что же касается Гийома де Виллардуэна, после этой победы он еще разбил на Эвбее, при Ореосе, «карчерийскую» партию и венецианцев. Далее, в связи с историей «Негропонта», мы рассмотрим различные фазы этого дела.
Никлийские соглашения, узаконившие результаты битвы при Кариди, имели большое значение. По результатам их можно сравнить с Триполийскими соглашениями 1109 г., когда король Иерусалимский Бодуэн I собрал под своим руководством все франкские силы в Палестине. Нет никаких сомнений в том, что, если бы не пресечение мужской линии Виллардуэнов в 1278 г., достигнутое в Никли политическое единство оказалось бы жизнеспособным. Сюзеренитет, отныне бесспорный, Гийома де Виллардуэна распространялся за Фермопилы. Вся франко-итальянская Греция от мыса Матапан до Отриса признавала его своим сеньором. Его двор, где находилось от 700 до 1000 рыцарей, был, как рассказывает Санудо, более блестящим, чем двор какого-нибудь великого короля. И вот тут произошла неожиданная катастрофа, внезапно положившая конец этому процветанию.
Крах этот вызывало вмешательство князя Морейского в ссоры между греками. Гийом де Виллардуэн, овдовев после смерти Каринтаны далле Карчери, женился третьим браком (1259) на греческой принцессе Анне, дочери Михаила II Ангела Дуки, деспота Эпирского. Деспот боролся за гегемонию в Македонии с другим греческим правителем, василевсом Никеи и Фракии Михаилом Палеологом. И обратился за помощью против последнего к Гийому, ставшему его зятем и союзником. Князь Морейский не отказал в помощи. Рыцарственный по натуре, он считал своим долгом помочь отцу Анны. К тому же ему было приятно изображать из себя арбитра в спорах между греческими принцами, то есть стать арбитром Балкан. Это могло удовлетворить его тщеславие, непомерно выросшее после победы при Кариди. Итак, со всем своим рыцарством в полном составе он присоединился к армии деспота Эпирского в районе озер, в Верхней Македонии. Сражение произошло в тех краях, в горах Пелагонии, возле Монастира, при Кастории. В последний момент деспот Эпира поставил там своих латинских союзников, на которых пришелся основной удар противника. Рыцари успели бы спастись, но при условии, если бы бросили свою пехоту. По призыву Жоффруа де Брюйера, сира Каритайны, они благородно отказались это сделать и в одиночку встретили массы врагов, раздавивших их числом. Это было одно из тех «великолепных поражений», какими остались в общей памяти в нашей стране битвы при Креси и Азенкуре. Гийом де Виллардуэн и Жоффруа де Брюйер вместе с цветом рыцарства попали в плен (октябрь 1259 г.). Поражение было столь же сокрушительным, во всяком случае с военной точки зрения, как и то, что рыцари Святой земли потерпели в 1187 г. на историческом поле Хаттина.
Отказавшись вовремя бежать с поля боя при Кастории, Гийом де Виллардуэн повел себя больше как рыцарь, нежели как государственный деятель. Его персона в руках победителей представляла ценный залог, выкуп которого вызвал раздел княжества; так же как в случае с Жаном Добрым после битвы при Пуатье[299]. Вместе со своими рыцарями Гийом был отведен в плен к императору Михаилу Палеологу, который обращался с ним учтиво, но за его освобождение потребовал не больше и не меньше, как сдать ему княжество Морейское. Гийом отказался. Тем временем Михаил Палеолог отбил у латинян Константинополь (25 июля 1261 г.). Несмотря на опасения обратного, это событие уменьшило его претензии. Василевс стремился избежать угрозы карательного крестового похода. Теперь за освобождение Гийома де Виллардуэна и его баронов он требовал в дополнение к признанию — чисто формальному — вассальной зависимости княжества от него, уступки четырех крупных крепостей Лаконии: Монемвасии, Гераки, Мистры и Гран-Маня.
Требование выглядело скромным. В действительности же под внешней умеренностью скрывались тяжелые последствия, оно угрожало княжеству разгромом и уничтожением в будущем, ибо требуемые крепости, как уже было сказано, являлись ключом к Пелопоннесу. Устав от войны и трехлетнего плена, Гийом де Виллардуэн проявил слабость и принял эти условия (Константинопольский договор 1262 г.).
Однако согласия князя Морейского было недостаточно для того, чтобы осуществить условия подобного договора. Действующие феодальные обычаи княжества, которые позднее будут кодифицированы в «Ассизах Романии», не позволяли ему уступать столь важные крепости без согласия баронов, заседавших в Высоком совете. Поэтому Гийом де Виллардуэн отправил из Константинополя своего товарища по плену Жоффруа де Брюйера созвать Высокий совет, который тотчас собрался в Никли (Тегее). Перед этой ассамблеей герцог Афинский Ги де ла Рош громко выразил протест против уступки лаконийских крепостей. Он отмечал, что отдать византийцам эти орлиные гнезда — все равно что отдать им всю страну и что, для начала, это означает непрерывную войну с неприятелем в собственном доме. Очевидно, в его словах было воспоминание о его поражении при Кариди, об испытанном им от победителя четыре года назад в этом же городе Никли унижении. Но досада на Гийома де Виллардуэна вовсе не мешала ему рассуждать разумно, даже напротив, и лишение княжества будущего ради освобождения князя было чрезмерно высокой ценой.
В общем, устами Ги де ла Роша говорил государственный интерес, но без учета соображений гуманности. Большинство французских сеньоров, составлявших Высокий совет, находились в плену в Константинополе, вместе с Гийомом де Виллардуэном. Поэтому их на законном основании представляли жены, имевшие решающий голос. А эти любящие супруги «спешили снова увидеть своих мужей». Они не желали слушать тревожные предупреждения герцога Афинского и энергично поддержали Жоффруа де Брюйера, который, безрассудно по своему обыкновению, отстаивал их дело, то есть выступал за уступку крепостей. Добавим, что княгиня Морейская, супруга Гийома де Виллардуэна, Анна Эпирская, будучи сама гречанкой, не могла разделять тревог Ги де ла Роша по поводу размещения византийских гарнизонов в Лаконии. Так что странный «женский парламент» в Никли ратифицировал Константинопольский договор. Монемвасия, Гераки, Мистра и Гран-Мань были переданы византийцам, а Гийом де Виллардуэн со своими соратниками обрел свободу. По чисто византийскому обычаю, очевидно больно задевшему его самолюбие, он, в качестве компенсации за сданные крепости, получил от Михаила Палеолога титул великого доместика, один из наиболее завидных в имперской иерархии.
Чтобы понять катастрофический характер подобной уступки, достаточно взглянуть на карту Лаконии с двойной цепью Парнонских и Тайгетских гор, идущей с востока и запада от коридора Эвротаса, где теперь вновь обосновались византийцы. Эти четыре крепости Гийом де Виллардуэн сам превратил в неприступные цитадели, чтобы из них обеспечивать покорность соседних суровых горских племен. И вот теперь сам же впускал в них византийские гарнизоны, которые, благодаря поддержке их соседними горскими племенами, теперь невозможно будет оттуда выбить! Едва вернувшись в Морею, Гийом понял, что, как предсказывал герцог Афинский, он отдал врагу ключи от собственного дома. Что толку, что он сохранил Лакедемон, если неприступная крепость Мистра, отныне византийская, господствовала над всей Лаконией, если Гран-Мань, так же как Гераки, предоставляла горцам-майнотам и даже тайгетским мелингам убежище, а в Монемвасии, по всей очевидности, должны были найти надежный порт греческие корсары? Обнаружив, какую огромную ошибку он совершил, Гийом де Виллардуэн поспешил прекратить старые раздоры и обеспечить единство латинян. Первым делом он заключил мир с венецианцами, признав их преобладание на Эвбее. Те, для кого вступление греков в Константинополь представляло не меньшую угрозу, чем для него, признали его сюзеренитет над терциариями острова, и обе стороны пришли к соглашению о совместном владении (1262). Добавим, что морейский сюзеренитет над Эвбеей остался чисто юридическим и номинальным, тогда как венецианская опека, основанная на экономическом господстве, все время усиливалась.
На самом деле, о чем можно догадаться по обстоятельствам, при которых был заключен этот договор, речь шла о создании настоящего военного союза между князем Морейским и Венецией против Михаила Палеолога. Это было время, когда Запад, взволнованный падением Латинской империи, заговорил о возобновлении Четвертого крестового похода. Никто не думал о нем более серьезно, чем Венеция, столько потерявшая из-за перемен 1261 г. Что же касается Гийома де Виллардуэна, ему не было нужды отправляться искать византийцев в Константинополь, поскольку теперь они были в его владениях. Вплоть до смерти у него была одна цель: вернуть утраченные в Лаконии крепости. Но, будучи в курсе его намерений, император Михаил Палеолог направил в Мистру сильные подкрепления; его войска перешли в наступление и внезапно двинулись через Аркадию на Андравиду в Элиде, столицу княжества. Греки-горцы из области Скорта, радостно приветствуя императорские знамена, с восторгом присоединились к ним. Мятеж местного населения совпал с внешним вторжением. Ситуация была крайне серьезной. В довершение несчастий Гийом де Виллардуэн в тот момент отсутствовал (он находился в Коринфе, ожидая подхода отрядов герцога Афинского, маркиза Бодоницкого и других баронов центральной Эллады). Самый блестящий паладин Мореи, Жоффруа де Брюйер, сир Каритайны, забыв про свой воинский долг из-за любовной интрижки, незадолго до того уехал в Неаполь, похитив молодую жену старого рыцаря Жана де Катаваса, или де Кареваса. Именно Жану де Катавасу Гийом де Виллардуэн поручил в свое отсутствие командование армией княжества. Жан был стар, страдал подагрой, но он действовал как хороший полководец: выступил навстречу византийцам, наголову разбил их возле древней Пизы, в Элиде, освободил эту провинцию и отбросил противника к Мистре (1263)[300]. Опасность усиливало то, что греки из Скорты, подданные Гийома де Виллардуэна, ждали только случая, чтобы восстать, что они, впрочем, и сделали в следующем году. Действительно, в 1264 г. война возобновилась. Гийом де Виллардуэн с одним из своих военачальников, Ансленом де Туси, командовавшим авангардом, одержал в ущелье Макриплаги, между Дьяволисти и Мегалополем, вторую победу над византийцами, еще более полную, чем первая, завершившую освобождение Аркадии и Элиды и вынудившую скортских греков вернуться в повиновение, однако, несмотря на все усилия, он так и не смог вернуть Мистру[301].
Опыт был убедительным. Стало очевидно, что в полевом сражении латиняне сохраняют свое превосходство над греками. Однако за стенами Мистры или Гран-Маня те непобедимы. Исправить фатальную сдачу крепостей в 1262 г. было невозможно. Отчаявшись восстановить собственными силами территориальную целостность Морейского княжества, Гийом де Виллардуэн обратился к французскому королю Сицилии, Шарлю Анжуйскому, универсальному претенденту, мечтавшему обо всех тронах латинского Востока. По Витербскому договору от 27 мая 1267 г. бывший латинский константинопольский император Бодуэн II как раз только что уступил Шарлю сюзеренитет над Мореей. Гийом отправился в Неаполь к своему новому сюзерену, с которым вступил в тесный союз (1268). Он заключил помолвку своей старшей дочери Изабеллы с одним из сыновей Шарля Анжуйского и, хотя «жених и невеста» были еще детьми, наследование княжества Морейского — сыновей у Гийома не было — отныне было обеспечено анжуйцам[302].
Решение Гийома де Виллардуэна понятно. Шарль Анжуйский был не только королем Сицилии и графом Прованса. В это время он являлся арбитром Италии. Сюзерен Мореи, приобретший права у последнего латинского императора Константинопольского, он к тому же готовился стать королем Иерусалима или, по крайней мере, Сен-Жан-д’Акра (1277). Кто лучше этого могущественного монарха мог вернуть княжеству Морейскому его потерянные крепости, изгнать византийцев из Мистры, как он похвалялся изгнать их вскоре из Константинополя? Брак одного из его сыновей с Изабеллой де Виллардуэн казался латинской Морее залогом самого блестящего будущего. В действительности эти надежды здесь, как и в Святой земле, были жестоко разбиты. Во-первых, анжуйское правление оказалось совершенно недейственным и в Греции, и в Сен-Жан-д’Акре. В течение оставшихся десяти лет, которые Гийом де Виллардуэн прожил под сюзеренитетом Шарля Анжуйского, этот последний практически ничего не сделал для Мореи.
Гийом де Виллардуэн умер в Каламате 1 мая 1278 г. С этого дня княжество Морея стало всего лишь зависимым владением итало-анжуйского королевства.
Выше мы рассказывали о создании Афино-Фиванской сеньории крестоносцем Отоном (или Эдом) де ла Рош, сыном Понса де ла Рош-сюр-Оньон во Франш-Конте. Отон де ла Рош получил этот фьеф от короля Фессалоникского Бонифация Монферратского. Фивами он овладел приблизительно в 1211 г., но Афины занял уже в 1205 г., после изгнания византийского архиепископа этого города Михаила Акомината. Мы видели, что в 1209 г., на первом «парламенте» в Равеннике, он принес оммаж латинскому императору Анри де Эно. Он помог князю Ахейскому Жоффруа I де Виллардуэну отнять у греков в 1210 г. цитадель Акрокоринф, потом, в 1212 г., Аргос и Навплию. В награду Жоффруа передал ему во фьеф свои «портовые права» в Коринфе, Навплии и Аргосе, которые Отон держал как вассал княжества Морейского.
Отон де ла Рош носил титул dominus Athenarum, «сир Афинский», переводимый на греческий как mégas kyr, «великий сеньор». Вассал латинского императора за свою афинскую сеньорию, он был вассалом князя Морейского за Коринф, Аргос и Навплию. С тех пор и до своего отъезда в 1225 г. он мирно управлял новой сеньорией, не имея врагов. Самое большее: мы видим разногласия Отона де ла Роша с римской курией по поводу владения церковным имуществом, в неправомерном удержании которого его подозревали. Письмо папы Иннокентия III от июля 1210 г., адресованное архиепископу Фиванскому и епископам Дамальскому и Зейтунскому, прямо его в этом обвиняет. В июне 1212 г., в связи с учреждением архиепископства Коринфского, было отправлено новое письмо Иннокентия III, адресованное на сей раз Отону де ла Рошу и князю Морейскому Жоффруа I де Виллардуэну, с требованием возвратить имущество, отнятое у архиепископств Коринфского и Фиванского.
Отон де ла Рош женился на Изабелле де Рей. Их сын и внук, Ги и Отон де Рей, оба остались во Франции (Отон де Рей совершил поездку в Афины в 1265 г., но не претендуя на наследование этой сеньории). В 1225 г. сам Отон де ла Рош, очевидно страдая от ностальгии по родному Франш-Конте, вернулся во Францию, мирно процарствовав в городе Перикла (1205–1225)[303]. Но прежде он вызвал в Грецию своего племянника, Ги I де ла Рош (сына его брата Понса де Флаже), который ему наследовал.
Сначала Ги I правил Афино-Фиванской сеньорией с титулом mégas kyr (1225–1260), потом с титулом герцога (1260–1263). Мы видели, что традиция, похоже, безосновательно приписывает Людовику Святому дарование ему герцогской короны, которую впоследствии носили все его преемники. Мы также видели, что, будучи вассалом князя Морейского Гийома I де Виллардуэна за шателенство Коринфское и сеньорию Аргосскую и Навплийскую, он тем не менее отказался исполнять «службу», требуемую от него Гийомом в эвбейских делах, что вызвало Каридийскую войну между ними (1258). Также известно, что Гийом де Виллардуэн простил ему мятеж и даже возвратил его пелопоннесские фьефы Коринф, Аргос и Навплию. Впрочем, в данном случае досаду смягчали семейные узы: Ги I был женат на племяннице Гийома де Виллардуэна. От нее у него было два сына, Жан и Гийом, о которых мы еще поговорим, и три дочери: Алиса, вышедшая замуж за Жана II д’Ибелина, сеньора Бейрутского, Катрин, вышедшая за Шарля де Лагонеса, сенешаля Сицилии, и Изабелла, выходившая замуж последовательно за Жоффруа де Брюйера, сеньора Каритайны, и за Юга де Бриенна, графа Лечче.
Ги I наследовал его старший сын Жан де ла Рош (1263–1280). Влияние этого принца было значительным и ощущалось вплоть до Фессалии, страны, которая в то время составляла греческий деспотат «Великой Влахии» и находилась под управлением одной из ветвей семейства Ангелов. В 1275 г. вмешательство Жана спасло деспота Фессалии от византийского вторжения: маленькое войско герцога Афинского — по разным сведениям, 300 или 500 рыцарей — разгромило византийцев в сражении при Неопатрасе (ныне Ипати)[304]. Более счастливый, нежели князь Морейский Гийом де Виллардуэн, который при аналогичном вторжении потерпел поражение при Кастории, Жан приобрел в связи с этим значительный престиж и стал арбитром между различными греческими принцами. Жан также защищал веронских «терциариев» на Эвбее и их венецианских покровителей от атак византийского флота. Правда, во время одного из таких походов его постигла участь Гийома де Виллардуэна: он был разбит и взят в плен при Веронде (Ватондасе) возле Ореоса имперским адмиралом Ликарио, грозным итальянским авантюристом, перешедшим на службу к императору Михаилу Палеологу. Жан был отправлен в Константинополь, где, возможно, ожидал предъявления требований о территориальных уступках, столь же тяжелых, какие семнадцатью годами ранее были предъявлены Гийому де Виллардуэну, но Михаил Палеолог, задумавший выдать за него одну из своих дочерей, принял его с почетом и неожиданно любезно. Как раз в это время король Сицилии Шарль Анжуйский готовил новый крестовый поход, чтобы отбить Константинополь у византийцев. Опасаясь ускорить выступление этой экспедиции чрезмерно жесткими требованиями к герцогству Афинскому, василевс почти тотчас освободил своего пленника.
Жан умер, так и не вступив в брак (1280). Ему наследовал его брат Гийом де ла Рош, до того момента являвшийся сеньором Ливадии в Беотии, города, возведенного в ранг крупного фьефа ради младшего отпрыска правящей династии. Гийом, княживший в Афинах и Фивах с 1280 по 1287 г., кроме того, некоторое время являлся бальи Мореи (1285–1287). Он женился на дочери греческого деспота Фессалии, принцессе Елене Ангел, которая принесла ему в приданое округ Зейтун (Ламию, во Фтиотиде) и Гардики. После смерти Гийома (1287) Елена осуществляла регентство при их несовершеннолетнем сыне Ги II. В 1291 г. она повторно вышла замуж за французского барона Юга де Бриенна, с которым разделила регентство. Так дом Бриеннов уселся на ступеньки трона.
Ги II (1287–1308) суждено было стать последним из де ла Рошей. Можно сказать, что в нем собрались все достоинства этой блистательной французской фамилии, обосновавшейся у подножия Парфенона. Достигнув в 1294 г. установленного законом совершеннолетия, он был по этому случаю посвящен в рыцари одним из его друзей, Бонифацием Веронским, в ходе сцены, словно взятой из героической поэмы и описанной хронистом Мунтанером. В 1297 г., после смерти деспота Фессалийского Константина, он в силу кровного родства с тамошней династией был назначен опекуном наследника этого принца; опекунство он осуществлял в соответствии с феодальным кодексом чести, с великолепной учтивостью и большой бдительностью. «Морейская хроника» отмечает его прекрасную манеру держаться, его юношескую пылкость, спортивный азарт на турнире в Коринфе (май 1304 г.), когда, несмотря на хрупкое телосложение, он бросил вызов одному из наиболее грозных бойцов того времени, рыцарю Гийому Бушару. На этих турнирах, собиравших под взорами прекрасных дам цвет французского рыцарства Греции, Ги II заработал репутацию паладина, «самого могущественного человека после князя (Морейского) и лучшего наездника». Последняя похвала была наиболее лестной из всех, что мог придумать хронист-современник.
Интерес, проявляемый к последним герцогам Афинским «Морейской хроникой», объясняется временем: центр тяжести французской цивилизации в Греции теперь переместился из Пелопоннеса в Аттику и Беотию. Со времени битвы в Пелагонии (1259) и возвращения византийцев в Лаконию (1262), а особенно с тех пор, как княжество Морейское превратилось в зависимое от анжуйской Италии образование, герцогство Афинское стало самым процветающим государством латинской Греции. Его герцоги были практически независимы и, главное, жили в нем. Впрочем, охотнее они проживали в Фивах, а не в Афинах, поскольку Беотийская равнина лучше, чем гористая Аттика, подходила для действий их многочисленной конницы. Их двор, который они держали то в Эстиве, то в Сатине (названия Фив и Афин на языке наших хронистов), был одним из наиболее блестящих дворов своего времени и, так же как двор Андравиды, являлся активным очагом французских «порядочности» и «куртуазности» в соответствии с идеалами Виллардуэна и Жуанвиля.
Тем не менее, несмотря на любовь к таким суровым играм, как турниры, Ги II, как мы уже сказали, был весьма хрупкого сложения (по ряду признаков можно предположить наличие в этой блестящей семье некоего физического истощения: уже его дядя Жан де ла Рош страдал от подагры). Развлечения окончательно подорвали его здоровье, и 5 октября 1308 г. он умер в возрасте всего лишь восемнадцати лет, прежде чем успел осуществить брак со своей невестой, Матильдой де Эно, наследницей дома Виллардуэнов. В отсутствие наследника де ла Рошей мужского пола герцогство Афино-Фиванское отошло к Готье V де Бриенну, кузену Ги II по женской линии.
Готье де Бриенн был тесно связан с герцогством Афинским. Он являлся сыном Юга де Бриенна и Изабеллы де ла Рош, сестры герцога Ги I. С другой стороны, Юг де Бриенн, овдовев после смерти Изабеллы, вторым браком женился, как мы уже знаем, на герцогине Елене, вдове герцога Гийома де ла Роша, и в этом качестве разделил с ней регентство в малолетство Ги II.
Итак, у Готье были самые бесспорные права на наследство династии де ла Рошей. В то же время он не был чужим в стране, где его знали уже долгое время. К сожалению, как мы увидим в дальнейшем, у него не было никаких способностей к управлению. Это был Филипп де Валуа, наследовавший прямым Капетингам. И его Креси, к которому он пришел, его разгром каталонской Большой компанией на берегах озера Копаис в 1311 г. означал конец этого блестящего бургундского государства в центральной Элладе.
Готье де Бриенн стал последним французским герцогом Афин.
4. Жизнь в Морее при Виллардуэнах
В Морее положение династии и феодалов несколько напоминает существовавшее на Кипре и противоположно тому, что происходило в Иерусалиме. В Иерусалиме, как мы помним, Годфруа де Буйон был избран своими пэрами. В Морее Гийом де Шамплит получил полномочия от короля Фессалоникского, а затем, в свою очередь, раздавал фьефы своим соратникам. Таким образом, здесь, как и на Кипре, корона «появилась ранее феодализма». Что же касается передачи власти, наши источники желают нас убедить в том, что происходило это совершенно по правилам. Гийом де Шамплит, возвращаясь во Францию, якобы (по крайней мере если мы поверим «Морейской хронике») указал на Жоффруа I де Виллардуэна как на своего наследника в случае, если по истечении одного года и одного дня после его смерти не явится наследник из рода Шамплитов. Правда, тот же источник не скрывает от нас, как Жоффруа I хитрыми уловками прокурора сумел использовать это условие себе на пользу. Выше мы рассказали настоящую комедию, разыгранную им: играя в прятки с наследником Шамплитов, он так «замотал» его, что, когда тот наконец добрался до него, законный срок уже закончился неделю назад, и благодаря этой уловке Жоффруа стал князем Морейским. Отметим, что юристы, вдохновлявшие нашу хронику, вовсе не возражают против подобных действий: буква «обычая» была за сира де Виллардуэна, равно как, что мы уже показали выше, были давность владения и свершившийся факт. В остальном решение Высокого совета, вынесенное по данному случаю — опять-таки, если верить «Морейской хронике», — относилось не столько к избранию князя, сколько к толкованию условий завещания. Речь шла не о том, чтобы выбрать нового сеньора, а об исполнении воли сеньора предшествующего. И с тех пор (1210) до 1278 г. корона передавалась напрямую, без споров, от Жоффруа I его старшему сыну Жоффруа II (ок. 1229), затем младшему брату Жоффруа II, Гийому де Виллардуэну (1246). Они были князьями по праву. Высокий совет не мог их избирать или назначать, а лишь признавал в качестве законных наследников, принимая акт об этой легитимности. Совет выполнял функции не конституционного органа, а скорее отдела записи актов гражданского состояния.
Таким образом, история Виллардуэнов не знает (за одним исключением, о котором мы напомним) феодальных мятежей, так сотрясавших Святую землю. В отличие от Иерусалима, Сен-Жанд’Акра или Триполи, мы не видим здесь феодальной оппозиции. Единственный случай, о котором стоит упомянуть, — это подавление Гийомом в 1258 г. сопротивления сеньора Афинского Ги I де ла Роша. Однако взаимоотношения сеньории Афинской с княжеством Морейским до того момента не были четко определены. Ги, как мы отметили, мог считать независимыми от Мореи Афины и Фивы и признавать свой вассалитет лишь в отношении фьефов Аргос и Навлия, которые в 1212 г. Жоффруа I уступил его отцу.
Еще более деликатным, как мы видели, но юридически менее сомнительным был в этом мятеже случай Жоффруа де Брюйера, сира Каритайны. Точнее, правовой аспект здесь вообще не возникал. «Сир Каритайны», несмотря на то что был зятем Ги де ла Роша, бесспорно, являлся одним из главных баронов княжества. Самые строгие феодальные обязанности требовали от него стать под знамя Виллардуэнов. Как нам известно, «безумный» и галантный, он предпочел прекрасные глаза афинской принцессы, на которой женился. Так этот образец рыцарственности предал своего сеньора, которому давал клятву верности. Правда, возможно, его сердце разрывалось из-за родственных чувств, поскольку Гийом был не только его сюзереном, но и дядей. В общем, если борьба Ги де ла Роша против Гийома де Виллардуэна не представляла собой феодальный мятеж в чистом виде, явным феодальным мятежом является случай Жоффруа де Брюйера. В остальном, как мы видели, победа Гийома при горе Кариди (1258) принудила их обоих покориться и окончательно остановила сюзеренитет княжества над тремя латинскими сеньориями Эллады: Афинской, Салонской и Бодоницской.
Говоря о княжестве Морейском, следует различать крупные внешние баронии, которые, по меньшей мере, с 1258 г. должны были приносить ему оммаж, и внутренние фьефы Пелопоннеса. Внешними барониями, согласно «Ассизам Романии», были: герцогство Афинское, герцогство (венецианское) Наксосское, три баронии терциариев Эвбеи, маркизат Бодоница (Фермопилы) и графство Кефалония, к которым, хотя они и не упомянуты в «Ассизах Романии», следует прибавить сеньорию Ла-Соль (Салон, Амфисса). Похоже, Ассизы здесь путают две категории, которые мы разделили выше, включая в список внешних бароний четыре крупных фьефа, расположенные на самом Пелопоннесе: сеньории Каритайну, Патры, Матагрифон и Калавриту. Владельцы этих одиннадцати фьефов, к которым Ассизы добавляют «маршала Романии», носили титул баронов и имели ранг пэров при княжеском дворе — «пэров мессира Принца».
Как видим, мы здесь имеем дело с очень четким намерением создать в Греции двенадцать баронов по примеру двенадцати пэров каролингского цикла; для того чтобы включить в список маршала Романии, в нем не упомянут сеньор Салона. Да и в целом составленный список весьма искусствен: если герцогство Афинское осталось тесно привязанным к жизни княжества, другие внешние вассалы, например герцог Санудо Наксосский, были привязаны к «андревильскому» двору чисто номинально, мы крайне редко видим их присутствующими на некоторых исключительно важных собраниях «парламентов» или в походах против греков. Так, на Коринфский «парламент» 1304 г. князь Морейский Филипп Савойский призвал наряду с герцогом Афинским и другими баронами центральной Эллады (Бодоницы, Салона) терциариев Эвбеи и герцога Санудо Наксосского. Как мы помним, латинский император Бодуэн II в 1236–1237 гг. отблагодарил Жоффруа II де Виллардуэна за помощь, даровав ему сюзеренитет над герцогством Наксос, терциариями Эвбеи и маркизатом Бодоница.
Двойственный порядок был принят не только для «баронов». В самом Пелопоннесе феодальная иерархия включала двенадцать крупных вассалов, или баронов, список которых мы дали выше, не говоря уже о многочисленных мелких вассалах или «людях полного оммажа». Следует отметить различие между первыми и вторыми и еще раз подчеркнуть отличие морейских институтов от существовавших в Святой земле. Иерусалимское королевство строилось на принципе единственного строгого оммажа, ставящего всех феодалов на одну ступень, подчиняющего всех в равной степени королевской власти. Все законодательство «Ассиз Романии», напротив, построено так, чтобы определить привилегии баронов, образующих узкую замкнутую прослойку крупных феодалов. В Романии класс баронов, наделенных всяческими привилегиями, четко отличается от массы вассалов простого оммажа. Другой особенностью морейских институтов была иерархия фьефов, содержавшая в вопросе наследования привилегии для тех, что возникли в период завоевания: «фьефы по праву завоевания» передавались всем прямым и непрямым наследникам, тогда как простые «фьефы по пожалованию» могли передаваться только прямым наследникам.
В семьях первых завоевателей присутствовала воля составить своего рода синдикат, чтобы зарезервировать для себя основные выгоды от завоевания. Установленное подобным образом различие между, если так можно выразиться, баронами первой и второй категории смогло сохраниться лишь потому, что в Морее долгое время царил мир, ни атаки извне, никакие серьезные угрозы не нарушали установившийся порядок. Столь искусственное разделение не могло бы долго существовать в Иерусалимском королевстве, где фьефы постоянно переходили из рук в руки, в зависимости от перипетий священной войны. Наконец — но мы находим здесь обычный феодальный режим — двенадцать пелопоннесских бароний сами разделились на арьер-фьефы, из которых одни, домениальные фьефы, остались под непосредственной властью барона, а другие, фьефы оммажа, были выделены их вассалам. Так, самая крупная барония Матагрифон насчитывала 24 фьефа, из которых 15 домениальных и 9 оммажа.
К светским барониям следует прибавить церковные фьефы, которыми владели архиепископ Патрский с шестью своими подчиненными: епископами Оленским, Модонским, Коронским, Велигостийским, Амиклейским и Лакедемонским. Мы видели, как архиепископ Патрский вступил в борьбу с Жоффруа II по поводу контрибуции, затребованной с церковных фьефов на войну против греков.
В целом Морея Виллардуэнов была просто образцовым феодальным государством французского типа XIII в. Не зная ни постоянной внешней угрозы, при которой каждодневно жило королевство Иерусалимское, ни дворцовых драм, часто будораживших Кипрское королевство Лузиньянов, оно, для выживания, нуждалось лишь в одном: капетингском чуде. Я имею в виду: непрерывности династии по мужской линии.
Организация «андревильского» двора была аналогична организации дворов иерусалимского и кипрского, с той лишь разницей, что должности и титулы вдохновлялись одновременно французским и византийским образцами, о чем говорит то, что названия этих должностей и титулов даются в двойном написании. Центральную власть представлял князь, окруженный высшими должностными лицами короны, среди которых мы видим маршала (протостратоласа), командовавшего армией в отсутствие князя. Должность маршала была наследственной в семье де Нейи, из которой по браку перешла в семью де Сент-Омер (через брак Жана де Сент-Омер с Маргаритой де Нейи, дамой Пассавы и Аковы, в 1270 г.). Назовем также канцлера (логофета), камергера (протовестиария), коннетабля (контостаулоса), заменявшего маршала (должность коннетабля также была наследственной и принадлежала семейству Шодерон, из которого по браку перешла в семью венецианского происхождения Гизи), казначея (тризурьера) и инспектора крепостей (пробеурес тон кастрон).
Княжество Морейское так же, как королевства Иерусалимское и Кипрское, было конституционной монархией в том смысле, что князь был обязан соблюдать права и привилегии знати, а «вольности» и «прецеденты», связывавшие ему в этом смысле руки, играли роль настоящей конституции. Составленные морейскими юристами тексты четки и недвусмысленны. При восшествии на престол, говорят «Ассизы Романии», князь Морейский должен «присутствовать лично», дабы «дать присягу своим баронам, крупным вассалам и рыцарям и иным своим подданным, что охранит и гарантирует и всей своей властью прикажет своим чиновникам охранять и гарантировать все свободы и вольности империи Романия. И после того, как мессир принц даст эту клятву своим баронам, означенные бароны поклянутся означенному принцу в верности».
Речь здесь идет отнюдь не о пустых стилистических оборотах. Оммаж баронов зависел от выполнения весьма четких условий. В случае если нового князя будет замещать бальи, бароны смогут отказаться приносить присягу любому иному лицу, помимо князя. Более того, союза князя и его баронов будет недостаточно. Кроме всего прочего, принесение присяги должно происходить на территории княжества. Мы видели, что довод того же порядка позволил баронам Святой земли отказать в реальном подчинении Конраду IV Гогенштауфену под предлогом, что тот не прибыл в Заморье.
В Морее так же, как в Святой земле, эта своеобразная конституционная монархия дополняется своего рода феодальным парламентаризмом. В Андравиде, как и в Сен-Жан-д’Акре, бароны, чья власть ограничивает власть князя, осуществляют эту свою власть, собравшись в Высокий совет. В обеих странах Высокий совет, или парламент, являет собой одновременно совет при монархе и верховный суд. Именно он решает феодальные споры. Если у одного из баронов Высокого совета спор с князем, князь должен покинуть совет, чтобы не быть в числе судей, и заменен в качестве председателя этой ассамблеи.
Этот феодальный контроль сильно стеснял инициативу князя. Ему полностью не принадлежало ни право вершить правосудие, ни право собирать налоги. Принц не имел права наказывать своих вассалов или устанавливать новые налоги без согласия большинства крупных вассалов; он мог арестовать крупного вассала лишь за убийство или государственную измену; он даже не мог уступить неприятелю территорию без согласия Высокого совета. Мы видели на примере Никлийского парламента 1262 г., что последнее условие было строго соблюдено, даже когда уступка части территории требовалась для освобождения князя из плена.
Зато точно так же, как в Иерусалиме и Никосии, обязанности вассалов были велики. Все они должны были в течение года четыре месяца отдать полевой службе князю и четыре месяца службе гарнизонной. Каждый барон, владеющий более чем четырьмя фьефами, должен был служить лично, выставляя по одному рыцарю и двум сержантам с каждого фьефа; бароны с четырьмя фьефами по рыцарю и двенадцать сержантов. Только в одном Пелопоннесе князья Морейские могли таким образом собрать армию в 300–400 всадников и, видимо, в два раза больше пехотинцев, к каковым следует приплюсовать контингенты внешних пэров, например около 200 всадников герцога Афинского.
Не отмечены протесты морейских баронов против слишком продолжительных периодов службы, что было у баронов кипрских. Насколько нам известно, не имело места ничего подобного манифесту Жака д’Ибелина, отрицавшего в 1271 г. право короля Юга III вести кипрское рыцарство в Святую землю. Дело в том, что походы Виллардуэнов, даже самые дальние (в Эпир или Константинополь, например), не могут сравниться с жестокой войной против мусульман. Правда, мы отмечаем один отказ служить — Жоффруа де Брюйера в 1258 г., но мотив, которым вдохновлялся сир Каритайны, чисто сентиментального и личного порядка, не имеющий никаких юридических аргументов.
Судебная власть в Морее, как в Иерусалиме и на Кипре, была, что мы уже видели, представлена Высоким советом, заседавшим в Кларенце. Между дворянством и вилланами место — опять-таки как в Святой земле и на Кипре — занимали свободные горожане, в состав которых, естественно, вливались богатые итальянские купцы и, очевидно, часть греческого городского населения. Здесь мы также находим ту же социальную организацию, что в Святой земле: в частности, в Антиохии мы видели, что горожане греческого обряда объединились с горожанами-франками и создали вместе с ними в 1194 г. коммуну под покровительством патриарха.
Латинская колонизация в Морее столкнулась с той же проблемой, что и на Кипре: проблемой греческого населения.
В реальности проблема была неразрешима. В Морее, как и на Кипре, латинская колонизация практически ограничивалась военной элитой французского, а позднее франко-итальянского происхождения, а также итальянским купечеством. Основное сельское, а также городское население составляли греки. И о том, чтобы этих греков уничтожить или хотя бы систематически их угнетать, не могло быть и речи. В связи с чем приходилось искать способы сосуществования с ними. Как мы видели, в момент завоевания, архонты, то есть богатые греческие землевладельцы Элиды и Аркадии, затем Лаконии, один за другим, признали власть латинян при условии сохранения части своих латифундий, преобразованных в фьефы, и тем самым вошли во франкскую социальную иерархию. «Благородные люди из Морейской долины и жители замков по всей долине и гор Эскорты, — сообщает „Морейская хроника“, — стали замиряться с Шампанцем (Гийомом де Шамплитом) на том, что благородные люди греки, владевшие землями и замками, принесут присягу и будут держать их, по своему достоинству, а излишек будет поделен меж нашими, и народ останется на своих местах, и станут служить так, как служили они господину императору Константинопольскому». В другом месте «Морейская хроника» сообщает нам, что в 1209 г. для раздела фьефов была сформирована комиссия из двух рыцарей, двух латинских прелатов и четырех греческих архонтов.
Данный текст проливает новый свет на историю франко-эллинских отношений. Значит, перераспределение земель происходило по-дружески, на основе равноправия. Победители даже не пытались обеспечить себе большинство голосов в комиссии по разделу, что позволяет нам предположить, что такое же равенство царило и при самом дележе фьефов, по крайней мере арьер-фьефов.
Подобный либерализм дал значительные результаты. С одной стороны, греческое население Мореи сохранило социальное значение, намного превышающее то, что оно имело на Кипре, где мы не наблюдали подобного аккуратного обхождения с греками. С другой стороны, феодальная система внедрилась в греческое общество. Наряду с латинским феодализмом княжество Морейское создало и сохранило феодализм местный. «Ассизы Романии» защищают права архонтов точно так же, как и права латинских сеньоров. «Во фьефах греческих феодалов, держимых с давних пор, — гласит параграф 138, — сыновья и дочери наследуют равно». Некоторые архонты, как мы знаем, достигают высоких должностей при дворе. Греки, примкнувшие к латинскому делу, часто демонстрируют примеры подлинного франкского патриотизма, что доказывает тон греческой хроники. С другой стороны, под рубриками 1262-го и последующих годов мы видим, что в борьбе с мистрийскими византийцами у Жоффруа де Брюйера, сира Каритайны, нет лучших помощников, чем его греческие подданные: «Самую большую войну, что он вел против них (византийцев), он вел со своими греками, каковые были очень храбры, и верны, и преданны, потому что были вскормлены и взрощены им»[305].
В общем, династия Виллардуэнов в Морее, в отличие от Лузиньянов на Кипре, с самого начала проявила настоящий филэллинизм.
Деликатным моментом для латинян в греческих странах — мы это видели на примере Кипра и Константинопольской Латинской империи — были взаимоотношения с православным духовенством. Отношения между латинскими сеньорами и греческими архонтами могли стать сердечными. Между представителями двух церквей они всегда оставались натянутыми. Тем не менее кажется, что в Морее эта натянутость была сведена к минимуму. Греческое духовенство в большинстве случаев сохранило свое имущество, а правящая династия, похоже, никоим образом не поддерживала прозелитизм латинского священства. Мы могли видеть, как князья Морейские боролись против латинского духовенства, в случае о присвоении Жоффруа II церковных доходов для строительства замка Клермон, но нам неизвестны аналогичные меры против греческого духовенства. Самое большее: ограничивалось количество деревенских священников, как на Кипре ограничили количество крестьян, допускаемых для вступления в православные монастыри.
Как мы видели, в Святой земле метисаж между франкскими поселенцами и сирийскими женщинами практиковался довольно широко и породил смешанную расу пуленов. В Морее союзы между латинянами и греками были не менее многочисленными. Рожденные от них метисы известны под именем гасмулов, произошедшего от соединения французского слова gars (парень) и греческо-морейского moulos, что означает «ублюдок». Рожденные от отцов-франков и матерей-гречанок, они обладали, по словам Пахимера[306], «благоразумной ловкостью одних и пылкой храбростью других». Более того: поскольку сами князья Морейские и герцоги Афинские — приведем в пример только их — часто женились на греческих принцессах, то и обе эти династии в конце концов стали гасмульскими; Гийом де Виллардуэн в 1259 г. женился на Анне Ангел Комнине, дочери Михаила II, деспота Эпирского, а герцог Афинский Гийом де ла Рош (1280–1287) на другой гречанке — Елене Ангел, дочери деспота Эпирского Фомы. Такие примеры в XIV и XV вв. только множились.
Морис Баррес[307] в своем «Путешествии в Спарту» грезит о девушках-гасмулках XIII в.: «Юная гасмулка приближается покачивающейся походкой. Когда она входит в жизнь франкских принцев, своих сводных братьев, это как молодая хищная птица, заставляющая своим присутствием замолчать скромных лесных певцов. Ее взгляд, яркий цвет ее щек, гармония ее тела, ее обнаженное плечо, приближение ее секрета — не стоит ли ради них умереть? Франки — искатели приключений сгорели в этом пламени». Добавим, что верность гасмулов латинской власти была зачастую сомнительной. После занятия лаконийских крепостей византийцами в 1262 г. они в большом количестве поступили на службу в армию Палеологов, которые предпочитали их своим солдатам.
Морея Виллардуэнов и Аттика де ла Рошей так же, как Сен-Жан-д’Акрское королевство во времена Ибелинов или Кипрское королевство Лузиньянов, были блистательными очагами цивилизации — той французской цивилизации XIII в., которая стала одной из вершин нашей культуры. Францизация в Андревиле так же очевидна, как в Никосии и Акре, так же подтверждается всеми источниками. «Всегда со времени завоевания, — пишет каталонский хронист Мунтанер, — князья Морейские брали жен из лучших домов Франции, и так же обстояло с прочими баронами и рыцарями. Посему говорили, что самое благородное французское рыцарство — это рыцарство морейское. Там говорили на таком же хорошем французском, как в Париже». Другой хронист, венецианец Санудо, в том же духе описывает тот же морейский двор с его семьюстами или тысячей рыцарей, который во времена Гийома де Виллардуэна был «более блестящим, чем двор какого-нибудь великого короля». Что же касается чувств французов, они подтверждаются многими текстами. «Хроника» показывает нам Гийома де Виллардуэна и членов Высокого совета полагающимися на Никлийском парламенте 1258 г. в решении дела сеньора Афинского Ги де ла Роша на суд Людовика Святого. Далее «Хроника» нам сообщает, что во время борьбы между Шарлем Анжуйским и Конрадином за обладание Сицилийским королевством Гийом де Виллардуэн встал под анжуйские знамена, «потому что он был француз».
Мы можем, благодаря нашим источникам, реконструировать жизнь морейского двора в Андревиле, городе, который официально являлся столицей княжества, или вокруг Кларанса (Кларенцы, также в Элиде) летом, в Кремони (Лакедемоне) или вокруг Каламаты, в Мессении, зимой. Названия и «украшение жизни» — все здесь было французским. «Казалось, все благородное и великолепное, что мог породить мир западного рыцарства и куртуазности, — пишет Жан Лоньон, — расцвело на греческой земле. По отзывам хронистов, княжество Морейское рассматривалось как наиболее блестящая школа рыцарства». «Хроника», рассказывающая нам о Гийоме де Виллардуэне или о герцогах Афинских Жане (1263–1280) и Ги II де ла Роше (1287–1308), описывает великолепные приемы, турниры, дискуссии о тонкостях феодального права, о том, как противоборствующие партии соперничают в куртуазности и любезности, о рыцарских поединках во имя права и чести. Все эти бароны «благородные, куртуазные и умеющие красиво говорить», готовые погибнуть ради своей дамы и при этом не лишены хитринки, как наш Виллардуэн или наш Жуанвиль, их соотечественники. Удача, что им в этом благоприятствовали обстоятельства. Они отправились на самую кровавую священную войну в выжженных пустынях Иудеи, а нашли греческие пейзажи, эллинское окружение, так быстро смирившееся с их властью, и приятную жизнь. В этой Аттике и в этой Морее XIII в., где жизнь была такой легкой, существование их протекало в роскошных военных праздниках и утонченных развлечениях. На турнире в Коринфе в мае 1304 г., который стал как бы парадом этого прекрасного французского дворянства, которое погибнет в кровавых болотах у озера Копаис, мы видим не менее тысячи участников, и простых рыцарей, и знатных баронов, и среди последних Ги II де ла Роша, бросающегося в атаку с копьем наперевес, словно простой рыцарь.
Жоффруа де Брюйер, сир Каритайны, был самым блестящим представителем этого идеала «благородного человека». В своем «Путешествии из Спарты» Морис Баррес набросал его портрет, поместив его в рамку времени: «На самом дальнем плане одинокая скала Каритены… Замок Каритены, трофей нашей нации, ждет, словно Иерихонская роза, что сильное воображение может ему вновь расцвести. Целый день я брожу по двум холмам, в церкви, по всем этим старым камням и по тропинке с иссохшего утеса возвращаюсь к донжону, построенному назавтра после завоевания шампанцем мессиром Югом де Брюйером». Затем сын Юга, наш Жоффруа, самый привлекательный герой эпической поэмы, происшедшей на самом деле. Но достоинства Жоффруа имели оборотную сторону: «Женщины имели над ним крайне большое влияние. Ради любви к той, на которой он женился, он начал войну со своим сюзереном». Этот блистательный рыцарь еще более легкомысленно повел себя в разгар кризиса 1262 г.: в час, когда византийцы вторглись в Морею, он, переодевшись, похитил молодую жену сира де Катаваса, «которая была красивейшей дамой во всей Романии», чтобы с приключениями странствовать с ней по неаполитанским дорогам, правда, под благочестивым предлогом посетить все церкви Италии. Но рыцарские подвиги были превыше всего. Жоффруа де Брюйер будет по возвращении прощен. «Дважды он приходил с веревкой на шее просить помилования. Его соратники, которых он предавал, с любовью обнимали его, и все плакали. Он был приятным спутником и таким отважным бойцом! Он доказал это, когда захотел, вопреки единодушному мнению своих командиров, дать безумно неравное сражение, где все полегли». Правда, и здесь у него был великолепный мотив: на сей раз уже не любовь его дамы, а соблюдение чести, ибо, чтобы не запятнать ее, не совершить вероломства, он увлек всю «морейскую Францию» в героический и безумный рейд до Кастории.
Та же атмосфера окружает в «Морейской хронике» и турниры, сопровождавшие Коринфский парламент в мае 1304 г., где преемник князей Морейских Филипп Савойский и герцог Афинский Ги II да ла Рош «благородно состязались» вместе с рыцарями в поединках, которые бывали и опасными, что еще больше возбуждало энтузиазм блестящего общества. За превосходное поведение Филиппа Савойского на этих турнирах «Морейская хроника» прощает ему ошибки его политики.
Как крестоносная Сирия, как Кипр Лузиньянов, французская Морея была блистательным очагом нашей средневековой литературы. За завоевателями пришли менестрели и трубадуры. «Песнь о Роланде», поэмы цикла Круглого стола, Ланселота Озерного и короля Артура, в свою очередь, вторглись во владения Одиссеи. Но в княжестве Морейском появилось и несколько своих интересных произведений нашей литературы. Пример подавала семья Виллардуэн. Как известно, маршал Шампани, а позднее маршал Романии Жоффруа де Виллардуэн (род. ок. 1148, умер между 1212 и 1218 гг.) является одним из первых и крупнейших прозаиков, писавших на нашем языке. Его «История завоевания Константинополя» была, вероятно, написана в его фьефе Мессинопль (Мосинополь), во Фракии. Его племянник и тезка, второй князь Морейский Жоффруа I, якобы писал стихи на обычные куртуазные темы: возвышенная любовь и новые походы. Возможно, подлинным автором этих произведений является четвертый князь Мореи Гийом де Виллардуэн.
Здесь самое место напомнить два очень важных прозаических текста, из которых первый, к сожалению, очень редко упоминается в наших учебниках по истории литературы: «Ассизы Романии» и «Морейскую хронику». Ассизы представляют собой сборник обычаев княжества Морейского, очевидно просуществовавший более века в устной форме и кодифицированный в данном виде предположительно около 1320 г. Что же касается «Морейской хроники», то это, согласно версии ее последнего издателя Жана Лоньона, частичная копия утраченной на сегодня книги о завоевании Константинополя и Мореи, написанной на итальянском языке — вероятно, на венецианском диалекте — между 1305 и 1331 гг. Текст на старофранцузском, по мнению господина Лоньона, был написан между 1331 или даже 1341 и 1346 гг. В любом случае, как заявил ученый-медиевист, окончательно нам ее вернувший, «Морейская хроника» представляет собой рассказ «крайне живой, в некоторых местах даже романтичный; она изобилует живописными деталями и зарисовками нравов, воскрешающими перед нашими глазами чудесную историю французских рыцарей в Греции». Стихотворная греческая версия из того же источника не менее ценна, во-первых, потому, что представляет варианты и сюжетные продолжения, заполняющие множество лакун во французском тексте, во-вторых, потому, что показывает нам с натуры тесное сотрудничество греческого и латинского элементов. Далее, в связи с великим магистром Эредией, мы поговорим о каталонской версии.
Куда меньшим материалом мы располагаем в области истории архитектуры. В Морее нет ничего подобного Нотр-Дам в Тартусе или готическим соборам Кипра. От церквей, возведенных французами в своих столицах Элиды, Андревиле и Кларансе, почти ничего не осталось. В качестве примера «морейской готики» можно привести маленькую церковку Ипапанди в Афинах, от которой сохранились лишь абсида и придел, напоминающие готические постройки Лангедока и Ломбардии; а также цистерианское аббатство в Дафни (Дельфинабле) в Аттике, служившее усыпальницей герцогов Афинских из дома де ла Рош, композиция которого напоминает монастырь Понтиньи. Наконец, церковь в Халки (Негропонт), плоское изголовье которой относится к шампанской школе.
5. Латинская Морея в XIV и XV вв.
Мы рассмотрели мотивы, сами по себе вполне обоснованные, побудившие князя Морейского Гийома де Виллардуэна в 1268 г. войти в тесное подчинение королю Сицилии Шарлю Анжуйскому, заключив помолвку своей старшей дочери с одним из сыновей короля. Пока Гийом был жив, это подчинение если ничего не принесло Морее, то и не навредило ей тоже: всегда можно было надеяться, что отвоевание Константинополя, к чему тогда готовился Шарль Анжуйский, вернет княжеству Мистру и другие лаконийские крепости, потерянные в 1262 г. Смерть Гийома де Виллардуэна (1278), а затем крушение планов Шарля Анжуйского в Сицилийской вечерне (1282) разбили эти надежды. До того момента князья Морейские, сначала из-за упадка Латинской империи, затем по причине ее исчезновения, были столь же независимы, как короли. Начиная с 1278 г. история княжества Морейского будет лишь главой истории (и весьма бесславной) неаполитанских анжуйцев. После смерти Гийома де Виллардуэна Шарль Анжуйский как его преемник, а также свекор его дочери Изабеллы управлял страной (1278–1285) — ни разу в ней не побывав — через посредство своих бальи, первыми двумя из которых были коннетабль Мореи Жан де Шодерон (1278)[308] и сенешаль Сицилии Галеран д’Иври (1278–1280).
С первых же лет княжество ощутило свою зависимость. В общем, ситуация была аналогична той, в которой королевство Иерусалимское оказалось в 1231 г., когда император Фридрих II направил туда своим представителем Рикардо Филанджери. И анжуйские бальи в Морее, точно так же, как императорские бальи в Сен-Жан-д’Акре, имели тяжелую руку. Уже Галеран д’Иври попытался управлять французскими феодалами Мореи, столь дорожившими своими традиционными правами и вольностями, в абсолютистской манере, унаследованной анжуйцами от Фридриха II. Морейские бароны направили в Неаполь, к Шарлю Анжуйскому, Жана де Шодерона и Наржо де Реми с жалобой на это нарушение королевских обещаний. Шарль, в чьих интересах было ублажить морейскую знать в то время, когда он готовил поход против Византии, удовлетворил просьбу баронов. Он отозвал Галерана и заменил другим франко-неаполитанским бальи, Филиппом де Лагонессом, сеньором де Рокка ди Гульельмо, получившим приказ соблюдать привилегии баронов (1280–1282). В дальнейшем пост бальи доверяли местным баронам: Ги де Тремоле, сеньору Халандрицы (1282–1285), герцогу Афинскому Гийому де ла Рошу (1285–1287), Николя II де Сент-Омер, сосеньору Фиванскому (1287–1289), и Ги де Шарпиньи, барону Востицы (1289). Следует отметить, что назначение бальи местных сеньоров совпадает по времени с затруднениями, которые Анжуйский дом стал испытывать в Италии после Сицилийской вечерни. У анжуйцев было слишком много дел, чтобы вешать на себя еще и мятеж их пелопоннесских вассалов.
Видимо, по тем же соображениям Изабелле де Виллардуэн была предоставлена свобода в политических — и сердечных делах. Наследнице княжества Морейского было семнадцать лет, когда она овдовела после смерти сына Шарля Анжуйского. В 1289 г. она вторично вышла замуж за коннетабля Сицилии Флорана де Эно, молодого сеньора, наделенного большими достоинствами, который вследствие этого разделил с ней княжеский трон (16 сентября 1289 г.). В 1290 г. супруги переехали жить в Морею.
Можно себе вообразить, с какой радостью молодая женщина, которая столько лет прожила, словно в ссылке, при неаполитанском дворе, вновь увидела пейзажи Греции, среди которых прошло ее детство. Можно себе также представить удовлетворение баронов, наконец-то вновь увидевших дочь своих князей. Тем более что это было очень кстати. После смерти Гийома де Виллардуэна страна пребывала в запустении. Как нам известно, правление иностранного двора, не проявлявшего интереса к этому далекому владению, и угрозы, создаваемые закреплением византийцев в Мистре, разрушили сельское хозяйство. Урожаев было недостаточно для прокормления населения, так что приходилось импортировать продовольствие из Неаполитанского королевства. Флоран де Эно, будучи человеком очень способным, принялся возрождать страну и ради этого заключил с византийцами мир, который, как рассказывает «Морейская хроника», в короткое время сделал землю плодородной и жирной (Кларенцский договор, 1290 г.)[309].
Кларенцский мир был мудрым актом. Состояние перманентной войны между латинянами и греками могло лишь разорить Пелопоннес. Теперь, когда закрепление арагонцев на Сицилии мешало неаполитанским анжуйцам направить в Морею крупные подкрепления, исчезла всякая надежда изгнать греков из Мистры. В этих условиях лучше было договариваться с ними. Однако не так-то просто было искоренить привычку к партизанской войне. Через три года после заключения Кларенцского мира тайгетские славяне, подчинявшиеся византийскому губернатору Мистры, внезапным ударом захватили латинский город Каламату (1293). Флоран де Эно направил в Константинополь к Михаилу Палеологу Жана де Шодерона и Жоффруа д’Онэ с посольством протестовать против этого акта разбоя. Они получили удовлетворение, и василевс отдал необходимые распоряжения, чтобы латинянам вернули город. Но это была не последняя тревога, поскольку эллинизм повсюду переживал возрождение. В 1296 г. знатный грек, оскорбленный франкским сеньором, отомстил, хитростью захватив замок Сен-Жорж, недавно построенный Флораном в горах Скорты (Аркадии). Война возобновилась. Флоран тут же осадил Сен-Жорж и для облегчения отвоевания замка и демонстрации своей готовности идти до конца приказал возвести рядом с ним замок Бофор. Но предприятие ни к чему не привело, ибо он преждевременно умер во время осады (23 января 1297 г.), и на этом латинское контрнаступление было остановлено.
Смерть Флорана де Эно стала для Мореи настоящим несчастьем, возможно равным с пресечением мужской линии Виллардуэнов. Он всерьез воспринял свою роль князя, сумел завоевать любовь морейских баронов, столь ревнивых к своим привилегиям, сумел заключить необходимый мир с Михаилом Палеологом и при этом держать в повиновении своих греческих подданных. Его вдова, Изабелла де Виллардуэн, управляла княжеством одна (1297–1301), а в качестве бальи у нее были Рикардо Орсини, граф Кефалонийский (1297–1300), потом Николя III де Сент-Омер, сосеньор Фиванский и маршал Романии (1300–1301). Что же касается боевых действий, после смерти Флорана они, похоже, заглохли. В 1299 г. с византийцами был заключен новый мир.
Подвергающемуся таким серьезным угрозам государству, почти непрерывно ведущему войну на границах, необходим был сильный правитель. Очевидно, с таким расчетом Изабелла в 1301 г. вышла замуж в третий раз, за Филиппа Савойского. Филипп был воинственным принцем, твердо настроенным отвоевать у византийцев всю Лаконию. К сожалению, его властный характер и абсолютистские замашки, которые он приобрел, как уверяет «Морейская хроника», общаясь с тиранами ломбардских городов, скоро стали причиной его конфликта с местными баронами. Те за время отсутствия в стране правящего князя давно привыкли к почти полной независимости и не желали поступаться своими «вольностями». Такой настрой умов мы видели у франкских баронов Сен-Жан-д’Акра по отношению к «королям Иерусалимским», не проживавшим в стране: Фридриху II и Конраду IV.
Самым могущественным из морейских баронов был наследственный маршал Николя III де Сент-Омер[310]. Его независимые повадки раздражали Филиппа Савойского. Не осмеливаясь взяться прямо за него, Филипп стал бить по его окружению. Под предлогом мошенничества он приказал арестовать канцлера княжества Бенжамена де Каламату, который был личным другом маршала. Последний вспылил от ярости. В бурной сцене он заметил Филиппу, что подобная мера противоречит обычаям, по которым управляется страна: такого крупного барона нельзя арестовать без согласия равных ему, собранных в Высоком совете. Это было обращение к «феодальному парламентаризму», которым так дорожили франки Утремера[311]. Фактически в тех же выражениях в 1228 г. лидер франкской знати Святой земли и Кипра Жан д’Ибелин протестовал против абсолютизма Фридриха II. Но савойский принц, воспитанный в той же школе, что и швабский император, не признавал ограничения своей власти баронским контролем. «Эй, кузен! — иронически обратился он к Николя. — Где это вы нашли такие обычаи?» Разъяренный маршал выхватил свой меч: «Вот они, наши обычаи! Мечами наши предки завоевали эту страну, и мечами же мы защитим наши вольности и привилегии или сломаем их!» Перепуганная княгиня Изабелла бросилась между мужчинами и худо-бедно помирила их[312]. Впрочем, дело не имело продолжения такого же накала. Филипп Савойский научился договариваться с гордыми баронами, которые, со своей стороны, не были заинтересованы в разрыве с ним. В конце концов, проходили великолепные праздники, устраиваемые Филиппом для морейской знати во время Коринфского «парламента» в мае 1304 г., где он принял участие в турнирах, «благородно состязаясь» бок о бок с лучшими рыцарями, чем, похоже, снискал себе некоторые симпатии баронов, поначалу настроенных к нему очень сдержанно. На этом блестящем собрании, по приглашению Филиппа Савойского, присутствовали герцог Афинский Ги II де ла Рош, маршал Николя III де Сент-Омер, граф Кефалонии Джованни Орсини, эвбейский «терциарий» Бонифачо да Верона, сеньор Каристоса, и маркиз Бодоницы Альберто Паллавичини. Отметим, что герцог Наксосский, Гульельмо I Санудо, был также приглашен. Так что Филипп Савойский собрал один из самых пышных «парламентов» того времени.
Тем не менее правление Филиппа Савойского было неудачным. Он с самого начала настроил против себя франкскую знать. Он спровоцировал первое значительное восстание греческого населения. Налоги, которыми он обложил земельные владения, вызвали мятеж греческих архонтов и крестьян в районе Скорты, в Аркадии. Византийцы из Мистры воспользовались им, чтобы возобновить войну. Они разрушили латинские замки Сент-Элен и Кревкёр, после чего осадили Бофор, к которому Филипп успел как раз вовремя, чтобы снять с него осаду. Но теперь латиняне вынуждены были перейти к трудной обороне, и всякая надежда отвоевать Мистру была оставлена навсегда.
Анжуйский двор Неаполя, казалось, на некоторое время потерял интерес к морейским делам, по крайней мере предоставил своим тамошним вассалам действовать по собственному усмотрению — а ведь со времени заключения Витербского договора 1267 г. княжество оставалось вассалом анжуйцев. Но это равнодушие было временным. В 1307 г. Филипп Савойский и Изабелла де Виллардуэн внезапно, по прихоти своего сюзерена, короля Неаполя Шарля II, были смещены с престола.
Так, через двадцать девять лет после смерти Гийома де Виллардуэна его дочь оказалась лишенной своего наследства тем самым неаполитанским двором, покровительству которого он ее доверил. Шарль II отдал княжество Морейское своему сыну Филиппу Тарентскому. Тот действительно прибыл в Морею и возобновил войну с мистрийскими византийцами. Если бы анжуйцы выделили на эту войну достаточные силы, латинская Морея могла хотя бы что-то выиграть от смены правления. Действительно, византийцы были разбиты возле Трипотамоса и потеряли многие крепости. К сожалению, Филипп Тарентский после неудачного похода против греческого Эпирского деспотата быстро устал от этой тяжелой жизни и, оставив войну и княжество, вернулся в Неаполитанское королевство, доверив управление Мореей и руководство военными операциями маршалу Сицилии Томмазо Марцано (1309). Удача отвернулась от латинян. Мистрийские византийцы разбили войска Марцано в Геринском ущелье и отбили все крепости, недавно занятые Филиппом Тарентским. В этом видна степень военного упадка анжуйцев. Армии Палеологов вовсе не имели репутации непобедимых, однако анжуйские наместники не могли их разбить.
В 1313 г. Филипп Тарентский, став номинальным императором Константинопольским, уступил Морею принцессе Матильде, или Маго, де Эно, дочери Флорана де Эно и Изабеллы де Виллардуэн. В лице этой молодой женщины была реставрирована легитимная морейская династия Виллардуэнов. В том же году Матильда в Париже вышла замуж за французского принца Луи Бургундского[313], который вследствие этого разделил с нею морейский трон. Но случилось непредвиденное: прежде чем Луи и Матильда успели вступить во владение Мореей, появился еще один претендент: арагонский инфант Ферран (Фернандо) Майоркский, который, по своей жене Изабелле де Сабран, также имел права на наследство Виллардуэнов.
Греция ок. 1280 г.
Здесь необходимо вернуться немного назад и вспомнить генеалогию Виллардуэнов. Последний в династии, князь Гийом (ум. 1278), оставил двух дочерей: старшую, Изабеллу, чью историю мы рассказали, и младшую, Маргариту де Матагрифон, которая вышла замуж за провансальского барона Иснара де Сабрана. От этого брака родилась Изабелла де Сабран, чей муж Ферран Майоркский теперь требовал себе корону Мореи. Ферран был одним из самых доблестных рыцарей своего времени и, приняв раз решение, вложил в его реализацию необыкновенный пыл. Летом 1315 г. он высадился в Элиде с войском, силой овладел Кларенцей, принудил к сдаче крепость Клермон, оккупировал столицу княжества Андравиду, затем еще и Бовуар (Бельвейр) и принудил баронов, а также епископа Оленского признать его права. Он мог считать себя владыкой всей Мореи, за исключением крепости Каламата, куда бежал анжуйский бальи Николя Моро (1315). Следует отметить, что каталонская Большая компания герцогства Афинского, верная династическому лоялизму, направила к нему подкрепления. Однако в октябре 1315 г. принцесса Матильда де Эно и ее супруг Луи Бургундский тоже покинули Францию и в начале 1316 г., в свою очередь, высадились в Морее с армией бургундских рыцарей. Вернее, Матильда, прибывшая первой, высадилась в порте Жонк, нынешнем Наварине, в Мессинии. Морейские бароны, с неохотой подчинившиеся инфанту, в большинстве своем присоединились к ней, равно как и архиепископ Патрский, латинский примас Мореи. Однако каталонцы инфанта нанесли бургундцам и морейцам Матильды серьезное поражение возле Элиса, в Элиде, и Матильде пришлось звать на помощь мужа, Луи Бургундского. Наконец тот высадился в Морее и пришел к Бовуару с новыми бургундскими подкреплениями. Со своей стороны Ферран Майоркский запросил из Афин новые подкрепления каталонцев, но те не успели подойти. Напротив, византийцы из Мистры, благодаря вмешательству архиепископа Патрского, прислали вспомогательные отряды Луи. Сын венецианского герцога Наксосского Гульельмо Санудо и граф Кефалонийский Джованни Орсини также прибыли сражаться под знаменами Луи Бургундского. Решающее сражение произошло при Маналаде в Элиде 5 июля 1316 г. Ферран Майоркский, несмотря на свою безумную храбрость, был в нем побежден и убит. Последние арагонцы, осажденные в Кларенце, в конце концов сдались. Луи Бургундский, обеспечивший себе этой победой морейскую корону, казалось, был призван со своими рыцарями заново францизировать страну, но в разгар триумфа внезапно умер, возможно отравленный коварным графом Кефалонийским, Джованни Орсини.
Как бы то ни было, события пошли по крайне неблагоприятному для страны варианту. Ферран Майоркский и Луи Бургундский, и тот и другой, могли бы придать княжеству Морейскому динамичное развитие. Их одновременная смерть стала для всех катастрофой. Что же касается овдовевшей Матильды де Эно, она еще некоторое время оставалась княгиней Мореи. Потом с ней произошла та же неприятность — даже в худшем варианте — что двенадцатью годами ранее приключилась с ее матерью Изабеллой де Виллардуэн. В 1318 г. граф де Гравина, младший брат короля Неаполитанского Роберта, под предлогом женитьбы на ней, похитил ее, заточил в Кастель-дель-Ово в Неаполе и лишил княжества. Романтичная Матильда тайно вышла замуж за избранника своего сердца Юга де ла Палисса, из-за чего упрямо отказывалась от проектов брака с Жаном де Гравина, что стало причиной ее окончательной погибели.
Латинская Морея вновь попала под власть Неаполя, равнодушного к ее интересам и обращавшегося с нею как с обыкновенной колонией. Неаполитанский двор управлял страной через своих бальи: Эустакио Пагано де Ночера (1317–1318), Фредерико Трогизио (1318–1321), Лигорио Гиндаццо (1321–1322), Перроне де Вилламастре (1322–1323) и Николя де Жуанвиля (1323–1325). И опять же: если бы неаполитанцы собирались защищать княжество от его врагов, им можно было бы простить грубое низложение Матильды де Эно. Но они оставляли без серьезного ответа действия мистрийских византийцев, продолжавших округ за округом отвоевывать страну. Так, византийцы отняли у латинян город Акову с его носившим символическое имя замком Матагрифон, господствующим над областью Скорта, затем город Каритайну (Каритену), до того момента один из главных фьефов княжества, и, наконец, крепость Сен-Жорж. Анжуйский бальи Фредерико Трогизио, пытавшийся спасти Сен-Жорж, потерпел под его стенами кровавое поражение, в котором попали в плен латинский епископ Жак Оленский и коннетабль Мореи, терциарий Негропонта Бартоломео Гизи. Чуть позже, в 1321 г., вся Аркадия, из-за небрежения неаполитанского двора, попала под власть византийцев. А ведь тот, кто владеет Аркадией, господствует над всем Пелопоннесом. Правительство Жана де Гравина уступало наследство Виллардуэнов греческой реконкисте.
Следовало что-то делать. Морейские бароны, возмущенные бездействием или бессилием своих неаполитанских владык, решили, чтобы остановить византийскую реконкисту, передаться Венеции. Республика Святого Марка с ее последовательной политикой и морской мощью, возможно, могла спасти еще остававшиеся латинскими части Пелопоннеса. 11 июня 1321 г. канцлер княжества Бенжамен и латинский епископ Олены (Оливы) Жак написали письмо в этом смысле дожу. Тогда Жан де Гравина, понимая, что может потерять все, решился лично прибыть в Морею, чтобы возглавить военные операции. В 1325 г. он высадился в Кларенце и собрал против мистрийских византийцев силы различных латинских сеньоров. В частности, он заручился поддержкой Пьетро далле Карчери и Бартоломео Гизи, терциариев Негропонта, и Никколо I Санудо, герцога Наксосского, не говоря уже об архиепископе Патрском, Гульельмо Франджипани, примаса Мореи. Но после исчезновения Виллардуэнов доблесть латинян сильно деградировала. Их армия не сумела отвоевать Каритайну. Жан де Гравина, которого это усилие утомило, передал руководство боевыми действиями Никколо Санудо и с позором вернулся в Италию. Никколо Санудо, по крайней мере, отбил под Сент-Омером новую атаку византийцев.
Теперь Жан де Гравина получил отвращение к Морее и в 1333 г. уступил княжество своей невестке, Катрин де Валуа[314], вдове Филиппа II Анжу-Тарентского и титулярной императрице Константинопольской. Эта миловидная молодая женщина, известная своей элегантностью и роскошью своего двора, тоже бо́льшую часть времени проживала в Неаполе, ограничиваясь правлением Мореей через своих бальи: Гаудино Романо дела Скала (1333), Пьетро де Сан-Северо (1333–1336) и Бертрана де Бо (1336–1338). В октябре 1338 г. Катрин наконец переправилась из Бриндизи в Кларенцу и прибыла в Морею. Она обосновалась в Патрах, где держала свой двор, и вернулась в Неаполь лишь в конце июля 1341 г. (Она умрет в Неаполе в 1346 г.) За время своего пребывания в стране она осыпала дарами своего советника и фаворита, флорентийского банкира Николу Аччайоли. Так дом Аччайоли впервые ступил на греческую землю. Дальше мы увидим его блистательный взлет.
После Катрин де Валуа княжество Морейское досталось ее сыну Роберу II Анжу-Тарентскому (1346–1364). Одновременно Робер унаследовал от матери и титул константинопольского императора. Казалось, можно ожидать, что он проявит особый интерес к своим греческим владениям. В действительности, в основном занятый итальянскими делами (к тому же длительное время проведший в плену в Венгрии), он провел жизнь в Неаполитанском королевстве и ни разу не побывал в Морее. После его смерти (1364) за княжество Морейское, все более и более превращавшееся в зависимую от соседнего королевства территорию, начался спор между его вдовой, Марией де Бурбон, и братом покойного, Филиппом III Тарентским. Морейские бароны, в частности флорентиец Анджело Аччайоли, архиепископ Патрский и примас Мореи, и генуэзец Чентурионе Дзаккариа, сеньор Халандрицы и бальи княжества, выступили в пользу кандидатуры Филиппа III, которого Чентурионе от их имени признал князем в Таренто. Тогда Мария де Бурбон приехала в Морею с Югом, называемым Галилейским, своим сыном от первого брака с кипрским принцем, и в сопровождении крупной армии в 12 тысяч воинов, состоявшей как из киприотов, так и из провансальцев и др. Она и Юг осадили архиепископский город Патры, но Анджело Аччайоли и его офицер, венецианец Карло Зено, в течение шести месяцев отражали все атаки (1366). В дальнейшем, согласно арагонской хронике, войска Марии де Бурбон были оттеснены до Наварина (Жонка), города, входившего в состав ее вдовьего удела. Капитан, управлявший Наварином от ее имени, Гийом де Тале, видя, что противник теснит его, обратился за помощью к французскому сеньору Аргоса и Навплии, Ги д’Ангьену[315] и, что было намного серьезнее, к византийцам из Мистры. Это, признаем, было настоящее предательство: деспоты Мистры были наследственными врагами всех латинян. Разумеется, греки не упустили шанса откликнуться на призыв Гийома де Тале и, вместе с войсками Ги д’Ангьена, пришли из Мистры опустошать Элиду вплоть до предместий Андравиды. Так неаполитанские распри, отныне перенесенные на землю Пелопоннеса, систематически играли на руку греческой реконкисте.
Тем не менее осада замка Наварин сторонниками Филиппа III продолжалась, и дела Марии де Бурбон шли все хуже, когда граф Савойский Амедей VI[316], отправлявшийся на священную войну (см. далее), причалил возле порта. Его вмешательство привело к заключению короткого перемирия между воюющими сторонами. Войска архиепископа Патрского сняли осаду. В конце концов, в 1369–1370 гг. Мария де Бурбон, чувствуя, что ее дело проиграно, отказалась от своих притязаний на Морею в обмен на ежегодную выплату ей 6000 золотых монет. Таким образом, Филипп III Тарентский остался единственным хозяином княжества, вернее, того, что от него осталось (1370–1373). Он направил в Морею в качестве бальи графа де Конверсано, который заключил мир с мистрийскими греками, но не сумел изгнать из Афин каталонскую «Большую компанию».
Можно было бы предположить, что если правление младших отпрысков Анжуйского дома стало причиной ослабления княжества Морейского, то оно выиграло бы в случае прямого включения его в Неаполитанское королевство. А именно это и произошло после смерти Филиппа III Тарентского, скончавшегося в Италии в 1373 г. Поскольку Мария де Бурбон отказалась от своих прав (она умрет в Неаполе в апреле 1387 г., больше не пытаясь их выдвигать), Морея зависела теперь напрямую от королевы Неаполитанской Жанны (Джованны) I, каковая, в силу причуд феодального наследования, оказалась сюзереном княжества. Королевское правительство поначалу предприняло усилия с целью вырвать у византийцев их недавние приобретения. Новый бальи Жанны в Морее, Франческо де Сан-Северино, попытался отбить у них замок Гардики, расположенный на юге Аркадии, к юго-западу от Мегалополя, но, хотя он и разбил под стенами Гардики митрийских греков, пришедших на выручку крепости, все равно не смог взять ее (ок. 1374–1376). В 1377 г. королева Жанна (Джованна), в бурной жизни которой имелись, помимо Мореи, другие заботы, на пять лет передала страну госпитальерам, или родосским рыцарям, в частности их великому магистру арагонцу Хуану Феррандесу де Эредиа.
Эредиа, о котором мы поговорим подробнее в связи с историей Родоса, был одним из наиболее открытых политических умов своего времени. Возможно, он смог бы многое сделать для спасения латинского владычества в Пелопоннесе, но с самого начала столкнулся с албанской проблемой. Действительно, мы подошли к моменту, когда повсюду в Элладе и в Македонии начинается проникновение этого энергичного горского народа. Уже распространившись по Эпиру, Акарнании и Этолии, албанцы теперь мечтали о расположенном на берегу Коринфского залива городе Лепанто, древнем Навпакте. С 1294 г. Лепанто принадлежал латинянам, принесенный в приданое Тамарой, дочерью Никифора, греческого деспота Эпира, когда эта принцесса вышла замуж за младшего отпрыска Анжуйского дома Филиппа II Тарентского. В 1378 г. албанцы в результате дерзкого рейда захватили город у княжества Морейского. Эредиа тотчас выступил против них и блистательно отбил город, но совершил ошибку, преследуя противника до Арты в Эпире, где был взят в плен (лето 1378 г.). Албанцы снова оккупировали Лепанто (1380).
Неудача Эредии положила конец попытке, способной выправить положение латинской Мореи. Более чем когда бы то ни было она оказалась заброшенной землей, полем боя для раздоров анжуйских принцев. За корону Мореи боролись неаполитанская королева Жанна I и другой итало-провансальский принц, Жак де Бо[317], который для отстаивания своих прав обратился к одной из «Больших компаний», которые тогда бродили по Западу, собирая выкуп с городов и деревень и разоряя их, к Наваррской компании. Эта банда наемников в прошлом служила королю Наваррскому Карлу Злому против короля Франции Карла V. На тот момент она осталась без работы и с радостью приняла предложение Жака де Бо. Наваррцы, переправившись в Грецию, начали с вторжения в Беотию и Аттику, где моментально овладели Ливадией и Фивами, хотя так и не смогли окончательно вырвать их из-под власти своих коллег и полуземляков каталонцев; истощение франко-итальянских элементов в Греции было столь велико, что такой город, как Афины, превратился в ставку в игре соперничающих между собой двумя объединениями испанских наемников. Оттуда наваррцы двинулись на Пелопоннес и, похоже, без особых усилий овладели большей частью княжества Морейского (1381, 1382). Соблюдая соглашение, они поначалу подчеркивали, что завоевывают земли от имени Жака де Бо, потом, после смерти этого принца (1383), больше не обременяли себя протокольными предлогами и управляли Мореей напрямую, через своих бальи Майо де Кокреля (1383–1386) и Пьера Бордо де Сен-Сюперана (1386–1402). Центрами их владычества были города Андруса и Каламата в Мессении. Как мы увидим, принадлежавшая латинянам территория в ту пору практически сводилась к полоске западного побережья Пелопоннеса.
Владычество наваррцев было эфемерным. Это объединение наемников, еще больше, чем каталонцы в Аттике, проявило свою неспособность создать нечто прочное. И там и здесь авантюристы не продержались дольше, чем продолжалась их авантюра. Вскоре после смерти Сен-Сюперана (ум. 1402) власть была вырвана из рук его вдовы Марии Дзаккариа и их малолетнего сына ее родственником Чентурионе II Дзаккарией, сеньором Халандрицы (20 апреля 1404 г.). Чентурионе управлял княжеством Морейским — вернее, тем, что от него осталось, с 1404 по 1428 г. Надо добавить, что в 1421 г. Карло ди Токко из неаполитанского рода графов Кефалонии, владевший с 1418 г. Эпиром, отобрал у Чентурионе сначала Кларенцу, потом (1424–1428) остаток Элиды. Территориальное раздробление достигло высшей точки. Накануне греческой реконкисты последние латинские сеньоры рвали друг у друга из рук жалкие остатки наследства Виллардуэнов.
Как мы видим, имена последних морейских сеньоров все сплошь итальянские. Действительно, если абстрагироваться от наваррской оккупации, которая является поздним феноменом небольшого значения (1381–1404), история княжества Морейского в XIV в. характеризуется исчезновением французского влияния в пользу итальянского. Изменения происходили без столкновений, без насилия, но автоматически и постоянно. Анжуйское владычество способствовало этой итальянизации: Морея итальянизировалась, как сама Анжуйская династия, как капетингские и провансальские сеньоры, которых Шарль Анжуйский привел с собой в Неаполь. Во второй половине XIV в. потомков завоевателей из старинных французских фамилий почти во всех фьефах Пелопоннеса сменили неаполитанцы или генуэзцы. Отметим, что та же итальянизация, хотя в гораздо меньшем масштабе, наблюдалась в Святой земле в конце XIII в. и она также ощущалась, как мы видели, в Кипрском королевстве Лузиньянов в XV в. Во всем Восточном Средиземноморье XII–XIII вв. были французскими веками. XIV и XV вв. стали итальянскими и, дополнительно, итало-арагонскими. Франция, разгромленная, обезлюдевшая, разрушенная Столетней войной, больше не котировалась в Средиземноморье. Что же касается неаполитанских анжуйцев, после крушения средиземноморской имперской мечты Шарля Анжуйского их история — это постоянный упадок, без славы для внешней Франции, без пользы для итальянства.
Колония, обосновавшаяся в чужой стране, не может безнаказанно предаваться подобным раздорам и являть пример подобной политической нестабильности. В то время как латинская Морея, испытывая на себе отголоски всех дворцовых переворотов Неаполитанского двора, барахталась в анархии, греки, с 1262 г. вновь обосновавшиеся в Лаонии, вокруг Мистры, под руководством деспотов из энергичного семейства Кантакузинов (1348–1384), затем из императорской династии Палеологов (1384–1460), отвоевывали у нее все новые территории. Согласимся, что это было нетрудно, имея такого противника, как латинская Морея: раздробленного на враждующие между собой княжества, раздираемого соперничающими клиентелами, чьи фьефы анжуйцы раздавали своим фаворитам, купцам и банкирам, ни разу не позаботившись о военной обороне страны. Как мы видели, с 1320 г. мистрийские греки отобрали у анжуйцев две важные крепости, Акову (Матагрифон) и Каритайну (Каритену), в Аркадии. В конце XIV в. греческий деспотат Мистра, раскинувшийся теперь от Калафриты до мысов Матапан и Малея, отбросил к западу Латинское княжество, ограничивавшееся лишь побережьем собственно Ахейи (Патры), Элиды и Мессении, с куском, соответствующим Западной Аркадии.
Что мог противопоставить этой медленной, но неотвратимой греческой реконкисте, постепенно теснившей латинян к Ионическому морю, наваррский бальи Пьер де Сен-Сюперан со слабыми пиренейскими контингентами? Лишь крупная экспедиция, неаполитанская или арагонская, могла бы спасти остатки латинской Мореи, но политическая ситуация в Южной Италии исключала такую возможность. Отчаявшись остановить продвижение греков своими силами, Пьер де Сен-Сюперан заключил союз с турками (1394). Нет необходимости подчеркивать серьезность этого поступка. Действительно, это был тот самый момент, когда османские завоеватели, установив свое иго над Балканами, покорили Фессалию. Принять турка в качестве арбитра в греко-латинском соперничестве означало подготовить его признание господином. Генуэзец Чентурионе Дзаккариа, который, как мы видели, наследовал Сен-Сюперану во главе Латинского княжества, увидел усиление греческой реконкисты. Действительно, сокрушительное поражение Османов при Анкаре в 1402 г., о котором мы поговорим позже, уничтожив на время турецкую силу, вернуло свободу грекам. Они этим воспользовались. В 1417 г. деспот Мистры отбил у Чентурионе город Андрусса в Мессении. 1 мая 1428 г. он так же отнял у соперника Чентурине, Карло ди Токко, город Кларенцу в Элиде. Затем греки атаковали Патры, которые, как мы знаем, составляли латинскую церковную сеньорию. В июне 1429 г., в отсутствие итальянского архиепископа Рандольфо Малатесты, они захватили город. В том же году они отобрали у Чентурионе Дзаккарии крепость Халандрица, к югу от Патр. Чентурионе, последний латинский сеньор Пелопоннеса, оказался вынужден выдать свою дочь и наследницу Катерину замуж за своего победителя, деспота Мореи Фому Палеолога[318] (январь 1430 г.). Таким образом, завершение реконкисты греками Западной Мореи приобрело куртуазную форму брачного союза между последней латинской принцессой и византийским «освободителем». Тем не менее это был этнический и языковой реванш, уничтожение всего, что было создано после 1206 г., окончательный финал франкократии, латинской колонизации пелопоннесской земли.
Накануне турецкого завоевания латинская Морея вновь стала греческой.
Не вызывает сомнений, что соглашения, заключенные в 1268 г. Гийомом де Виллардуэном с Шарлем Анжуйским, определили дальнейшую судьбу латинского княжества Морейского, присоединение которого с 1278 г. до конца XIV в. к королевству Неаполитанскому повлекло за собой потерю этим княжеством своей национальной самобытности. Точно так же брак Изабеллы Иерусалимской с императором Фридрихом II в 1225 г. привел бы — не среагируй вовремя французские бароны Святой земли, партия Ибелинов, — к подобной же участи старое Сен-Жан-д’Акрское королевство. Но в Морее, несмотря на протест коннетабля Николя де Сент-Омера в 1301 г., не нашлось своих Ибелинов. Морея (или то, что от нее оставалось), столь явно французская при Виллардуэнах, превратилась в неаполитанскую территорию. «Новая Франция», о которой говорил когда-то папа Гонорий III, стала Новой Италией. Тем не менее эта утрата национальной принадлежности происходила почти незаметно, потому что младшие отпрыски Неаполитанской династии, которым доставалась Морея, не совсем забыли свои французские корни, а их наследницы часто выходили замуж за французских принцев. В континентальной Греции, в герцогстве Афино-Фиванском, напротив, дефранцизация произошла более резко, поскольку стала результатом каталонского вторжения.
Каталонская компания была одним из тех объединений наемников, которых было так много в XIV в. и которые долгое время воевали в Италии на стороне арагонских королей против неаполитанской Анжуйской династии. Оставленные без работы арагоно-анжуйским миром 1302 г., каталонские авантюристы нанялись на службу к Византийской империи, где император Андроник II использовал их в Анатолии против турок. Они освободили города Ионии и Лидии, угрожаемые последними, в частности, в Лидии Филадельфию, Куле и Фурни (1303–1304); затем командиры Каталонской компании, Роже де Флор, Беренгер д’Энтенса и Беренгер де Рокафор, привели ее обратно в Европу, где они обосновались в Галлиполи. Там каталонцы поссорились с византийцами, которые приказали убить Роже де Флора (апрель 1305 г.). Из-за этого преступления пролились реки крови. Надежно укрепившись в Галлиполи, каталонцы на протяжении двух лет разоряли Фракию (1305–1307). Зимой 1307/08 г. они обосновались в Кассандрейе, на Халкидикском полуострове, в Македонии. В 1309 г. они пришли в Фессалию, провинцию, образовывавшую независимый греческий деспотат Великой Влахии, управляемый в то время Иоанном II Ангелом Комнином, и, как повсюду, жили там за счет населения страны.
Каталонские наемники были превосходными солдатами — они доказали это в Малой Азии против турок. Они были опасными врагами, но еще более опасными союзниками: византийцы испытали это на себе. Поистине вследствие помутнения рассудка герцогу Афинскому Готье V де Бриенну, строившему в уме грандиозные завоевательные планы, пришла мысль нанять их. Весной 1310 г. он пригласил их из Фессалии и разместил у себя, в Беотии, в количестве 3500 всадников и 4000 пехотинцев; последние были известны под испанизированным арабским названием «альмугавары». Какое завоевание Готье рассчитывал осуществить при помощи этих опасных наемников? Очевидно, он и сам этого толком не знал, поскольку был человеком взбалмошным, каких в эпоху первых Валуа у нас имелась масса. Совершив глупость, пригласив их, он совершил другую, еще более серьезную, поссорившись с ними и отказавшись, грубо и вопреки взятым на себя обязательствам, заплатить им. Теперь, желая от них отделаться, но опасаясь их мести, он призвал на помощь соседей, Альберто Паллавичини, маркиза Бодоницы, Тома III де Стромонкура, сеньора Салона, терциариев Эвбеи и элиту французского рыцарства Мореи, общим числом «семь сотен рыцарей, из коих двести в золотых шпорах, а также шесть тысяч четыреста конных воинов и восемь тысяч пехотинцев».
Настроение умов этой великолепной знати было таким же, как у наших «золотых шпор» накануне Куртре, Грансона и Мора[319]. Так вот, если морейские рыцари не уступали в высокомерии и беззаботности рыцарям Филиппа Красивого и Карла Смелого, каталонские наемники, закаленные пятью годами боев в турецкой Анатолии и в Византийской империи, были куда более грозными противниками, чем фламандские горожане или швейцарские крестьяне 1302 и 1476 гг. Встреча между ними и французами произошла на берегах озера Копаис, возле впадения беотийского Цефиса. Готье де Бриенн по-глупому выбрал для сражения это болотистое место, где его тяжелая конница с первой атаки увязала и падала. С этого момента партия перестала быть равной. Он был убит почти со всеми своими рыцарями, и, как говорит «Морейская хроника», убит «по собственной вине» (15 марта 1311 г.). Вместе с ним погибли маркиз Бодоницы, сеньор Салона и двое эвбейских терциариев. Почти все французское рыцарство центральной Эллады осталось на поле битвы. Пелопоннесское рыцарство, в большом числе прибывшее на помощь Готье де Бриенну, тоже понесло тяжелые потери; это случилось всего полвека спустя после катастрофы в Пелагонии и окончательно выкосило французскую знать Леванта. Французская иммиграция всегда ограничивалась баронами и рыцарями. После кровопускания, полученного в Пелагонии и на озере Копаис, оно больше не могло мешать испанизации Беотии и Аттики и итальянизации Пелопоннеса. Разгром у озера Копаис в этом смысле стал для Новой Франции в Элладе тем же, чем в 1187 г. стала для франкских колоний в Сирии катастрофа при Хаттине. Он стал концом колонизации, концом света. Относительно же чувств, испытанных греческим населением Аттики и Беотии, их нам передал Никифор Григора[320], написавший, что греки сменили давнее рабство на еще более тяжелое иго.
Победители-каталонцы, похоже, сами были смущены своей победой, не ожидав, что она окажется такой полной. Они одним махом оккупировали Фивы, Афины и другие города вплоть до Коринфского перешейка, включая баронию Салон (Амфиссу) возле Дельф. Лишь маркизат Бодоница на Фермопилах выжил словно чудом под управлением семейства Паллавичини, а позднее (1338) венецианской семьи Джорджи, или Цорци[321].
За этим исключением, во всей центральной Элладе, еще вчера такой французской, пришел конец той блестящей и богатой цивилизации, уничтоженной на пике развития. Бывшее бургундское Афино-Фиванское герцогство, разом потерявшее свои национальные черты, превратилось в своего рода каталонскую военную республику, где язык Барселоны сменил язык Иль-де-Франса. В 1318 г., после смерти последнего греческого деспота Фессалии (Великой Влахии), каталонцы оккупировали также большую часть и этой провинции. Фессалийский город Неопатрас (Ипати) стал, вместе с Афинами, Фивами и Ливадией, одной из их столиц. Таким образом, каталонское герцогство по площади превысило былое французское герцогство. С такой прекрасной территорией, с энергией народа-завоевателя и доблестью его легендарных альмугаваров ему, казалось, суждено блестящее будущее.
Скажем сразу, чтобы больше к этому не возвращаться, что в 1331 г. сын побежденного при Копаисе граф Готье VI де Бриенн, ставший к тому времени еще и графом Лечче в Неаполитанском королевстве и оставивший славный след в истории Флоренции[322], попытался отвоевать свое наследство. Он прибыл из Италии с 800 французскими рыцарями и 500 воинами, принадлежавшими к тосканской элите, не говоря уже о контингентах из его графства Лечче. Но его великолепная кавалерия ничего не смогла сделать против тактического умения каталонских наемников, и он вернулся в Италию, не добившись никакого результата (1332). Каталонцы, опасавшиеся, что он овладеет замком Сент-Омер в Фивах, между тем разрушили этот ценный памятник французского искусства эпохи де ла Рошей.
Едва став властителями центральной Эллады и не находя более противника, осмеливавшегося бы выступить против них, счастливые наемники принялись организовывать свою жизнь, худо-бедно возвращаться в рамки нормального монархического и феодального общества своего времени. Их офицеры стали жениться на французских и гасмульских дамах Аттики и Беотии, вдовах рыцарей, массово павших у озера Копаис. Верные подданные арагонской короны, они принесли по всем правилам оммаж за свое завоевание арагонскому королю Сицилии Фадрике (или Фридриху) II. Ни Фадрике, ни его преемники, впрочем, ни разу не ступили на землю этого своего нового владения, точно так же, как анжуйские короли Неаполя никогда не посещали свои вассальные владения в Морее, но так же, как неаполитанцы в Морее, они направляли для управления каталонским герцогством Афинским своих представителей, полный список которых мы дадим далее. Наиболее известными из этих сицилийско-арагонских наместников были Беренгер Эстаньоль (1312–1316), королевский бастард Альфонсо-Фадрике Арагонско-Сицилийский (1317–1330), Хайме Фадрике Арагонский (1356–1359), Маттео де Монкада (1359–1361 и 1363–1367), Роже де Луриа (1361–1363 и 1367–1371) и Педро де По (1385–1387). Следует отметить, что, за исключением принца Альфонсо-Фадрике, управлявшего новым герцогством тринадцать лет, большинство этих губернаторов, присланных или утвержденных палермским двором, имели очень эфемерную власть.
Каталонский народ всегда был упрямым и сильным, способным преодолевать превратности судьбы. В XIV в., опираясь на власть Арагоно-Сицилийского дома и участвуя в его экспансии, он казался способным сохранить греческую колонию, неожиданно доставшуюся ему после победы на озере Копаис. Но оказалось, что это завоевание необходимо обновлять следующими волнами вновь прибывших. Каталонские наемники весьма трогательно сохранили связь с родиной, институты которой они последовательно внедряли в Аттике и Беотии. Каждый округ или город имел своего вегера, кастеллано или капитана. Над ними, заменяя прежнего герцога, стоял генеральный викарий с маршалом, которого избирали из рядов Каталонской компании (практически, из семьи Новелль).
Однако эта «каталонизация» не вызвала сколь бы то ни было интенсивную иммиграцию. Каталонцы оставались столь же немногочисленными, как ранее французы. Как только компания перестала вербовать пополнения в Испании, а принцы Арагонского дома потеряли к ней интерес, она, после множества боев и походов, резко перешла к праздной жизни в роскоши и легкодоступных наслаждениях и быстро пришла в упадок. Сами члены компании, по свидетельству византийских авторов, вроде Никифора Григоры, выродились и деградировали.
Столь быстрое вырождение грозных альмугаваров сыграло на руку самым неожиданным соперникам: флорентийским банкирам из семейства Аччайоли. Каталонское Афинское герцогство из-за отсутствия колонистов должно было кончить так же, как французское герцогство. Точнее, последнее пало в громком сражении, «меч против меча, честь против чести». Каталонское герцогство рухнет незаметно, подточенное скрытой властью итальянского банка.
Вторая половина XIV в. была в Греции временем смутным и любопытным. Прежние франкские сеньоры пребывали в полном упадке. Сменившие их власти — в частности, Каталонская компания в Беотии и Аттике — также быстро деградировали. Турки еще не пришли. В этот исторический промежуток сцена принадлежала денежным державам. Могущественные коммерческие предприятия, каковыми являлись Генуэзская и Венецианская республики, устанавливали в греческих морях свои законы. А в континентальной Греции флорентийский банк Аччайоли дожидался скорого падения каталонцев.
Аччайоли были семейством ловких флорентийских банкиров, выдвинувшихся на службе Анжуйской династии и имевших интересы по всех делах Неаполитанского королевства, где они получали титулы, почетные должности и прибыли. Мы видели, что Никола Аччайоли[323] исполнял для Катрин де Валуа, княгини Морейской (1332–1346), многочисленные миссии в Пелопоннесе. Он сопровождал ее туда в 1338 г. и провел там подле нее три года. В то время она уступила ему баронию Каламата. Сын и преемник Катрин, Робер II Анжу-Тарентский (1346–1364), передал Николе актом от 21 апреля 1358 г. сеньорию Коринф с ее неприступной цитаделью Акрокоринфом[324]. Щедрость Робера была отнюдь не бескорыстной: шателенство Коринф, расположенное, как он сам указывал, на границе с различными врагами: каталонцами, турками и греками, ускользнуло бы из его рук, не отдай он его в крепкие руки. Никола привел крепость в боевую готовность, починил стены, успокоил население и зазывал обратно в область бежавших из нее крестьян. После его смерти фьеф перешел к его сыну Анджело, или Аньоло, графу Мальтийскому. В 1371 г. Аньоло обещал Коринфскую сеньорию своему родственнику, Нерио I Аччайоли.
Нерио I Аччайоли был любопытной личностью. Настоящий основатель территориального могущества своего дома, он действовал в Греции на протяжении почти четверти века (1371–1394). Мастерски и без особых усилий, благодаря умелой дипломатической и финансовой подготовке, он в 1387 г. отвоевал у ослабевших каталонцев герцогство Афино-Фиванское. Крепость Акрополь, где укрылся каталонский предводитель Педро де По, продержалась еще год, но в конце концов капитулировала (1 мая 1388 г.). Дипломом от 11 января 1394 г. король Неаполитанский Владислав узаконил его завоевания, даровав Нерио герцогский титул. Инфеодизация, отметим, была совершенно законной, поскольку, по Витербскому договору 1267 г. между императором Бодуэном II и Шарлем Анжуйским, король Неаполитанский становился легитимным сувереном Мореи и, следовательно, Аттики.
Герцогство де ла Рошей, исчезнувшее в катастрофе у озера Копаис, после почти векового владычества каталонцев было восстановлено в пользу наследника тосканского банка. Восстановлено и расширено. Действительно, «шателенство Коринфское», простиравшееся от Сикиона до Трезена, и герцогство Афинское с Мегарой, Афинами, Фивами и Ливадией образовали единое княжество под властью удачливого флорентийца, чья звезда привела его из Флоренции в Акрокоринф, а из Акрокоринфа в Акрополь.
Разумеется, владение это было неустойчивым и искусственным, поскольку, хотя Нерио и стал законным правителем, получив от неаполитанского суверена латинской Греции герцогский титул, все знали, что секрет его могущества заключается не столько в его войсках, сколько в его флоринах, а противостоять турецкой угрозе, уже вырисовывавшейся со стороны Македонии, можно было только силой. По крайней мере, Нерио воспользовался затишьем, предоставленным христианским династиям Эллады. Установленный им режим отличался давно забытыми разумностью, умением и процветанием, которые он обеспечил стране. Этот потомок флорентийских банкиров управлял своим герцогством с той же разумностью, с какой его предки проводили финансовые операции. Нерио исполнял свои обязанности с изяществом и демонстрировал филэллинизм, достойный флорентийского Треченто[325]. Демонстрируя терпимость, он позволил греческому архиепископу обосноваться в Афинах (чего, напомним, не бывало со времени франкского завоевания). Разница сохранялась максимум в «этажах»: греческий архиепископ жил в нижнем городе, а архиепископ латинский сохранял «церковь Парфенона». Греческий язык даже вновь стал языком администрации, наряду с латынью.
Но чтобы завоевать симпатии местного населения, только дипломатических действий было мало. Похоже, Нерио действительно питал искренние симпатии к эллинизму. Когда пришло время выбирать жениха для своей дочери Бартоломеи — красивейшей женщины своего времени, по уверениям Халкокондила[326], — он выдал ее не за латинянина, а за византийского деспота Мореи Феодора Палеолога. И вся его политика имела то же направление: опираться на Палеологов против своих земляков-итальянцев. В 1377 г. умер последний французский сеньор Аргоса и Навплии, Ги д’Ангьен, и дочь Ги, юная Мария, приняла протекторат Венеции, выйдя замуж за венецианского патриция Пьетро Корнаро, однако Нерио Аччайоли выступил против этой комбинации вместе с Феодором Палеологом, и совместно, объединив свои силы, они опередили венецианцев, в два счета оккупировав Аргос (1388). Правда, венецианцы для своей защиты располагали оружием, силу которого Нерио не мог отрицать: выступая против союза герцога Афинского с греками, они приняли против него ряд очень стеснительных таможенных мер, в частности, в своих владениях на Эвбее. После торговой войны, в которой последнее слово не могло не остаться за Республикой Святого Марка, был заключен мир, и Аргос возвращен союзниками Венеции (11 июня 1394 г.).
Это стало финалом деятельности герцога Нерио I. После почти во всем удачливой жизни он умер в Афинах 25 сентября 1394 г. Его прекрасное княжество было разделено, ибо, как ни странно, этот ловкий человек совершенно не интересовался судьбой ни своего творения, ни, похоже, даже своей семьи после собственной смерти. У него, как и у многих итальянских сильных личностей эпохи Ренессанса, индивидуализм дошел до крайнего предела. Как мы видели, он игнорировал латинский патриотизм настолько, что предпочитал греков итальянцам. Не более его беспокоила и династическая преемственность, поскольку он дробил свое наследство так, что распылил его. Правда, основной наследницей с титулом госпожи Коринфа он назначил свою младшую дочь Франческу, жену графа Кефалонии Карло ди Токко, лишив тем самым наследства старшую дочь Бартоломею и ее мужа, византийского деспота Мистры Феодора Палеолога. В этом поступке можно было бы увидеть проявленную в последний момент латинскую солидарность, выразившуюся в желании удержать в руках итальянцев главную крепость полуострова. Вот только думать об этом было уже поздно, и его посмертная воля не была исполнена. Феодор Палеолог завладел Коринфом, который таким образом вернулся к грекам. Латинское владычество на полуострове, от завоевания Акрокоринфа князем Ахейским Жоффруа I де Виллардуэном и герцогом Афинским Отоном де ла Рошем, продолжалось 184 года (1210–1394).
Нерио Аччайоли, не приняв своевременно мер предосторожности, подготовил потерю Перешейка латинянами. Что же касается герцогства Афино-Фиванского, лучшую часть своих владений Нерио разделил необъяснимо. Он отдал лишь Беотию (Фивы и Ливадию) своему бастарду Антонио, а Афины завещал «церкви Мадонны Парфенонской». Странное условие, ибо не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что столь желанная позиция не даст спокойной жизни святым отцам. Действительно, назначенный Нерио губернатор Акрополя Маттео де Монтона, не очень уверенный в верности греческого населения, а с другой стороны, угрожаемый турецкими вторжениями — это было время, когда турки начали появляться южнее Фермопил! — не нашел других средств, кроме как перейти под покровительство Республики Святого Марка, единственной, кто был способен защитить город от османской угрозы. Итак, он призвал себе на помощь венецианского бальи Эвбеи. В результате этого с 1394 по 1402 г. Афинами управляли венецианские подеста.
Но все эти расчеты не принимали в расчет бастарда Антонио Аччайоли. Этот любопытный персонаж, унаследовавший политический гений своего отца, не собирался скромно довольствоваться Беотией, оставив Афины тем, кто хотел их удержать или захватить, ни туркам, ни Республике Святого Марка, ни Деве Марии. А ведь рейды турок, ставших теперь хозяевами Балкан, доходили уже до Аттики (1397). Антонио, не колеблясь, совершил дерзкий маневр, прекрасно демонстрирующий отсутствие «христианского патриотизма» у людей Ренессанса: он обратился к туркам и сумел заручиться их поддержкой. В то же самое время он спровоцировал в Афинах восстание греческого населения против венецианского владычества: заметим здесь, ибо это многое объясняет, что он был рожден от матери-гречанки, и в этом качестве православные смотрели на него почти как на соотечественника. Благодаря помощи столь разных сил он изгнал венецианцев из нижнего города (1402), затем с Акрополя (1404). Он даже продемонстрировал величайшую ловкость, добившись от Венеции прощения за свои действия тем, что внезапно признал сюзеренитет Синьории (1405). Теперь, когда он стал властителем Аттики, он мог только выиграть от такого протектората. В византийском флоте он находил страховку и противовес на случай вторжения в страну его опасных турецких союзников.
Откроем здесь скобку, чтобы показать, насколько карьера Антонио Аччайоли в Афинах напоминает карьеру Жака Бастарда на Кипре. Они почти современники (Антонио умер в 1435, Жак — в 1473 г.). И тот и другой — великолепные представители Кватроченто[327], впрочем, первый итальянец по происхождению, а второй из сильно итальянизированной семьи, но у обоих нет иных моральных правил, кроме «желания государя», что к их действиям нельзя подходить с общей меркой. Эти двое могли бы послужить моделями для Макиавелли.
Любопытно посмотреть, как этот подражатель великих итальянских авантюристов Кватроченто непринужденно применяет их теории в балканском осином гнезде. Но очевидно, что такие игры находились на пределе допустимых возможностей, потому что не было ничего опаснее опоры на дружбу с турками в тот момент, когда султан Баязид готовился покорить последние христианские государства на Балканах. Правда, везучему Антонио несказанно повезло. В том же 1402 г. Баязид был побежден и взят в плен при Анкаре Тамерланом, и турецкая угроза отступила на четверть века. Благодаря этому неожиданному обстоятельству новый герцог Афинский мог править мирно и даже очень блестяще (1402–1435). Афины в то время стали как бы второй Флоренцией: мы видим обосновавшихся там Медичи, Питти, Макиавелли, все они в той или иной степени родственники правящего дома. Эллинизм, поощряемый движением итальянского Ренессанса, был в большой чести при дворе Антонио. Тот выбрал своей резиденцией Пропилею (памятник Мнесикла[328] стал флорентийским палаццо). У него была прекрасная вилла возле фонтана Каллирои. Возле него росли греческие гуманисты Лаоник Халкокондил, «Геродот современной Греции», и его брат Деметрий Халкокондил, тот самый, что будет распространять эллинизм в Италии. Из той же семьи он выбрал свою первую жену, герцогиню Елену. Его вторая жена также была гречанкой знатного рода: Мария Мелиссина, из блистательного дома архонтов Итомских, в Мессении. Его протонотарий, его канцлер были греками, а официальные документы и при нем составлялись на греческом языке. Удивительно, что эта любопытная фигура не привлекла внимания историков гуманизма раньше.
Но это было неустойчивое равновесие, парадоксальное величие, не основывавшееся ни на чем, кроме нескольких исключительных личностей и, главное, чудесном исчезновении турецкой мощи. Однако время этого исчезновения заканчивалось, а преемники Антонио Аччайоли не унаследовали ни его везения, ни его способностей. Он стал последним герцогом Афинским, действительно достойным этого имени, последним еще уважаемым представителем греко-флорентийского дома, державшегося благодаря какому-то чуду, дипломатической ловкости и банкирской дипломатии, между торжествующей греческой реконкистой Пелопоннеса и турецким завоеванием, которое вновь готово было хлынуть с севера через Фермопилы. Конечно, великие культурные эпохи, когда элита может наслаждаться радостями жизни, учиться и мыслить, зачастую являются лишь передышкой между двумя всплесками варварства, но этот случай особенно поражает.
По смерти Антонио (1435), после неизбежных семейных раздоров по вопросу наследования, верх одержал его кузен Нерио II (1435–1439 и 1441–1451), но одержал лишь благодаря покровительству турок, которое теперь превратилось в настоящий протекторат (промежуток 1439–1441 гг. занят узурпацией трона Антонио II, братом Нерио II). Затем, как во множестве итальянских сеньорий эпохи Ренессанса, произошла серия дворцовых драм, окончательно сыгравших на руку врагам. После смерти Нерио II регентство получила его вдова, принцесса Бодоницская, венецианка по происхождению, Кьяра Джорджи (1451–1454). В 1453 г. — в год взятия Константинополя турками — Кьяра, безумно влюбленная в венецианского патриция по имени Бартоломео Контарини, вышла за него замуж ценой страшного преступления, ибо Контарини, дабы стать свободным, предварительно съездил в Венецию убить свою первую жену. Один из членов герцогского семейства, Франко Аччайоли, сын Антонио II, жил в Константинополе, где стал двусмысленным фаворитом Мехмеда II. По его настояниям султан, который ни в чем не мог ему отказать, послал в Афины армию, чтобы заменить на троне герцогиню Кьяру, обвиненную Франко в соучастии в убийстве. Кьяра попала в руки турок, и Франко, накладывая преступление на преступление, приказал ее убить, даже, говорят, собственноручно удавил ее или обезглавил либо в монастыре Дафни или в донжоне Мегары (1456). Он стал герцогом Афинским под османской опекой, но, что можно было предвидеть, скоро поссорился со своими грозными покровителями. Те осадили его в Акрополе. В конце концов, он сдал крепость султану, который снизошел до того, что взамен Афин оставил ему Фивы (1458). Но этот остаток фавора продолжался недолго. В 1460 г. паша Фессалии попросту приказал удавить недостойного наследника блестящей флорентийской династии. Серия жестоких трагедий в великолепных декорациях, достойная вдохновить Шекспира.
6. Итальянская колониальная империя в греческих морях
Мы уже упоминали о том преобладающем положении, которое венецианцы получили в греческих морях после Четвертого крестового похода. Возвращение Константинополя Михаилом Палеологом в 1261 г. лишило их выгод этого положения в проливах, но они на долгое время сохранили преимущества на Эвбее, островах Архипелага и Ионических островах. Однако установление венецианского владычества в этих различных районах было делом длительным и сопряженным с многими трудностями, потребовавшим всей твердости политики Республики Святого Марка. Так, например, хотя договор 1204 г. о разделе Византии отводил венецианцам остров Эвбею — Негропонт, как его называли, — они с неудовольствием узнали, что их там опередили. В 1205 г. король Фессалоникский Бонифаций Монферратский отправил на завоевание острова фламандского крестоносца Жака д’Авена. Если бы тот закрепился там, то, без сомнений, остров стал бы очередной независимой сеньорией, того же ряда, что Афины или Морея. Но Жак там не обосновался, а вскоре вернулся во Фландрию, и Бонифаций, похоже всюду отдававший предпочтение своим землякам-итальянцам, отдал Эвбею веронскому сеньору Равано далле Карчери и двум родственникам последнего, Гиберто да Верона и Пегораро деи Пегорари. С этого момента Эвбея осталась разделенной на три фьефа: Ореос на севере, Халки, или «город Негропонт», в центре, Каристос на юге, владельцы которых принадлежали к дому Карчери или другим родственным веронским домам и носили титул терциариев или терсье. При этом первом разделе Равано далле Карчери получил Каристос, Гиберто да Верона — Халки (Негропонт), а третий терциарий, Пегораро деи Пегорари, — Ореос. Скажем сразу, что Равано в конце концов соединил под своей рукой все «три трети». После его смерти (1216) Ореос и Каристос перейдут двум членам семьи Карчери, а Халки-Негропонт вернется сыновьям Гиберто да Верона. В зависимости от терциариев Каристоса находился остров Эгина.
Оставались права Венеции, которая могла их предъявить, и не в ее привычках было отказываться от того, что ей принадлежало. Веронские сеньоры, которым случай отдал Эвбею, слишком хорошо знали Республику Святого Марка, чтобы желать иметь ее своим врагом. Равано далле Карчери, бывший терциарием Каристоса с 1205 по 1216 г., уже в 1209 г. пошел навстречу притязаниям венецианцев, признав вдруг их сюзеренитет. С тех пор этот сюзеренитет осуществлялся венецианским байло (бальи), проживавшим в городе Негропонт и имевшим в качестве помощников двух судей и трех conciliatori (советников). Та же зависимость проявилась и в духовной сфере: церковь Святого Марка Халкийского подчинялась Сан-Джорджо в Венеции. Но в то же время, по крайней мере с 1236 г., эвбейские терциарии входили во французскую феодальную иерархию, признавая себя также вассалами княжества Морейского: все трое фигурируют в «Ассизах Романи» среди двенадцати пэров по праву завоевания. Тем самым они были прикрыты с двух сторон: венецианский протекторат защищал их с моря, а сюзеренитет Виллардуэнов — со стороны континентальной Греции. Похоже, что многие терциарии очень серьезно относились к этому вассалитету от княжества Морейского, вассалитету, который включал их во франко-морейскую дворянскую иерархию, столь престижную в то время. Поэтому мы увидим на почетных местах на Коринфском «парламенте» 1304 г., при дворе морейского князя Филиппа Савойского терциария Каристоса, Бонифачо да Верона.
Но одновременно с преимуществами данное положение представляло и неудобства: двойной сюзеренитет в 1256–1258 гг. едва не расколол ломбардскую Эвбею. Вспомним факты. Князь Морейский, могущественный и тщеславный Гийом де Виллардуэн, женился на Каринтане далле Карчери, дочери одного из терциариев, Риццардо далле Карчери, сеньора Ореоса. Как мы уже видели, он потребовал от двух остальных терциариев, Гульельмо (он же Гвидо) далле Карчери (или да Верона) и Нарзотто далле Карчери — терциариев, соответственно, Каристоса и Халки — отдать ему наследство его жены и, после их отказа, вторгся на Эвбею. Он вызвал к себе в замок Купа, Гульельмо и Нарзотто и удержал там в качестве пленников. И что было гораздо важнее, изгнал венецианского бальи Паоло Градениго[329]. Мы также видели, что последнее слово, как и следовало ожидать, осталось за венецианцами: проведитор Марко Градениго, сменивший Марко Градениго на посту венецианского бальи на Эвбее (1256–1258), в конце концов вернул остров под протекторат Республики. Благодаря помощи сеньора Афинского Ги де ла Роша он после тринадцатимесячной осады отбил Халки у людей князя Гийома. Андреа Бароцци, сменивший его на посту командующего венецианскими войсками (1258–1259), отразил новое наступление морейцев на Халки. Однако конфликт был улажен, лишь когда победа греков над Гийомом де Виллардуэном при Монастире в 1261 г. и возвращение в том же году Константинополя Михаилом Палеологом показали и князю Морейскому, и Венецианской республике, что греческий реванш одинаково угрожает им обоим. Так что Республика Святого Марка по договору от 15 мая 1262 г. без колебаний заставила терциариев, сохраняя тесную экономическую и политическую связь с нею, признать над собой полный феодальный сюзеренитет Гийома де Виллардуэна. Венеция и князь Морейский действительно заключили союз против восстановленной Византийской империи, для которой Эвбея как раз являлась одной из первоочередных целей.
Опасность была реальной. Уже в 1275 г. терциарии и их венецианские друзья под командованием Филиппо Санудо возле Деметриады в Альмирском заливе потерпели от византийцев поражение в морском бою, в котором нашел смерть терциарий Гульельмо II далле Карчери. Византийская угроза Эвбее стала явственнее в 1276–1279 гг. Император Михаил Палеолог нашел против латинян неожиданного союзника: Ликарио. Этот любопытный персонаж, которого Никифор Грегора называет Икариосом, а латинские источники уверяют, что он происходил из рода Дзаккариа, был итальянским авантюристом венецианского происхождения, родившимся на Эвбее. Ему удалось влюбить в себя вдову терциария Нарзотто далле Карчери, даму Фелису, что насмерть поссорило его с ее братом, кичливым терциарием Гиберто II да Верона. Обиженный, оскорбленный в своих самых пылких чувствах, авантюрист перешел на сторону византийцев, которые, признав его таланты, поспешили их использовать и назначили его адмиралом своего флота.
Получив в свои руки оружие мести, Ликарио высадился на Эвбее во главе императорских сил, захватил Каристос (Кастель-Россо) у местного терциария Отона де Сикона[330], а также овладел крепостями Куппа, Лармена и Клисура, оборонительные сооружения которых он еще более усилил. Растерявшиеся терциарии призвали на помощь герцога Афинского Жана де ла Роша, но Ликарио при Варонде (Ватондасе) разбил силы коалиции терциариев и Жана (1279). Герцог и Гиберто да Верона попали в его руки. Он возвратился в Константинополь, чтобы торжественно передать двух своих пленников императору Михаилу Палеологу. При этом произошла трагическая сцена: Гиберто да Верона, видя у ступеней императорского трона Ликарио, осыпанного почестями своего личного врага, итальянского перебежчика, соблазнителя прекрасной Фелисы, почувствовал такую ярость, что рухнул, словно сраженный молнией[331]. Можно себе представить Ликарио, наслаждавшегося местью, и василевса, невозмутимо наблюдавшего за вендеттой между ненавистными латинянами.
В этот момент казалось, что вся Эвбея вернется под власть Византии, но византийская реконкиста была делом спонтанным и во многом случайным, тогда как венецианская политика никогда не отступалась от своих целей. Энергия венецианского бальи Никколо Морозини Россо позволила удержать город Негропонт (Халки). И поскольку византийцы не могли продолжать свои попытки, а своими успехами на море они были обязаны лишь Ликарио, который внезапно исчез со сцены, еще до конца века они снова потеряли остров. Их изгнание во многом было заслугой нового терциария, Бонифачо да Верона, личности, как представляется, энергичной и наделенной многими талантами, который получил Каристос, женившись (1294) на наследнице этого фьефа Аньес де Сикон. Бонифачо изгнал византийцев из Каристоса и, в конце концов, со всего острова. Но, разумеется, их поражение стало результатом терпеливой и последовательной политики венецианцев, которые никогда не сдавали свои позиции и всегда поддерживали терциариев[332].
Интерес венецианцев к острову Эвбея отчасти объяснялся его стратегическим положением, позволяющим контролировать пути к Константинополю и господствовать одновременно над континентальной Грецией и Архипелагом, а отчасти его экономической важностью. В правление терциариев венецианцы имели не только освобождение от уплаты таможенных пошлин для себя, но и право собирать их с купцов других стран, что изрядно пополняло казну Республики. Все обстояло так, будто с коммерческой точки зрения Эвбея являлась частью венецианской территории. К тому же остров был очень плодороден, экспортировал пшеницу, вино, растительное масло, воск, мед, а также шелк — сырец и обработанный. Не будем забывать, что в Античности афиняне, владевшие им, превратили его в зерноводческий регион. Венецианская талассократия здесь со многих точек зрения оказалась на месте талассократии афинской.
Хоть и привязанная с коммерческой и морской точек зрения к Венецианской империи, Эвбея тем не менее оставалась подверженной последствиям переворотов, ареной которых стала континентальная Греция. Так, на ней сказались последствия битвы у озера Копаис, в которой, как мы знаем, герцог Афинский Готье де Бриенн был побежден и убит каталонской Большой компанией (1311). Связи между герцогством Афинским и терциариями оставались попрежнему очень тесными. Двое терциариев, прибывших, чтобы сражаться бок о бок с герцогом, пали вместе с ним, а третий, Бонифачо да Верона, сеньор Каристоса, сумел спастись в бойне и заключить мир с победителями. Каталонцы, обосновавшиеся в Беотии и Аттике, тем не менее оставались для Эвбеи опасными соседями. Они не упускали случая вмешаться в дела острова, и венецианской политике лишь с большим трудом удавалось срывать их акции. Но потом им помог счастливый брак. В 1317 г. правитель нового каталонского герцогства Афинского, принц Альфонсо-Фадрике Арагонско-Сицилийский, женился на наследнице терциария Бонифачо да Верона и тем самым стал сеньором Каристоса. Разумеется, внучка мелких веронских авантюристов была счастлива сочетаться браком с королевским бастардом. Один из их сыновей, Бонифачо-Фадрике, наследовал им во владении фьефом Каристос[333].
Тем не менее Венеция не теряла Эвбею из виду и терпеливо дожидалась своего часа. Наконец в 1365 г. она приобрела у семьи Фадрике фьеф Карикос за сумму в 6000 дукатов. Скоро ей отошли и две остальные трети. В 1383 г. последний из Карчери, Никколо III, был убит, и эта семья угасла. В 1390 г. последняя семья терциариев, Гизи, точно так же угасла в лице Джорджо Гизи, завещавшего свои владения Венеции. Республика Святого Марка могла ввести прямое управление островом, но она предпочла, как и в Архипелаге, управлять через назначенных сеньоров; эта политика протектората, экономичная и ловкая, избавляла ее от неудобств открытой колонизации. Поэтому она сохранила терциариев, которые в реальности превратились не более чем в послушных агентов ее бальи. Так, в 1386 г. она отдала Каристос трем братьям Джустиниани, из венецианской семьи, уже владевшей в Архипелаге островом Серифос. Точно так же она отдала две трети Негропонта (Халки) Марии Санудо из семьи венецианских герцогов Наксоса и супругу Марии, Джунули д’Аноэ, из давно итальянизировавшейся французской семьи д’Онэ. Впрочем, Синьория предусмотрительно оставила за собой владение укрепленными замками и требовала, в качестве сюзерена, полного вассального оммажа. Титулярные князья Морейские, сосюзерены Эвбеи, практически отказались от своих прав в пользу Венеции.
Следует признать, что на Эвбее, как и на Корфу, как и в Архипелаге, правление Венеции было в принципе благотворным, гораздо лучшим, чем правление соседних мелких династов. Заслуживает похвал сама ее забота об острове, ибо теперь Эвбея стоила Республике Святого Марка дороже, чем приносила дохода. Сельскохозяйственное процветание острова, вчера еще столь примечательное, теперь было разрушено войной и пиратством. Обнищание, вызванное многочисленными конфликтами, было столь велико, что эта бывшая житница сама нуждалась в ввозе продовольствия. Но Венеция, похоже, отнеслась к своим обязанностям серьезно. Мы видим, что начиная с 1430 г. венецианские власти методично работали над восстановлением сельского хозяйства, проводя ирригацию земель, в частности, в долине Лиланто. Отметим в числе ее чиновников поламарка, на которого специально были возложены эти обязанности. В духовном плане Синьория добилась от Святого престола, чтобы латинский архиепископ Негропонта (Халки) получил титул патриарха Константинопольского, что делало этого прелата (которого она держала в руках) главой всех латинских архиепископов и епископов Греции. Ничто не показывает лучше, до какой степени Эвбея стала к тому времени центром венецианского владычества в греческих морях. Наконец, венецианское правительство рассматривало остров как законное наследство бывшей Латинской империи и в 1453 г. приказало ввести в употребление для своих эвбейских протеже новую редакцию «Ассиз Романии».
Эвбея оставалась венецианским протекторатом до 1470 г., когда султан Мехмед II лично возглавил осаду ее столицы Негропонта (Халки). Эскадры Республики не поспели вовремя, и, несмотря на оборону венецианского бальи Эриццо, город был взят при пятом штурме (12 июля 1470 г.). Почти все его итальянское население было уничтожено.
Отметим для памяти, что на момент турецкого завоевания последними терциариями были Никколо Соммприпа в Негропонте (Халки), Антонио Джорджи в Каристосе и Джанули III д’Аноэ или де Ноэ (д’Онэ) — итальянизированный француз — в Ореосе.
По мнению некоторых авторов, при разделе 1204 г. Венеция получила Киклады. Другие же полагают, что ей был обещан лишь остров Андрос, как продолжение ее будущих владений на Эвбее, тогда как Тинос предназначался Латинской империи, а остальная часть Архипелага — «паломникам». Как бы то ни было, Республика Святого Марка, больше всех заинтересованная в решении этого в первую очередь морского вопроса, приняла по поводу Киклад промежуточное решение. Вместо прямой их оккупации она пригласила патрицианские семьи основать на островах наследственные фьефы под ее протекторатом. Так, Марко Санудо, родной племянник дожа Энрико Дандоло, обосновался в Наксосе и на остальном Архипелаге (1207). Он оставил себе главный остров Наксос, Парос, Сиру, Термию, Сифнос, Милос, Поликандрос, Сикинос и Ниос с титулом герцога, тогда как его соратники, ставшие его вассалами, разделили другие острова: Марино Дандоло получил Андрос; Джеремия и Андреа Гизи — Тинос и Миконос, Скирос, Хелидромию, Скопелос и Скиафос, Аморгос, затем большую часть Серифоса и Кеоса (Кеи) (остальная территория двух последних островов принадлежала семьям Микеле и Джустиниани); Джакопо Бароцци получил Санторин; Леонардо Фосколо — Анафи; Джованни Квирини — Стампалию; Марко Веньер и Джакопо Вьяро получили Кериго и Кериготто.
Как видим, раздел был проведен довольно беспорядочно. Если «герцогские» земли Санудо были сгруппированы в центре Архипелага, то владения семьи Гизи оказались разбросанными от Спорад на севере до Анафи. Что же касается Филокато Навигаджозо, еще одного венецианского патриция, утвердившегося на Лемносе (Сталимене) с титулом «великого герцога», он действовал независимо от Марко Санудо и никогда не являлся вассалом последнего, а был прямым вассалом Латинской империи. Поэтому его «великое герцогство», вместо того чтобы дожить, как Наксос, до XVI в., разделило судьбу Латинской империи и рухнуло вместе с ней в XIII в.
Со стороны новых островных сеньоров можно было ожидать большой верности по отношению к матери-родине. Но получилось совсем наоборот — и это очень любопытный факт: все эти венецианские патриции, превратившиеся благодаря результатам Четвертого крестового похода во «владетельных князей», очень серьезно восприняли свои новые титулы. Даже семья Санудо сразу как-то подзабыла о своем венецианском происхождении, во всяком случае, постаралась уничтожить всякую зависимость от Республики Святого Марка и рассматривать себя исключительно в качестве вассалов сначала Латинской империи[334], затем, после 1236 г., княжества Морейского. Поскольку сюзеренитет империи или Мореи был чисто номинальным, они тем самым становились — по крайней мере, они не желали больше считаться подданными дожа, — практически независимыми. Таковым было поведение уже первого герцога дома Санудо, Марко I (1207–1227). Кстати, его герцогский титул был в 1209 г. признан латинским императором Анри на ассамблее в Равеннике; так что он официально вошел в ряды франко-ломбардской знати новой империи. Невероятный факт, показывающий всю степень нерасположения — и неблагодарности, жертвой которых со стороны одного из представителей своей аристократии стала Венеция: когда в 1212 г. греческое население острова Крит восстало против венецианской власти, Синьория, посчитав, что может рассчитывать на герцога Наксосского, обратилась к нему за помощью в подавлении восстания. Марко Санудо примчался, но в химерической надежде стать «королем Крита», не колеблясь, предал своих соотечественников и обратил оружие против них. Венецианскому флоту пришлось изгонять его с большого острова, как врага (1213). Согласимся: удивительное зрелище всего через девять лет после Четвертого крестового похода!
Марко Санудо мог быть опьянен перспективой присоединить Крит к Архипелагу и сменить недавно полученную герцогскую корону Наксоса на королевскую корону Кандии[335]. Сын Марко, Анджело Санудо, второй герцог Наксосский (1227–1262), продолжал отцовскую политику: тесный союз с французами Романии, подчеркнутая холодность в отношении Венеции. На первом направлении он, как мы видели, помог князю Морейскому Жоффруа II де Виллардуэну спасти Константинополь от греков (1236), затем помог преемнику Жоффруа II Гийому де Виллардуэну отобрать у других греков порт Монемвасию на восточном берегу Лаконии (1245–1248). Зато, призванный венецианцами на помощь во время нового восстания критян (1229), он, повторяя действия отца, уклонился от участия.
В связи с этим можно отметить притягательность французской рыцарской цивилизации XIII в. для коренных венецианцев, генуэзцев и граждан других городов-республик, которых превратности крестовых походов занесли в Святую землю или в Романию, где они получили земельные фьефы. Семья Санудо францизировалась в Греции точно так же, как Эмбриачи в Ливане. Причина этой притягательности, очевидно, заключается в том, что венецианец, ставший герцогом Наксоса, или генуэзец, ставший сеньором Жибле, тем самым завершал и освящал свое восхождение по социальной лестнице: отныне он вставал в ряды высшей франкской знати. Францизируясь, они поднимались вверх. В XIV и особенно в XV в. будет наблюдаться обратный процесс. Обедневшие французы будут ослеплены материальным богатством итальянских республик, а также их отныне более высоким культурным уровнем. И мы увидим итальянизацию старинных французских домов, таких как д’Онэ или д’Ангьены из Аргосской ветви.
Но бесцеремонность и неблагодарность по отношению к Республике Святого Марка новые сеньоры Архипелага могли проявлять лишь тогда, когда им не угрожала никакая внешняя опасность. Как только эта опасность появится, у неблагодарных князьков останется единственная надежда на спасение: униженно вымаливать покровительство Венеции. Что и произошло в очень скором времени. В правление герцога Наксосского Марко II (1262–1303) Архипелаг, как и Эвбея, испытал на себе результат отвоевания греками Константинополя. «Византийский» адмирал Ликарио — тот самый итальянский авантюрист, перешедший на службу к Михаилу Палеологу, чью необычную карьеру мы описали ранее, — отвоевал для своего повелителя множество островов (1276–1278). Ликарио выгнал с Лемноса «великого герцога» Паоло Навигаджозо и взял в плен Филиппо Гизи. Благодаря ему Византийская империя отняла у семьи Навигаджози Лемнос, а у семьи Гизи Скиафос, Скопелос и Скирос, Кеос, Серифос и Аморгос (Филиппо Гизи был отвезен пленником в Константинопль), у Бароцци — Санторин, у Квирини — Стампалию, а у самого герцога Марко II Санудо — Ниос, Сикинос и Сифнос. Как видим, правители островных княжеств лишились почти половины своих владений. Все северные Спорады и добрая часть западных и южных Киклад вернулись под власть греков. Лишь герцогский домен семьи Санудо остался более или менее целым. Но даже для него появление на соседних островах баз греческих корсаров представляло серьезный источник нестабильности.
К несчастью, к территориальным потерям, понесенным вследствие византийского реванша на море, добавилась взаимная ненависть между островами, аналогичная той, что в Италии разделяла тосканские и ломбардские города. Так, герцоги из дома Санудо и их основные вассалы, семья Гизи, находились в состоянии постоянного соперничества. Сложная игра. Поскольку Санудо пытались освободиться от венецианского протектората, Гизи, чтобы самим освободиться из-под сюзеренитета Санудо, искали поддержку, в числе прочих, у Венеции. После смерти Марино Дандоло Гизи узурпировали остров Андрос. Санудо приказали им отдать добычу, но захватили Андрос для самих себя. По жалобе Гизи дож Венеции пригласил герцога Марко II Санудо явиться к нему на суд. Марко гордо отказался, прямо отвергнув право Синьории на Архипелаг: якобы герцогство Наксосское зависело только от княжества Морейского, то есть, на тот момент, от анжуйского двора Неаполя. Венеция, признаем это, проявила по отношению к мятежным соотечественникам большое терпение, тогда как в Архипелаге Марко II и семья Гизи сошлись в смехотворной «ослиной войне» (1290). Возможно, Республика Святого Марка, которой приходилось заниматься обороной своих владений, была права в том, что не принимала слишком всерьез вызовы, которые с важным видом посылали друг другу со своих островков сыновья ее патрициев, игравшие в феодалов; точно так же относилась она и к их вызовам, бросаемым ей.
Можно было бы предположить, что пережитое испытание изменило чувства семейства Санудо к лучшему. Ничуть не бывало! Возможно, потому, что основную выгоду от интервенции венецианского флота извлекли их соперники Гизи. Герцоги Наксоса Гульельмо I (1303–1323) и Никколо I (1323–1341) упрямо продолжали традиционную политику своего дома. В первую очередь они стремились расширить собственные владения за счет соседей и вассалов. Несмотря на протесты Венеции, Гульельмо I отобрал Аморгос у Гизи, а Никколо I отнял Санторин у Бароцци (1335). Никколо даже захватил на Миконосе принцессу из дома Гизи, и подобные семейные оскорбления лишь усиливали политическую ненависть и юридические споры. В связи с этим Гизи и остальные островные княжества заявили, что зависят только от Венеции и никоим образом от герцога Наксосского. Их поведению подражали семьи, недавно получившие владения в Архипелаге и тоже в большинстве своем имевшие венецианское происхождение, такие как Квирини и Гримани на Стампалии, Брагадини на Серифосе, Премарини на Кеосе и др. Данное утверждение разрушало все претензии на сюзеренитет герцога Наксосского, который оказался в клещах между мятежом своих «вассалов» и требованиями Венецианской республики.
Герцог Джованни I (1341–1361) стал первым из Санудо, кто стал проводить откровенно провенецианскую политику. К сожалению, он был втянут в войну между Венецией и Генуей и в какой-то момент оказался в плену у генуэзцев (1354). К тому же этот переход Санудо на сторону Венеции слишком запоздал: Джованни стал последним герцогом из этой семьи.
Смерть Джованни (1361) повлекла за собой серьезную проблему наследования, похоже сильно занимавшую Венецианскую республику. Джованни оставил единственную дочь, Фьоренцу, которая вышла замуж за одного из терциариев Эвбеи из веронской семьи Карчери. Но к моменту смерти отца Фьоренца осталась вдовой с малолетним сыном. Из страха, что она отдаст свою руку какому-нибудь врагу Республики, генуэзцу или кому-то другому, венецианцы заставили ее срочно выйти замуж за одного из отпрысков младшей ветви дома Санудо, Никколо Спеццабанда (1364). В 1371 г. герцогство законным образом отошло к сыну Фьоренцы от первого брака, Никколо далле Карчери. Но молодой человек, чьи права так тщательно оберегали, оказался одним из порочнейших людей своего времени. Он правил тиранически, что, возможно, в тот век не являлось достаточной причиной для его свержения, но, кроме того, он совершил капитальную ошибку, предав в своих эвбейских делах венецианцев в пользу генуэзцев (1380). Подобные преступления Синьория Венеции никогда не прощала. Она подняла против него другого веронского сеньора Эвбеи, Франческо Криспо, который к тому же имел права на наследование наксосского престола, потому что женился на одной из Санудо. Дворцовая драма в лучшем итальянском декоре Треченто произошла в желаемом уединении. В 1383 г. во время развлекательной прогулки Франческо Криспо приказал убить Никколо далле Карчери и, по праву своего преступления, тут же воссел на герцогский трон. История итальянских сеньоров на Востоке полна подобных мрачных дантовских драм, перенесенных под небо Греции.
Впрочем, трагедия 1383 г. стоила того, чтобы быть сыгранной. Семья Криспи проявила куда большую верность Венеции, чем Санудо. Правда, ее к этому вынуждала турецкая угроза. Прошло время, когда герцоги Наксоса могли позволить себе роскошь фрондировать против Синьории, а Синьория игнорировать их оскорбления. Победоносное вторжение османов на Балканы вынуждало правителей Архипелага, как и прочих латинских княжеств, сплотиться вокруг матери-родины. Третий герцог из дома Криспи, Джованни II (1418–1437), чьи права на престол оспаривались, взял верх, лишь официально признав себя вассалом Венеции: так завершился длительный процесс, начатый в 1209 г. первым герцогом из дома Санудо, и завершился он в соответствии с правовыми притязаниями Республики Святого Марка.
Последующее распределение территорий было обусловлено новой провенецианской политикой, проводимой семейством Криспи. Франческо Криспи в 1383 г. отблагодарил венецианцев за их поддержку, передав Андрос и Сиру Пьетро Зено, сыну их бальи на Эвбее. Кроме того, он женил на наследнице острова Парос сеньора веронского происхождения Гаспаро Соммарипа, основавшего там новую династию. В 1440 г., когда остров Андрос останется бесхозным, Венеция даст ему в правители главу этого дома, Джустино Соммарипу. На Тиносе и Миконосе венецианцы действовали иначе: по пресечении династии Гизи (1390) они попросту аннексировали оба острова. Отметим, что это стало первым случаем отхода от принципа, которого они придерживались около двух веков: управлять греческими островами только через назначенных сеньоров. Перед ежедневно усиливающейся турецкой угрозой Синьория чувствовала теперь необходимость напрямую осуществлять оборону Архипелага. Кстати, режим прямого правления, похоже, более отвечал чаяниям местного населения, которое оказалось в большей безопасности и в большей стабильности при чиновниках Синьории, чем при своих сумасбродных мелких тиранах. Так, в 1462 г. мы видим, что Венеция вводит прямое правление не только на Тиносе и Миконосе, но также на Кериго и Аморгосе, а также на Скиросе, Скопелосе и Скиафосе, которые спонтанно передались ей после падения Константинополя. Герцоги династии Криспо на Наксосе и Милосе и Соммприпа на Андросе и Паросе, со всех сторон угрожаемые османами, теперь укрылись за тесным вассалитетом Республики Святого Марка. Но турецкие корсары не переставали вторгаться в Архипелаг. В 1468 г. они опустошили Андрос и убили местного сеньора, Джованни Соммарипу. Однако по мирному договору 1479 г. Венеция, сохранившая еще достаточно сил, сумела заставить турок признать свой протекторат над Архипелагом. Этот Архипелаг оставался единственной спасательной соломинкой для островных правящих семей.
Спасения здесь, как и во всем Восточном Средиземноморье, можно было ждать только от Венеции. Тем более странным и анахроничным выглядит мятеж против Синьории герцога Наксосского Джованни III, впрочем правившего как настоящий тиран; настолько эти крохотные итальянские ренессансные княжества уверовали в свое бессмертие. Когда Джованни был убит во время бунта, население умолило Венецию ввести прямое правление (1494). Но Совет десяти не мог переступить через сложившиеся традиции. В 1500 г. Синьория возвратила власть сыну Джованни Франческо III. Реставрация оказалась крайне неудачной. Молодой человек, сбившийся с пути, тиран с расстроенным мозгом, наполовину сумасшедший, своей экстравагантностью и своими преступлениями вызвал всеобщее негодование. Когда он зверски убил свою жену, венецианскую патрицианку самого знатного происхождения Катерину Лоредано, пришлось реагировать. Республика Святого Марка, несмотря на свое терпение, была вынуждена взять управление герцогством в свои руки (1511). Затем Венеция посадила на трон и удерживала на нем герцогов Джованни IV (1518–1564) и Джакопо IV (1564–1566), простые орудия в ее руках. А затем наступил давно ожидаемый финал: в 1566 г. турки окончательно отобрали Наксос у Джакопо IV и одновременно Андрос у династии Соммарипа[336]. Венеция сохранила лишь — до 1718 г. — наследство семьи Гизи: Тинос и Миконос, сами по себе маловажные островки, но ставшие центральными пунктами, откуда ее флот продолжал следить за Эгейским морем.
История Ионических островов в некоторых аспектах связана с итальянской историей еще теснее, чем история Архипелага, но это «второстепенная линия» истории, весьма своеобразная. Любопытно, что итальянизация этих островов началась на четверть века раньше Четвертого крестового похода, при нормандском короле Сицилии Гульельмо II. Ко времени Четвертого крестового похода три ионических острова — Кефалония, Занта и Итака — уже были отторгнуты от Византийской империи. Сицилийские нормандцы, всегда мечтавшие завоевать Византию, начали с этого естественного дебаркадера. Они овладели им в 1185 г., и один из лучших полководцев их короля Гульельмо II, его адмирал Маргарит, или Маргаритоне, ди Бриндизи, граф Мальтийский, выкроил себе там своеобразный фьеф (1185–1194). Преемником Маргарита стал его зять или, скорее, сын того, Маттео Орсини, который был пфальцграфом Кефалонии с 1194 по 1238 г. Однако по разделу 1204 г. Ионические острова вошли в часть, причитавшуюся Венеции, видевшей в них дополнение своей адриатической империи. Маттео, оказавшись под угрозой потери владений, в 1209 г. проявил ловкость, признав над собой сюзеренитет Синьории. Венецианцы, занимавшие, как мы видели, на таких условиях все территории, доставшиеся им по результатам Четвертого крестового похода, оставили за ним его графство. В дальнейшем, чтобы иметь — в противовес этим — еще и гарантии на Востоке, он также признал себя вассалом Морейского княжества. По свидетельству «Ассиз Романии» и «Морейской хроники», пфальцграфы Кефалонии входили в число двенадцати пэров княжества; на всем протяжении существования франкской власти в Пелопоннесе мы увидим их заседающими в Высоком совете в «Андревиле» и на различных «парламентах», созываемых для обсуждения важных дел.
Итак, Маттео Орсини сумел выпутаться из затруднительного положения, к тому же легализовать юридический статус своего случайно возникшего графства в системе латинской Романии. Ловкий рыцарь одинаково хорошо ладил как с царицей морей, так и с крестоносными государствами Греции. Ему наследовал его сын Риккардо Орсини (1238–1278). Риккардо женил своего сына Джованни — довольно непорядочным образом, через своего рода злоупотребление доверием и похищение, на доверенной его попечению юной дочери греческого деспота Эпира (Арты) Никифора Ангела Дуки. Эта принцесса принесла в приданое остров Левкаду (Сент-Мор), которого до того момента сильно не хватало графству Кефалония и который очень удачно его дополнил.
Но это был лишь первый шаг. Позднее этот брак позволит семье Орсини сделать куда более неожиданные территориальные приобретения.
Сын Джованни и эпирской принцессы Никколо Орсини, граф Кефалонийский с 1317 по 1323 г., показал, каким бывает результат такой двойственной наследственности: с одной стороны, кровь итальянских авантюристов, пришедших искать счастья в греческих морях, с другой — кровь грозных эпирских правителей, в ком византийская хитрость плохо маскировала давний албанский бандитизм. В 1318 г. Никколо Орсини убил своего дядю по материнской линии, деспота Эпирского Фому, и этим примитивным приемом, не встретив никаких затруднений, приобрел власть в деспотате. Он был, в свою очередь, убит своим братом Джованни II, который рассчитывал, как и он, править одновременно латинским графством Кефалония и греческим деспотатом Эпир (1323). Но он не предусмотрел всех сюрпризов судьбы. В 1324 г. он был лишен графства Кефалонийского неаполитанским принцем Жаном де Гравина, который присоединил Архипелаг к анжуйскому княжеству Морейскому. Зато Джованни II сохранил Эпир. Чужой в стране человек, он, несмотря на получение трона путем братоубийства, не был лишен ни талантов правителя, ни культуры. Чтобы завоевать симпатии своих эпирских подданных, Джованни II (не он первый, не он последний) перешел или, по крайней мере, сделал вид, что перешел в греческое православие. Его филэллинизм проявился также в том, что он заказал Константину Армониакосу парафраз Гомера восьмисложным стихом. Тем не менее он — опять-таки следуя семейным нравам этого странного дома — был отравлен своей супругой-гречанкой Анной Ангел (1335), после чего Анна, как утверждают хронисты, с достоинством, мудростью и умением осуществляла регентство от имени их сына Никифора Орсини. Но с этим последним фортуна отвернулась от их рода: в 1339 г. он был лишен своих владений византийским императором Андроником III, и Эпир на некоторое время был присоединен к Греческой империи. В дальнейшем, правда, Никифор попытался восстановить свою власть в Арте (1356), но вскоре погиб (1358) в ходе мятежа албанцев — албанские кланы больше всего выигрывали от этих греко-итальянских дворцовых переворотов и вызываемых ими беспорядков, что облегчало им методичное проникновение на территорию Эпира.
Смерть Никифора стала концом семьи Орсини, этой любопытной островной, ставшей позже континентальной, итальянской династии, которая так сильно эллинизировалась.
Авантюру семейства Орсини в точности повторила семья Токко.
Власть ее опиралась на самые что ни на есть законнейшие основания. Как мы только что видели, в 1324 г. анжуйский принц Жан де Гравина, князь Морейский, отнял у Джованни II Орсини пфальцграфство Кефалонийское — Кефалонию, Занту, Итаку и Левкаду — и оно, в полном соответствии с феодальным правом, вернулось княжеству Морейскому, то есть анжуйскому неаполитанскому двору. Мы видели, сколь мало значения Анжуйский дом придавал своим греческим владениям, которые и прежде интересовали его только как базы для возможного похода на Константинополь. Анжуйский князь Мореи, Робер II Анжу-Тарентский, в 1357 г. отдал Кефалонию и Занту, а в 1362 г. Левкаду неаполитанскому сеньору Леонардо I ди Токко, чья мать, впрочем, была Орсини. Прежнее графство Кефалония оказалось воссозданным, и дом Токко начал мечтать об эпирских землях, в прошлом находившихся под властью Орсини. Сыну Леонардо, Карло I ди Токко, графу Кефалонии с 1381 по 1429 г., удалось, частично благодаря греческому населению, приобрести Эпирский деспотат (Арту и Янину): таким образом, былое княжество Орсини было полностью восстановлено в его пользу. Он женился на Франческе Аччайоли, дочери флорентийского герцога Афинского Нерио I Аччайоли. Эта дочь тосканской земли, выросшая на берегах Ионического моря, была настоящей ренессансной принцессой, в равной степени владевшей греческим и итальянским языками. Здесь мы прикасаемся к истории гуманизма, слишком часто забываемой, тогда как она должна была бы вызывать у нас особый интерес, поскольку местом действия ее была Греция.
Но этот итальянский Ренессанс на эллинской земле очень быстро закончился. Близился час турецкого завоевания. Карло II ди Токко (1430–1448) был последним принцем своего дома, царствовавшим в Эпире. В 1430 г. турки дошли до Янины, а в 1449 г. овладели Артой. Ради сохранения своих островных владений Карло II плотно связал себя с венецианской политикой. 15 марта 1433 г. он получил достоинство члена Большого совета Венеции. У сына Карло II Леонардо III ди Токко (1448–1479) осталось лишь «графство Кефалонийское», то есть острова Кефалония, Занта, Итака и Левкада, да и те он сохранил исключительно потому, что в 1458 г. поставил их под прямой протекторат Венецианской республики, единственной силы, способной защитить их от высадки турецкого десанта. В 1482–1483 гг. Венеция напрямую аннексировала все четыре острова. Республика Святого Марка, дорожившая этим приобретением, сделала все необходимое, чтобы удержать его. Так, Занта, ненадолго оккупированная турками в правление Леонардо III, была у них выкуплена венецианцами в 1490 г. Обладание Ионическими островами было необходимым для Венецианской республики для защиты выхода в Адриатику.
История венецианской империи в греческих морях не так проста, как ее преподносят наши учебники. Действительно, эта история составлена из полумер, авансов и частичных отступлений, «раскаяний», подходящих правящей аристократии, длительных надежд и обширных замыслов. Договор о разделе Византии в 1204 г., как мы говорили, выделял Венеции значительную территорию, которую в тот момент она не смогла оккупировать. По здравому высказыванию одного ее историка, у нее «глаза были больше желудка». Мы видели, что даже на необходимых ее талассократии Кикладах она предложила патрицианским семьям создать там автономные сеньории — неудачный выбор, неудобства которого она быстро почувствовала. Зато в 1206 г. она, надавив на князя Морейского Гийома де Шамплита, сумела оккупировать два порта в Мессении, Модон и Корон, стоянки для кораблей, направляющихся к Архипелагу и проливам; это же значение они сохранили до нынешних времен.
Те же соображения морской стратегии заставили ее обратить взоры на остров Корфу, доставшийся ей по договору о разделе, но где между тем весьма некстати закрепился генуэзский корсар Леоне Ветрано. По правде говоря, обладание Корфу было для республики не столь уж обязательно, но она не могла позволить своим наследственным врагам, генуэзцам, обосноваться там за ее счет, потому что оттуда они могли контролировать Адриатику, что было опасно. В 1206 г. венецианская эскадра подошла к острову и разбила Ветрано, который был взят в плен и тут же казнен; однако и здесь, как на Кикладах, Синьория, вместо прямого управления своей добычей, предпочла отдать ее во фьеф патрицианским семьям, разумеется, при условии сохранения ее торговой гегемонии (1207). Но в 1214 г. греки неожиданно взяли реванш: Корфу был отвоеван греческим деспотом Эпирским, Михаилом Ангелом Дукой. С 1214 по 1259 г. остров был частью Эпирского деспотата. Дальнейшая его судьба была весьма хаотичной и зависела от превратностей итало-греческих отношений. С 1259 по 1266 г. остров был в руках короля Сицилийского Манфреда, незаконного сына и преемника императора Фридриха II на Сицилии, потом, в 1267 г., вместе с Неаполем и Сицилией попал под власть Шарля Анжуйского. С 1267 по 1386 г. он зависел от Анжуйского дома, правившего в Неаполе и Морее. Правда, в 1351 г. анжуйский принц Робер Тарентский подумывал продать венецианцам Корфу (с расположенным напротив него на континенте портом Бутринто), Занту и Кефалонию. Был заключен договор о продаже (30 января 1351 г.), но в дальнейшем аннулирован (11 февраля 1351 г.), и Корфу остался у Анжуйского дома.
На примере Мореи мы видели, насколько невыгодной для греческих земель была зависимость от неаполитанского двора и сколь малый интерес этот двор проявлял к своим подданным, живущим за Ионическим морем. Корфиоты, уставшие от такого положения, от того, что им приходилось испытывать на себе превратности постоянных неаполитанских переворотов, в конце концов передались Венецианской республике, как единственной силе, чья политика была наиболее последовательной, стабильной и мудрой. 28 мая 1386 г. они избрали депутацию, которой предстояло отправиться в Венецию просить об их присоединении к республике.
Венеция отозвалась на эту просьбу, не только льстившую ее самолюбию, но и отвечавшую ее тайным желаниям. Она направила на остров байло (бальи), или губернатора, и проведитора, на которого возлагалась военная защита. Там, как и на Эвбее, ее правление было либеральным и относительно филэллинским. Широкое место в делах отводилось местным жителям. Население избирало совет из ста пятидесяти нотаблей, поровну греков и итальянцев, которые выбирали на год трех судей, служивших помощниками байло, и двух советников, а также различных местных чиновников. Венецианская политика, порвав с традициями неуступчивости, проявила очень большую терпимость, особенно в религиозном плане, к греческой церкви. Известно, что это был очень щекотливый момент в отношениях греческого населения с его латинскими господами. Вследствие этого корфиоты в основном демонстрировали реальный лоялизм к Синьории. Когда в 1537 г. турки под командованием знаменитого корсара Хайреддина Барбароссы осадили Корфу, они потерпели неудачу не только благодаря упорному сопротивлению венецианцев, но также и благодаря лояльности населения власти. Тесно связанный с жизнью метрополии, остров Корфу оставался во власти Венецианской республики вплоть до падения последней в 1797 г.
Трудно вынести единое мнение о режиме управления Венецией всеми греческими владениями республики. Доказательством служит разница в реакции местного населения Корфу, с одной стороны, и Крита — с другой. Остров Крит по разделу 1204 г. теоретически отошел к королю Фессалоникскому Бонифацию Монферратскому. Этот принц, который не знал, что делать со столь необычным приобретением, сразу же уступил его Венеции, которой он пригодился гораздо больше (12 августа 1204 г.). Тем временем Крит был оккупирован графом Мальтийским, генуэзцем Энрико Пескаторе (1206). Венецианцы не могли допустить, чтобы генуэзцы владели Критом, как и Корфу. Но Энрико Пескаторе был серьезным противником, и им понадобилось два года, чтобы изгнать его (1206–1208).
По замечанию Йорги, «венецианское правление было (по крайней мере в принципе) весьма мягким и с самого начала отношение к острову Крит отличалось особенной доброжелательностью. Местные жители сохранили свою собственность и гражданские законы. Им даже дали долю участия в управлении»[337]. В административном отношении остров был разделен на три округа: Кандию, ставшую местом пребывания правительства, Ретимо и Ситию. Венецианский губернатор носил титул «герцога Кандии». Ему помогали два советника. Всех троих назначал на два года Большой совет Венеции. Каждый из трех округов возглавлялся ректором, которому помогали два советника, а также подчинялось определенное количество кастелланов или капитанов укрепленных замков.
Однако власть Венеции утвердилась на Крите не без труда. Глубоко привязанное к традициям греческое население острова, для которого партизанская война была тысячелетней привычкой, предприняло серию мощных восстаний против своих иностранных господ. Восстание 1212 г. был с трудом подавлено венецианским «герцогом» Джакопо Тьеполо (1213). Поднятое в 1229 г. восстание было не менее серьезным. Чтобы надежнее удержать остров и усмирить население, Венеция организовала на Крите военные колонии. Бывшие императорские земли или владения, недавно конфискованные у мятежников, она преобразовала в привилегированные поместья, которые раздавала своим гражданам, иммигрировавшим на Крит, как патрициям, так и плебеям, при условии что и те и другие будут нести военную службу по защите ее власти. Патрицианские семьи получали из этого фонда рыцарские фьефы, семьи простолюдинов — фьефы пехотинцев.
На Крите, как и на других греческих землях, покоренных латинянами, угроза стала особенно острой, когда Михаил Палеолог, отвоевав Константинополь и реставрировав Византийскую империю (1261), смог своим авторитетом и силой оружия всюду поддерживать выступления против власти франков. Крит как раз и стал одной из первых провинций, которую он попытался от них освободить. Венеция, однако, держалась стойко и по договору 1265 г. заставила василевса признать свои права на владение островом. С другой стороны, у Синьории возникли сложности с собственными колонистами, как, например, в 1269 г., когда акт частной мести спровоцировал мятеж некоторого количества венецианских семей против «герцога Кандии» Андреа Дзено. Еще более опасными были восстания местного населения, возглавляемые семьями греческих крупных землевладельцев, архонтов. Первое из таких восстаний продолжалось с 1273 по 1277 г. Во главе его стояли братья Хортацес (по-итальянски Кортацци), Георгий и Феодор, которые в 1274 г. внезапно напали в горном ущелье на герцога Марино Дзено. Половина венецианской знати осталась на поле боя. В 1277 г. Хортацесы загнали герцога Пьетро Дзено в его столицу Кандию, которую осадили. Казалось, венецианское владычество на острове вот-вот рухнет. Прибытие армии под командованием Марино Градениго вынудило восставших снять осаду, а затем покориться. Чуть позже другой греческий предводитель, Алексей Калергис, возглавил новое выступление, которое продолжалось не менее шестнадцати лет (1283–1299). Чтобы завершить его, Венеция решила купить покорность Калергиса: она добилась его верности, увеличив его земельные владения. Восстания 1319 и 1333 гг. были локальными. Причиной восстания 1332–1333 гг. стало вооружение за счет жителей двух галер; налоговый гнет вызвал общее недовольство и колонистов, и коренного населения. Восстание 1341–1342 гг., которое поднял греческий «патриот» Коста Капсокалини, охватило все коренное население, и в какой-то момент венецианцы вновь оказались заперты в Кандии и нескольких замках. Выступление было подавлено благодаря венецианским колонистам — владельцам фьефов, которые энергично выполнили свой воинский долг.
Последнее — и самое крупное — восстание греческого населения в 1363 г. было спровоцировано введением нового налога, предназначенного для финансирования ремонта порта Кандии, но на сей раз к нему в большом количестве примкнули венецианские колонисты, принадлежавшие к лучшим фамилиям, — Тито Верньер, Марко Градениго — без колебаний заключившие союз с лидерами национальной греческой партии Георгием Калерги и Захарием Калерги. Венецианский герцог, или губернатор, острова Леонардо Дандоло был арестован, заключен в тюрьму и заменен на одного из примкнувших к восстанию венецианских колонистов, Марко Градениго. Знамя со святым Марком восставшие заменили знаменем со святым Титом, покровителем критской церкви. Колония полностью отделилась. Венеции пришлось направлять на ее усмирение крупный флот под командованием Доменико Микеле да Санта-Фоска. Наконец, 10 мая 1364 г. Кандия была отбита у восставших. Затем венецианский капитан Джованни Мочениго покорил Ретимо и Канеа и вынудил повстанцев отступить в горы. Последние их группы были уничтожены только в 1366 г.[338]
В плане религии венецианцы на Крите, похоже, действовали менее либерально, чем в других местах, возможно, как раз из-за силы греческого национализма. Они заменили греческую церковную иерархию римской с архиепископством в Кандии и епископствами в Канеа, Кисамо и Мелипотамо. Что же касается греков, у них на острове больше не было прелатов, посвящение в сан их попов осуществлялось православными епископами Модона и Корона в Мессении. Невозможно не заметить твердую волю Республики Святого Марка обезглавить греческую оппозицию, лишив ее естественных вождей.
Венеция сохранила Крит до второй половины XVII в. 28 мая 1667 г. турки начали осаду Кандии. Город, обороной которого руководил Франческо Морозини, держался два года, отчасти благодаря французскому экспедиционному корпусу под командованием герцогов де Навай и де Бофор. 6 сентября 1669 г. Венецианская республика уступила Крит султану, сохранив лишь три второстепенных порта: Корабусу, Суду и Спина-Лонгу.
При создании морской империи компактные владения зачастую менее важны, чем морские базы: в приоритетах Британской империи Гибралтар порой занимал такое же место, как Канада, Мальта как Египет, а Сингапур как сама Индия. Еще более это наблюдение верно для Венеции. Признаем, кстати, что венецианское Адмиралтейство умело особенно удачно выбирать места для этих опорных пунктов. Мы видели, что на побережье Мессении венецианцы уже в 1206 г. заняли два порта, Модон и Корон, которые сохранили до 1500 г., из которых они наблюдали за Мореей. Мы также видели, что наследница Ги д’Ангьена, последнего французского барона Арготиды, в 1377 г. вышла замуж за венецианского патриция Пьетро Корнаро, но мистрийские греки и герцог Афинский Нерио I Аччайоли оспорили наследство у венецианцев. В конце концов Навплия (1389) и Аргос (1394) остались у Венеции. Республика владела Арголидой вплоть до турецкого завоевания 1463 г. Ее разумное и осторожное правление принесло этой разоренной земле относительное процветание. Также венецианцы оккупировали с 1407 по 1499 г. фокидийский порт Лепанто, древний Навпакт, который они купили или отняли у албанцев и из которого контролировали Коринфский залив; с 1451 по 1537 г. — остров Эгину, откуда наблюдали за Аттикой и Арголидой, и с 1464 по 1540 г. — лаконийский порт Монемвасию (Мальвуазию), морскую базу, особенно важную для владычества в Архипелаге.
Выше мы показали, какой ущерб генуэзской торговле принесло возникшее после 1204 г. преобладающее положение венецианцев в латинской Константинопольской империи. Мы также видели, что накануне отвоевания Константинополя греками генуэзцы заключили с императором Михаилом Палеологом Нимфейский договор (13 марта 1261 г.) о союзе, направленном против Венеции и Латинской империи. Очевидно, что вступлением в Константинополь (10 июля 1261 г.) греки обязаны самим себе, поскольку союз с Генуей еще не успел заработать. Тем не менее Генуя очень широко воспользовалась этим союзом. В соответствии с условиями Нимфейского договора генуэзцы испытали удовлетворение — и, несомненно, наслаждались этой местью — получив в Константинополе земельный участок, который при латинском правлении занимала венецианская цитадель.
Но генуэзская колония слишком бурно отмечала свой триумф, а ее притязания вызвали недовольство самих византийцев. В 1267 г. Михаил Палеолог перевел их факторию в предместье Пера-Галата, получившее после этого свою громкую известность. В целом то, что поначалу было для генуэзцев полуопалой, стало источником нежданных прибылей. По крайней мере, там они теперь были у себя дома, гораздо лучше защищены от императорского контроля, чем в самом Константинополе. В их руках торговля Пера-Галаты приобрела такой размах в ущерб столичной, что около 1337 г. сборы тамошней таможни достигли 200 тысяч иперпиров[339], тогда как в Константинополе не превышали 30 тысяч иперпиров. Возгордившаяся этим новым процветанием, растущим с головокружительной быстротой, а также ободряемая быстрым упадком и внутренними раздорами византийцев, происходившими у нее на глазах, генуэзская колония в Пера-Галате в конце концов стала вести себя как настоящая автономная община, практически независимая от последних василевсов и при случае проявлявшая неповиновение даже в отношении собственной метрополии. Так, в 1348 г. перотцы ради расширения своей «концессии» начнут против византийцев войну по всем правилам, причем по собственной инициативе, без санкции генуэзской Синьории, даже не поставив ее в известность. Кстати, победа останется за ними, поскольку император Иоанн Кантакузин, несмотря на их наглость, ради заключения мира согласится на расширение генуэзского квартала. Ярчайший пример слабости Византии, который только подхлестнет наглость генуэзцев.
Однако, какова бы ни была фактическая автономия, присвоенная себе Перской колонией генуэзцев, она находилась слишком близко к византийской столице, чтобы претендовать на полную независимость. И напротив, в азиатской Греции удаленность сама по себе была достаточной, чтобы они дошли до предела своих притязаний. В этой стороне Нимфейский договор отдал им один квартал Смирны. На практике это означало установление в крупном ионическом порту генуэзской власти, при условии, которое выдвинули византийцы: генуэзцы будут соблюдать права греческого епископа. Но здесь надежды генуэзской Синьории не осуществились: турки — в частности Айдын, основатель одноименного эмирата в Ионии, — очень скоро отобрали непрочное дарение, завладев Смирной (около 1300 г., по мнению Йорги, или, по уточненным данным, около 1320 г.). Еще Нимфейский договор гарантировал генуэзцам создание обычных колоний с консульским судом в Кассандрейе на полуострове Халкидики, в Адрамитте (Эдремиде) в Мизии и в Анаэе между Эфесом и Приеном, на юге Ионии. Наконец, генуэзцы получили торговые фактории на Хиосе и Лесбосе.
Характерно расположение этих заведений. Оно доказывает, что Генуя уже остановила свой выбор на Ионических островах и побережье. В 1275 г. Михаил Палеолог уступил во фьеф генуэзцу Мануэле Дзаккарии город Фокею (Фогию или Фолию) в Ионии с его богатыми квасцовыми рудниками. Мануэле, умершему в 1288 г., наследовал его брат Бенедетто Дзаккариа (1288–1307), которого торговля квасцами невероятно обогатила. В 1298 г. он продал 650 центнеров квасцов на 1500 тысяч фунтов. Около 1300 г. генуэзцы, для большего удобства в эксплуатации рудников, основали к северу от древней Фокеи Новую Фокею, торговый оборот которой стал в два раза больше, чем у первой. В 1311 г. Фокея перешла к другим генуэзцам, родственникам Дзаккариа, семейству Каттанеи, конкретно к Андреоло Каттанео (1314–1331) и Доменико Каттанео (1331–1336). Как видим, генуэзские владения в этих краях расширялись быстро.
Фокея была лишь началом. Оттуда генуэзцы очень скоро стали бросать взгляды на крупный византийский остров Хиос. В 1304 г. сеньор Фокеи Бенедетто Дзаккариа оккупировал — впрочем, мирно — Хиос, а слабый император Андроник II, вместо принятия решительных ответных действий, позволил ему удержать его в качестве вассала империи. Бывшие союзники по Нимфейскому договору больше не церемонились со слабеющей Византийской империей. Правда, присутствие генуэзцев могло стать здесь ценной поддержкой против турецкой угрозы. С 1314 по 1329 г. Хиос находился под властью Мартино Дзаккарии, очень отличившегося в войнах против турок.
Однако Византия все-таки нашла силы ответить на посягательства генуэзцев. В 1329 г. император Андроник III, решивший покончить с оккупацией ими Хиоса, лично прибыл отвоевывать остров и его столицу. Он взял Мартино в плен и изгнал династию Дзаккариа. Также он принудил к капитуляции Новую Фокею, но оставил город во фьеф семейству Каттанеи.
Экономическое значение азиатских островов было слишком велико, чтобы генуэзцы не попытались взять реванш. Вернуть Хиос не получилось, но в 1333 г. сеньор Фокеи Доменико Каттанео при помощи родосских рыцарей и венецианского герцога Наксосского — как видим, целой коалиции соседних латинских сил — отобрал у византийцев остров Лесбос, однако император Андроник III, продолжавший в этом деле проявлять энергию, осадил Фокею, чем заставил Каттанео оставить остров (1336). В самой Фокее греческое население восстало, изгнало генуэзцев и передалось Андронику (1340). Но это был последний успех византийцев в данном регионе. В 1346 г. генуэзская эскадра под командованием Симона Виньози отобрала у них Хиос и обе Фокеи, Старую 18 сентября, а Новую — 20 сентября. Правда, через два года византийцы вернули обе Фокеи (1348). Но последнее слово все-таки осталось за генуэзцами. Они снова овладели Фокеями: первой в 1351 г., второй в 1358-м. Упорство горстки купцов одержало верх над жалкой «Ромейской державой».
Отныне, окончательно став хозяйкой Хиоса и Фокеи, генуэзская Синьория передала доходы и управление ими арматорам и капитанам эскадры, которая их завоевала. Лица, о которых идет речь, составили по этому поводу акционерное общество «Маона», или «Магона», призванное защищать их права и собирать для них доходы. Почти все члены «Магоны» — магоны или магонези, как их называли, — поселились на Хиосе как купцы, банкиры, рантье, поделив все общественные должности в финансах и администрации. Генуэзские губернаторы Хиоса и Фокеи (они носили титул подеста) назначались Синьорией Генуи по представлению магонов. Основу богатства «Магоны» составляли квасцовые рудники и плантации мастичного дерева на Хиосе. Мастичное дерево, чья смола шла на производство мастики, в то время очень высоко ценилось. «Магона» ежегодно продавала 120 центнеров мастики на Запад, 114 в азиатский Левант и Египет, а 200 в Романию. Ежегодный доход магонези составлял 19 530 фунтов. Хиос также производил пользующийся спросом шелк. В 1329 г. доходы «Магоны» достигли, как утверждают, 120 тысяч золотых иперпиров. По банковскому соглашению «Старая Магона» в 1358 г. уступила место «Новой Магоне», другой компании, основанной на тех же принципах. С 1362 г. члены «Магоны» приняли название джустиниани по дворцу Джустиниани в Генуе, собственности компании, помимо Хиоса и Фокеи, а также островков Энусе (сегодня Спальматори, восточнее Хиоса) и Санта-Панагия.
Отметим, что в точности ту же самую систему Генуя применит на острове Крит после завоевания в 1373 г. Фамагусты. «Магона Кипри» станет копировать методы хиосской «Магоны». В обоих случаях это будет методичная эксплуатация страны крупной колониальной компанией.
Расширение владений генуэзцев этим не ограничилось. Пришедшая в полный упадок Византийская империя сама добровольно уступала в концессию территории, оговаривая сохранение своего сюзеренитета над ними, которые, впрочем, на практике отчуждались полностью. В 1355 г. византийский император Иоанн V, в награду за службу, оказанную ему генуэзцем Франческо Гаттилузио, вместе с рукой своей сестры Марии отдал ему остров Лесбос. Так была основана насчитывающая пять представителей «династия» Гаттилузио, правившая Лесбосом с 1355 по 1462 г. Ее разумное управление принесло острову реальное процветание. Франческо Гаттилузио (ум. 1401) укрепил владение его земляками, хиосскими магонами, старым городом Фокея. Его брат и преемник Никколо приобрел (в 1384 или, скорее, до 1384 г.) город Энос на фракийском побережье. Третий Гаттилузио, Дорино (1427), добился от византийцев уступки островов Лемнос (Сталимена) и Тасос. Энос стал владением младшей ветви семьи Гаттилузио. Второй сеньор из этой ветви, Паламеде Гаттилузио (1409–1455), в свою очередь, заставил византийцев отдать ему в качестве фьефа острова Имброс и Самофракия, крайне важные для контроля над проливами.
Итак, к середине XIV в. генуэзцы стали, в разном качестве, властителями островов Тасос, Самофракия, Имброс, Лемнос, Лесбос, Хиос и Фокеи в Ионии. Они доминировали в северной и восточной частях Эгейского моря. Если прибавить к этому Перу на Босфоре, Фамагусту на Кипре, а также фактории в Крыму, на Черном море, о которых мы поговорим позже, становится понятна значительность этой генуэзской империи Леванта. А если к этому добавить, что в то же самое время венецианцы стали властителями Киклад, Эвбеи, Крита, многочисленных опорных пунктов в Пелопоннесе, то придется признать, что итальянская талассократия в эту эпоху восстановила основные позиции афинской морской империи V в. Но под это блестящее положение была подложена мина изнутри. Несмотря на усиливавшуюся с каждым днем турецкую угрозу, генуэзские колонии не остались в стороне от непрекращающихся войн между итальянскими республиками. В 1379 г. венецианская эскадра опустошила Фокею и Хиос. Хуже того: как мы видели на примере Перы, генуэзские колонии без колебаний поднимали открытый мятеж против их метрополии. В 1408 г., когда Генуя перешла под власть Франции, «Магона», отказавшись следовать за изгибами политики матери-родины, провозгласила свою независимость, и понадобилось вмешательство генуэзского адмирала Коррадо Дориа, чтобы вразумить Хиос (1409). Затем возобновилась борьба с венецианцами, тем более опасная, что по Кикладам и Криту они были ближайшими соседями венецианских владений в Ионии. В 1431 г. венецианская эскадра под командованием Андреа Мочениго вновь атаковала Хиос, но магоны, сплотившись вокруг генуэзского подеста Раффаэлло ди Монтальдо, сумели отразить нападение.
Это первенствующее положение, это горделивое доминирование на морях со всеми вытекающими из него экономическими привилегиями разом оказались под вопросом после взятия Константинополя турками (1453). Несмотря на свою готовность платить Порте все более и более тяжелую дань, генуэзские колонии оказались обречены. Турки почти сразу овладели Старой Фокеей (1455) и Новой Фокеей (1458), чуть позже изгнали последнего Гаттилузио с Лесбоса (1462) и, в конце концов, отобрали у хиосской «Магоны» остров Самос (1475). Что же касается самого Хиоса, турки ценой признания тесной вассальной зависимости оставили его за «Магоной» еще почти на век, но он же не был свободной колонией в чужой земле; он стал обыкновенной купеческой конторой, которую генуэзцы использовали благодаря терпимости султана, платя за нее половину получаемой ею прибыли. В 1566 г. терпимость Порты наконец закончилась, и она окончательно аннексировала Хиос.
Итальянская колонизация в Крыму в XIII–XIV вв. напоминает греческую колонизацию в тех же регионах в Античности. С VI в. до н. э. на таврических берегах возникли ионийские колонии (главным образом милетские), были основаны Пантикапей, или Боспор (Керчь), его визави Фанагория (на Таманском полуострове) и Феодосия, в то время как дорийцы (мегарийцы) основали Херсонес (Севастополь). Эти эллинские колонии сохранялись весь греко-римский период, и потомки их основателей позволили византийцам сохранять на южном побережье Крыма губернаторство, или фему Херсон, также называемую Готией по готскому населению, оставшемуся в ней с IV в. н. э. Во внутренних районах Крыма, как и более северных южнорусских степях, сменяли друг друга различные кочевые орды: готы в IV в., гунны в V в., хазары в VII в. В XIII в. пришли монголы-Чингизиды, основавшие в Южной России Кипчакское ханство (позднее Золотая Орда).
С монгольскими ханами Кипчака генуэзцам пришлось иметь дело первыми. Это было время, когда союз с императором Михаилом Палеологом обеспечивал Генуэзской республике, через контроль над проливами, господство на Черном море. В не установленную точно дату — между 1266 и 1289 гг. — генуэзцы получили от ханов Кипчака право организации фактории в Кафе, на юго-восточном берегу Крыма, возле современной Феодосии. Первые колонисты принадлежали к семье дель Орто, которая с некоторых пор пользовалась особым положением. Как показал Георге Братиану[340], начала этой колонизации весьма неопределенны. Первым известным нам генуэзским консулом в Кафе был некий Альберто Спинола, чья деятельность, вероятно, проходила ранее 1285 г. Но генуэзцы здесь были не одни. Со своей стороны венецианцы основали факторию в Солдайе (Сугдее или Судаке). Очень скоро здесь, как и всюду, проявилась взаимная враждебность между генуэзцами и венецианцами. В 1296 г. венецианский адмирал Джованни Соранцо изгнал из Кафы генуэзцев, но те вновь овладели ею в 1299 г. Но главной угрозой, нависшей над итальянскими колониями, были монголы, всегда подверженные резким сменам настроения, из-за которых они могли в любой момент отменить концессии и выгнать западноевропейцев. Что и произошло в 1308 г.: хан Кипчака Тохта взял Кафу и заставил генуэзцев убраться оттуда.
Казалось, итальянская колонизация Крыма уничтожена навсегда. Не будем забывать, что монголы Кипчака в ту пору находились в апогее своего могущества, что они поставили в тесную вассальную зависимость от себя русские княжества, и вся Восточная Европа трепетала перед ними. Но Крым представлял слишком большую важность для торговли, чтобы генуэзцы так легко от него отказались. Отсюда они вывозили меха из Северной России, пшеницу с Украины, соленую рыбу из Азовского моря и Волги, шелк и пряности с Дальнего Востока, а также кипчакских рабов для египетских мамелюков. Будучи хорошими купцами, они решили подождать, пока пройдет гроза и сменится царствование. После смерти Тохты два генуэзских посла, Антонио Грилло и Никколо ди Пагана, явились к его преемнику, хану Узбеку, выпрашивать разрешение на восстановление их колонии. Видимо, они проявили большую ловкость и продемонстрировали монголам их собственный интерес в возобновлении торговых связей, поскольку Узбек дал согласие, и в 1316 г. мы видим факторию в Кафе вновь процветающей.
Интерес Генуи к ее крымским факториям усиливало то, что привилегированное экономическое и политическое положение при дворе Палеологов обеспечивало ей, через ее колонию Перу, контроль над проливами, следовательно, морскую и торговую гегемонию в Черном море. Поэтому для лучшей централизации и управления всеми делами, относящимися к этому сектору, она создала у себя настоящую комиссию по управлению крымскими колониями, Оффиция Газарии (Officium Gazariae), названную так по имени хазар, жителей страны в VIII–IX вв. Оффиции Газарии подчинялся генеральный консул в Кафе.
В то время Крым, как и в греко-римскую эпоху, стал перевалочным пунктом, через который западные товары попадали на азиатскую землю. Оттуда они по великим русским рекам отправлялись навстречу товарам с Севера и Дальнего Востока. Особенно итальянских купцов интересовал район низовий Дона, где во времена хазар стоял торговый город Саркел (Белая Вежа русских летописей). В 1320–1330 гг. хан Узбек уступил генуэзцам, а затем (1332) венецианцам фактории в Тане, возле Азова, у устья Дона, на южном берегу реки. Пеголотти по этому случаю дает нам ценный перечень товаров, экспортировавшихся из Таны в Венецию: пшеница и воск с Украины, пряности, привезенные караванами из Восточной Азии, беличий и другие меха, взамен чего венецианцы привозили шерстяные сукна, льняные ткани, олово, медь.
Хан Узбек, поселив венецианцев и генуэзцев у конечного пункта караванных троп, у этих «ворот Азии», исполнил их самые заветные мечты. Но очень скоро отношения между итальянскими поселенцами и монгольской властью испортились. В 1343 г., в результате стычки, происшедшей в Тане между итальянскими торговцами и «татарами» (так западноевропейцы называли монголов), ханские чиновники разгневались и выгнали из города всех итальянцев. Это «закрытие Центральной Азии» повлекло самые серьезные экономические последствия. В Византийской империи тут же возник дефицит зерна и соленой рыбы, а в Италии цены на шелк и пряности разом взлетели вдвое, что доказывает важность караванной торговли между Дальним Востоком и Черным морем через Тану, равно как и морской торговли через Азовское море и Босфор.
Татары не ограничились этими экономическими мерами. Хан Джанибек, сын и преемник Узбека, осадил генуэзскую колонию Кафа, но был отбит с потерями (1344). Второй поход Джанибека на Кафу в 1345–1346 гг. тоже провалился[341]. В 1347 г. Джанибек, испытавший на себе воинскую силу западноевропейцев, наконец согласился на возобновление торговли через Тану, правда с серьезным повышением таможенных сборов (5 % против 3 %).
Едва был заключен мир с татарами, как возобновились стычки между венецианцами и генуэзцами. Генуя, владевшая собственно Кафой и чувствующая себя (недавние события это подтвердили) в безопасности в этом надежно укрепленном городе, хотела бы заставить венецианцев в обязательном порядке заходить в ее порт, вместо того чтобы следовать прямо до Таны. Таким образом, венецианцы становились бы данниками генуэзцев по всей своей крымской торговле, тогда как в Тане генуэзцы и венецианцы, по желанию хана, находились практически на равных правах. Естественно, венецианцы отвергли такие притязания, что стало предлогом для новой войны между двумя итальянскими республиками (1348–1355). После заключения в 1355 г. мира венецианцы продолжили свою прямую торговлю с Таной. Венецианский посланник Андреа Веньер добился от татар права организовать торговлю в портах Калитра (Коктебель) и Провато (1356, 1358). В целом венецианцы сорвали планы Генуи занять в Крыму привилегированное положение.
Но успехи генуэзцев были еще больше. Во-первых, вспомнив опыт 1344–1346 гг., они решили сделать свои позиции неуязвимыми и защититься от любой татарской агрессии. Их консул, Гоффредо ди Дзоальи, построил систему фортификационных сооружений в Кафе. В этом выдвинутом далеко вперед передовом посту латинской цивилизации защищаться приходилось не только со стороны степи, но и с моря. В 1361 г. Кафе пришлось отражать морскую атаку синопских турок. Впрочем, анархия, в которую вскоре погрузилось Кипчакское ханство, и последовавший за ней упадок орды позволили генуэзцам перейти в наступление. 19 июля 1365 г., в консульство Бартоломео ди Джакопо, они отняли у татар город Солдайю (Судак): блестящая военная операция, увеличившая площадь их колонии вдвое. Развивая успех, они, в консульство Джанноне дель Боско, добились от татар передачи им, помимо этого города, всего побережья от Солдайи до Чембало (нынешней Балаклавы), включая сюда сам Чембало и Ялту (договоры от 28 ноября 1380 и 23 февраля 1381 г., подтвержденные 12 августа 1387 г. представителями хана Тохтамыша, принявшего генуэзских послов Джентиле деи Гримальди и Джанноне дель Боско). Таким образом они стали хозяевами большей части Южного берега Крыма, то есть бывшей византийской фемы Херсон.
Это был апогей генуэзской «Газарии». Опираясь на хорошо укрепленные города Кафа и Солдайя и заручившись поддержкой коренного христианского населения — греков и германцев «Готии», она пользовалась здесь, как и в Византии, упадком хозяев страны. В столь благоприятных условиях благосостояние росло быстро. Через век, к моменту своего падения, одна только Кафа насчитывала не менее 70 тысяч жителей. Городские укрепления были завершены консулами Джакопо Спинолой, Пьетро Газаро и Бенедетто Гримальди (1384–1386). Укрепления Солдайи были достроены в 1414 г. Минимум местной административной централизации дополнил эти военные предосторожности: генуэзский консул Кафы имел старшинство над другими представителями матери-родины в Крыму. С другой стороны, генуэзцы привнесли свои муниципальные институты, и коммуна Кафы, статус которой изменялся много раз (10 апреля 1398 г., 28 февраля 1419 г.), пользовалась весьма широкой автономией.
В крымских колониях, так же как в Греции и на Кипре, следовало опасаться трений между приверженцами римского и греческого обрядов. Похоже, что этого не произошло. Очевидно, близость татар и изоляция этой горстки христиан, забравшихся на край монгольской Азии, заставили их абстрагироваться от теологических разногласий. Греческое население бывшей фемы Херсон и его духовенство, видимо, жили в полной гармонии с генуэзцами и его духовенством, которые не чинили им никаких конфессиональных препятствий. К тому же греки были частично допущены к управлению местными делами. Нам известно, что они, вместе с генуэзцами, присутствовали в некоторых административных и торговых комиссиях. Что же касается татар, проживавших в генуэзских концессиях, отношения с ними были более деликатными. В принципе они находились под юрисдикцией своих соотечественников, носивших титул тудун, но подчиненных генуэзскому консулу. Инциденты, возникавшие между татарами и генуэзскими колонистами, неоднократно перерастали в серьезные конфликты.
Активность итальянских морских республик не ограничивалась этой чисто генуэзской колонией в Крыму. За пределами полуострова Тана, в устье Дона, возле современных городов Азов и Ростов, оставалась чисто татарской территорией. Это был татарский город, но город, открытый латинским купцам, как генуэзским, так и венецианским: Венеция, старательно обходившая генуэзский порт Кафу, каждый год направляла в Тану флотилию из шести — восьми торговых кораблей.
Это процветание, как мы видели, частично было вызвано упадком татарского Кипчака и их ханов-Чингизидов. Ситуация изменилась, или чуть не изменилась, когда в Кипчакское ханство вторгся и опустошил его трансоксианский завоеватель Тамерлан. Разгромив ханов Кипчака, Тамерлан атаковал если не генуэзские владения на Южном берегу Крыма, то, по крайней мере, открытый город Тану. Осенью 1395 г. он взял и разрушил Тану, а всех ее жителей-христиан обратил в рабство. После его ухода венецианцы восстановили свой квартал и склады, но торговля города пострадала из-за разрушений, произведенных Тамерланом внутри Кипчакского ханства, в частности от разрушения монгольской столицы Сарай в низовьях Волги.
С 1253 по 1395 г. Сарай был одним из важнейших перевалочных пунктов трансазиатской торговли, конечной остановкой караванных троп, идущих из Пекина и Самарканда, крупнейшим рынком, питавшим Тану и Кафу. Его жестокое разрушение Тамерланом нарушило черноморскую торговлю и стало причиной обеднения итальянских колоний. Кроме того, пример Тамерлана как будто предвещал возвращение наступательного порыва варварства. В 1410 г. хан Кипчака Пулад-бек снова внезапно захватил Тану, разграбил ее склады и захватил в плен всех венецианцев, которых там нашел (10 августа 1410 г.). Но Республика Святого Марка, отделенная от Кафы генуэзским владычеством, не могла оставить Тану, не отказавшись от любой торговли с монгольским миром. Несмотря на потери (600 постоянных жителей убито, 200 тысяч дукатов убытков), венецианцы, когда гроза миновала, в очередной раз восстановили свои торговые конторы. Замечательный пример упорства, характерного для Венецианской республики.
Что же касается генуэзской колонии в Кафе, мощные укрепления и удаленность от степи обеспечивали ей относительную защиту от подобных катастроф. Пользуясь этим спокойствием, она попыталась расшириться в направлении Кубани. Возле устья реки генуэзцы устроили факторию Копа, или Куба, рядом с Анапой. Там по весне они закупали соленую рыбу и икру, поступавшие от местных рыбаков. В Керченском проливе, в Мартеге, близ Тамани, неподалеку от древней Фанагории, обосновалась генуэзская семья Гизольфи, чья синьория, хотя и наследственная, тем не менее подчинялась консулу в Кафе. Мы видим здесь возникновение генуэзского княжества, в чем-то аналогичного княжествам семьи Дзаккариа на Хиосе, семьи Каттанеи в Фокее или Гуттилузио на Лесбосе, но гораздо жестче подчиненного колониальной администрации метрополии. Напротив, на крымском берегу, в Воспоро, возле Керчи, древней Пантикапеи, генуэзцы в 1429 г. располагали еще одной факторией. Так, генуэзская колонизация завладела не только давними мегарийскими колониями Южного берега, но и милетскими колониями восточного побережья.
Эта колониальная экспансия была возможной лишь до тех пор, пока ее терпели хозяева степи. С этой точки зрения и вопреки тому, что можно было бы предположить, распад Кипчакского ханства стал для генуэзцев бедой. На его обломках около 1430 г. образовалось местное татарское ханство — Крымское (с династией Гиреев), намного более фанатично-мусульманское, которое начало оказывать серьезное давление на кафскую колонию. В это же время проявилась, вероятно, впервые, некоторая неприязнь греческого населения Готии к его итальянским господам. В 1433 г. греческое население Чембало (Балаклавы) восстало против генуэзцев и изгнало их. В 1434 г. Генуя направила эскадру с экспедиционным корпусом под командованием Карло Ломеллино, который отбил Чембало, но потерпел поражение возле Солгата (Старый Крым) от крымского хана Хаджи-Гирея, ибо татары не упустили возможности воспользоваться этой смутой.
Здесь, как и на Эгейском море, взятие Константинополя османами (1453) прозвучало похоронным звоном для генуэзского владычества. Контролируя Босфор и Дарданеллы, Порта могла закрыть или, по меньшей мере, серьезно затруднить итальянским кораблям вход в Черное море. Это море, которое в течение полутора веков являлось «генуэзским озером», в любой момент могло стать недоступным для кораблей республики. Крымский хан Хаджи-Гирей тут же попытался использовать падение Константинополя в своих интересах, заключив против генуэзцев союз с султаном Мехмедом II. Сформированная таким образом коалиция могла атаковать генуэзскую колонию с двух фронтов: в июле 1454 г. османы напали на Кафу с моря, тогда как Хаджи-Гирей осадил ее с суши. Однако в этот раз город спасся, согласившись платить ежегодную дань.
В самой Генуе понимали серьезность положения. Синьория чувствовала свою как финансовую, так и военную неспособность сколь-нибудь продолжительное время удерживать крымские колонии. Она прибегла к паллиативу: создало акционерное общество — только из генуэзцев, разумеется, — Офис, или Банк ди Сан-Джорджо, которое в действительности было ассоциацией кредиторов государства, возглавляемой советом из восьми протекторов.
Это был один из самых любопытных экспериментов в колониальной истории, какие только можно встретить. Ввиду того что генуэзское государство дурно управляло колониями, оно объявило о своей неспособности и передало бразды правления синдикату банкиров, убежденное, что тот, благодаря привычке к делам, сможет хотя бы восстановить в угрожаемой колонии дисциплину. 15 ноября 1453 г. дож Пьеро ди Кампофрегозо оформил эту передачу официально. Но турки установили на Босфоре такую эффективную блокаду, что практически прервали сообщение между банком и его новой колонией. Представители банка наконец сумели прорвать блокаду, чтобы отправить в Кафу подкрепления, акционеры согласились открыть свои сундуки, и султан пошел на мировую, установив дань в 3000 дукатов (1455).
Крым в генуэзскую эпоху
Но это была лишь отсрочка. Даже для Банка ди Сан-Джорджо дело показалось плохим. Закрытие турками проливов или, по крайней мере, требование подвергать любое проходящее через них судно досмотру наносило крымской торговле огромные убытки. В финансах Кафы очень скоро обнаружился страшный дефицит. В таких условиях протекторы Банка ди Сан-Джорджо, чтобы не раздражать своих акционеров, могли лишь пойти на значительные расходы с целью серьезно вооружить Кафу. Бдительность и ловкая дипломатия протекторов даже обеспечили крымской колонии несколько лет порядка и передышки. Но в 1475 г. генуэзцы Кафы совершили ошибку, неудачно вмешавшись в распри между татарами, и султан Мехмед II, только и ждавший подобного случая, воспользовался данным предлогом для вмешательства. Ввиду огромного неравенства сил сторон сопротивление генуэзцев было слабым. 2 июня 1475 г. османская эскадра начала осаду Кафы, а уже 6-го защитники капитулировали. Латинское население, лишившись имущества, было депортировано в Константинополь. Генуэзская колония в Солдайе защищалась лучше и была принуждена к сдаче голодом. Заккариа Гизольфи, генуэзский сеньор Матреги, бросил город и сумел перебраться в Россию. В Крыму ничего не осталось от былой генуэзской колонизации, как в Святой земле ничего не осталось от давней франкской колонизации, как скоро ничего не останется на Кипре и в Греции от латинской колонизации…
Среди всех превратностей жизни латинского Востока история госпитальеров, или рыцарей Госпиталя святого Иоанна Иерусалимского, являет пример непрерывности со второй четверти XII в. до наших дней. И это несмотря на то, что история его полна страшных катастроф, за которыми, правда, всегда следовали чудесные возрождения.
После падения последних франкских городов в Сирии (1291) госпитальеры еще около десяти лет удерживали островок Руад (Арад) к югу от Тартусы, откуда наблюдали за побережьем Святой земли, но в 1302 г. были изгнаны оттуда арабским флотом. Они остались без земельных владений, хотя король Кипра Анри II (1285–1324) поселил их у себя в Лимасоле. Они могли бы кончить плачевно, как тамплиеры, став, по их примеру, банкирами, являясь предметом страха или ненависти многих монархов. Реформа, проведенная их великим магистром Гийомом де Вилларе (1296–1302), восстановила религиозный и моральный дух ордена, а также возобновила его активность в то время, когда ликвидация соперничающего с ним ордена Храма, часть имущества которого госпитальеры унаследовали (1312), увеличила их могущество и богатство.
Итак, орден госпитальеров был готов к новым сражениям, когда получил нежданный подарок судьбы, отголосок спустя сто лет Четвертого крестового похода: в правление великого магистра Фулька де Вилларе (1305–1319), племянника и преемника Гийома, госпитальеры завоевали у византийцев остров Родос. Высадившись на острове в июле 1305 г., они, после продолжительной осады, 15 августа 1308 г. принудили к сдаче Родосский замок. Одновременно с главным островом госпитальеры — «родосские рыцари», как их будут отныне называть, — стали хозяевами и соседних островков: Пископии (бывший Телос, ныне Тило), Нисирос и Кос (Ланго).
Завоевание Родоса, признаем это, ни в коей мере не оправдывалось с правовой точки зрения. Подобную акцию — захват в мирное время земли Византийской империи просто потому, что она понравилась агрессору, — не могли узаконить никакие крестоносные мотивы. Зато со стратегической точки зрения оккупация Родоса свидетельствовала о поразительной предусмотрительности. С Родоса госпитальеры контролировали Восточное Средиземноморье, следя одновременно за Эгейским морем и за Египетским, угрожая Александрии, внушая страх турецким эмиратам анатолийского побережья и протягивая руку помощи кипрским Лузиньянам, кикладским венецианцам и хиосским генуэзцам. Тем самым они успешно осуществляли связь христианских сил. Они принимали участие во всех попытках новых крестовых походов, предпринимавшихся на протяжении XIV в. В правление великого магистра Элиона де Вильнёва (1319–1346) их флот, силами шести галер, под командованием приора Ломбардии Жана де Бьяндрата, соединился с четырьмя папскими галерами под командованием генуэзца Мартино Дзаккарии, венецианской эскадрой из пяти галер под командованием Пьетро Дзено и кипрскими кораблями (четыре галеры) под командованием Эдуара де Божё. С другими кораблями, венецианскими и каталонскими, набралось около тридцати галер. Эта армада, главнокомандующим которой был венецианец Пьетро Дзено, атаковала город Смирну на территории турецкого эмира Айдына Умурбека. 28 октября 1344 г. союзники овладели Смирной, которую затем передали под охрану госпитальеров, построивших в ней, в порту, возле будущего здания таможни, форт Сен-Пьер; верхний замок, напротив, остался в руках эмиров Айдына.
Следующий великий магистр, Дьедоне де Гозон (1346–1353), которому легенда приписывает повторение подвига святого Георгия (бой с чудовищным драконом), сделал более полезное дело, помешав османам закрепиться на острове Имброс, ключе к Дарданеллам (морское сражение в мае 1347 г.). При великом магистре Раймоне Беранже, провансальце, управлявшем орденом с 1365 по 1374 г., десять галер родосских рыцарей присоединились к королю Кипра Пьеру I и приняли с ним участие в эфемерном походе на Александрию, о котором мы говорили выше (10–11 октября 1365 г.)[342]. При великом магистре Робере де Жюйи, или Жюйаке (1374–1377), Святой престол окончательно присоединил Смирну к владениям ордена (1374), который фактически являлся единственной силой, способной выполнить трудную задачу удержания города, потому что Смирна могла «дышать» только через море, ибо с суши была постоянно осаждена айдынскими турками.
Великий магистр Хуан Феррандес де Эредиа (1377–1396), энергичный и образованный арагонец, предстает перед нами как неординарная личность, попытавшаяся повести защиту христианства — и свой орден вместе с ней — новыми дорогами. Очевидно считая остров Родос слишком маленьким для своих амбиций, он задумал дерзкий проект: перенесение центра деятельности госпитальеров в латинские владения на Пелопоннесе. С этой целью он арендовал на пять лет у Жанны I Неаполитанской княжество Морейское, вернее, то, что от него еще оставалось (западная часть Пелопоннеса; 1377–1381). Но мы видели, что, изгнав албанцев из города Лепанто, он неразумно углубился в эту страну и был взят ими в плен у города Арта (лето 1378 г.). Албанцы, в те времена обычные бандиты, хотя и были христианами, продали его туркам, но через несколько месяцев он сумел выкупиться на свободу и вернулся на Родос. Несмотря на эту неудачу, Эредиа продолжал проявлять интерес к греческим делам, приказав перевести в 1393 г. на свой родной арагонский язык «Книгу о завоевании Мореи»; эта Libro de los fechos et conquistas представляет особую ценность своими оригинальными добавлениями XIV в.
Идеи Эредии стали предметом дискуссии среди историков. Как оценивать его проект переноса в Грецию штаб-квартиры его ордена? Одни полагают, что, остававшиеся длительное время неуязвимыми на Родосе, госпитальеры были бы ослаблены, вмешавшись в дела Мореи, в шедшую там непрерывную войну между греками и латинянами. Другие на это отвечают, что орден мог бы военным путем покончить с Мистрийским деспотатом, объединить полуостров и с большими шансами возобновить борьбу против турок. Ведь христианские владения на завоевание их турками обрекала раздробленность, распыление суверенитета, которым они были подвержены. Но требовалось, чтобы греки искренне признали латинское доминирование. Однако жизнь буквально через несколько лет показала преемнику Эредии, какую ненависть они питали к франкократии.
После неудачи реализации этого дерзкого плана госпитальерам оставалось лишь предоставлять свой меч на службу любой священной войне. Так было со следующим великим магистром, Филибером де Найаком (1396–1421), который вместе с цветом рыцарства принял участие в несчастном Никопольском крестовом походе (сентябрь 1396 г.). Затем Филибер де Найак вернулся к проектам Эредии относительно Пелопоннеса и даже был на пороге их осуществления. В 1400 г. он купил у Феодора Палеолога, деспота Мистры (удивительно, что тот пошел на такую сделку), Коринф и саму Мистру, но он не учел чувств греческого населения, предмета данной сделки, с которым их правитель не потрудился посоветоваться. В своей ненависти к римской церкви и латинству мистрийские греки решительно отказались принимать подобную передачу территорий. Перед лицом народного недовольства, грозившего вылиться во всеобщее восстание, госпитальеры не осмелились даже высадиться в Мистре. Что же касается Коринфа, где они все-таки обосновались, они сами поняли, что им остается лишь одно: продать его обратно грекам (1404). Больше к этому проекту не возвращались…
Для будущего латинского Востока и общей защиты христианства можно пожалеть о провале политики Феррандеса де Эредии и Филибера де Найака. Если бы им удалось заменить россыпь латинских и греческих княжеств, поделивших эллинскую территорию, стабильной структурой, каковую представлял из себя орден, если бы они смогли добиться принятия их греками и объединить под своими знаменами разрозненные христианские силы, возможно, они смогли бы оттянуть роковой момент. Их неудачная попытка обосноваться в Греции заставила их преемников ограничиваться своим островным владением, слишком узкой базой на периферии большой истории.
Как мы уже знаем, с 1344 г. Смирна находилась в руках госпитальеров. Но там, так же как венецианские фактории на Азовском море, все перевернуло тимуридское завоевание. В 1402 г. Тамерлан, разгромив османов при Анкаре, осадил крупный ионический порт. Укрепления Смирны, правда, были реставрированы в 1398 г., а адмирал ордена Буффило Паницати в том же 1402 г. проинспектировал подготовку к обороне и привел подкрепления: гарнизон теперь насчитывал 200 рыцарей под командованием брата Иниго д’Альфаро. Но даже после принятия этих предосторожностей город не мог долго противостоять огромным силам, которыми располагал противник. Несмотря на чудеса храбрости, проявленные защитниками, Смирна была взята Тамерланом и полностью разрушена (декабрь 1402 г.). Все рыцари, все христиане, попавшие к нему в руки, были убиты. От смерти спаслись лишь те, кто смог бежать на кораблях.
Отметим, что в этом, со стороны Тамерлана, было своего рода религиозное обязательство (или лицемерие). Фанатичный мусульманин, он тем не менее в битве при Анкаре на долгие годы уничтожил Османскую империю, щит ислама против христианства. Так что хотел он того или нет, но, победив султана Баязида, он спас Константинополь. Чтобы избавиться от упреков в этом, ему надо было истребить христиан. А можно ли было найти более удобный повод, чем Смирна — крепость, которую долго и безуспешно осаждали малоазиатские турки?
Найак попытался компенсировать эту потерю, заняв древний город Галикарнас, нынешний Бодрум, возле которого построил форт Сен-Пьер — слабое утешение после такой потери.
Разгром Смирны говорил о том, что времена изменились. До сих пор со своего неприступного острова рыцари угрожали всему мусульманскому побережью. Отныне самому Родосу предстояло испытать на себе атаки турецкого мира. При великом магистре Жане де Ластике (1437–1454) на остров трижды нападали египетские мамелюки (1440, 1442, 1444). Правда, их всякий раз отбивали. Но в последний год правления Ластика турками был взят Константинополь (1453), теперь их главной целью стал Родос. В правление Жака де Мийи (1454–1461) разразилась буря. Орден навлек на себя гнев Мехмеда II, отказавшись, несмотря на падение Константинополя, платить ему дань. Но посланная султаном против Родоса эскадра потерпела поражение (1455). Мехмед II не отступил. В правление великого магистра Пьера д’Обюссона (1476–1503) он направил против Родоса более значительный экспедиционный корпус численностью в 50 тысяч человек, на сотне кораблей, с мощной артиллерией (1480). Штурмы, начавшись в последних числах мая, продолжались почти без перерывов до сентября. Неукротимая энергия Пьера д’Обюссона, героизм рыцарей, а также лояльность греческого населения, о которой здесь не стоит забывать, обеспечили победу. Турки отступили, потеряв 9000 человек убитыми и 15 тысяч ранеными. Пьер д’Обюссон, в благодарность за спасение города, приказал построить на Родосе церковь Сент-Мари-де-ла-Виктуар (Святой Марии Победной).
Оборона Родоса, имевшая место через двадцать семь лет после падения Константинополя, стала первой серьезной неудачей османов на их победном пути. Царствование Мехмеда II хронологически заключено между этим триумфом и этой неудачей. И это полностью заслуга рыцарей-монахов, чьи предшественники под знаменем иерусалимских королей побеждали тогдашних турок-сельджуков, а сейчас остановили прежде всюду побеждавших османов.
Финал драмы был отложен еще на сорок два года. Он наступил в то время, когда великим магистром был Филипп Вилье де л’Иль-Адан (1521–1534). Сулейман Великолепный лично возглавил осаду Родоса (июль 1533 г.). После героической обороны Вилье де л’Иль-Адан вынужден был согласиться на сдачу (22 декабря). Сулейман, повторяя, сам того не ведая, жест Саладина в 1187 г., принял старика обходительно и позволил ему покинуть Родос с воинскими почестями, в сопровождении всех его подчиненных. В 1530 г. император Карл V уступил госпитальерам остров Мальту, где они начали новую жизнь и хозяевами которого оставались вплоть до завоевания острова Бонапартом в 1798 г.
За 214 лет владычества на Родосе (1308–1522) госпитальеры покрыли столицу острова постройками. Собор Сен-Жан (Святого Иоанна), начатый в 1310 г., имеет признаки каталонского и южноитальянского зодчества. Маленькая церковь Сент-Катрин (Святой Екатерины; мечеть Кантури), построенная в 1330 г., сразу напоминает французскую готику Святой Анны в Фамагусте, а окна с пламенеющими решетками заимствованы в Англии.
Следует еще упомянуть Дворец великих магистров, перестроенный Пьером д’Обюссоном (1476–1503), Кастелянство, или Торговый суд, Госпиталь для паломников, вероятно начатый в 1439 г. великим магистром Жаном де Ластиком и, очевидно, завершенный под руководством командора Клуэ в 1473 г.; наконец, различные монументальные ворота, такие как Морские ворота, по бокам которых стоят две круглые башни с машикулями, напоминающие главные ворота Вильнёв-лез-Авиньона.
Как известно, орден делился на восемь «языков» или «наций»: Французский, Овернский, Прованский, Итальянский, Арагонский, Кастильский, Германский и Английский. Этим «языкам» принадлежали странноприимные дома. Лучше всего сохранился французский дом, очевидно отреставрированный после великой осады 1480 г., над дверью которого имеется надпись 1492 г. и имя великого приора Эймери д’Амбуаза. Прованский дом, наряду с гербовым щитом с лилиями, имеет абрис герба Каретто, великого магистра с 1513 по 1521 г.
Защита крепостных стен была разделена по секторам, закрепленным за различными «языками»: французский «язык» оборонял стену от башни Найак до Амбуазских ворот; германский «язык» от Амбуазских ворот до башни Сен-Жорж; овернский «язык» от башни Сен-Жорж до Испанской башни; арагонский «язык» от Испанской башни до башни Сент-Мари; английский «язык» от башни Сент-Мари до башни Сен-Жан; прованский «язык» от башни Сен-Жак до Итальянской башни; итальянский «язык» от одноименной башни до места, где стена поворачивает к торговому порту. Наконец, кастильский «язык» должен был защищать Французскую башню с ее дамбой и укрепления большого порта, от башни Сент-Катрин до башни Найак. Там он смыкался с французским «языком».
ЛАТИНСКИЕ ДИНАСТИИ РОМАНИИ И ГРЕЦИИ
Латинская Константинопольская империя
Бодуэн I, граф Фландрский 1204–1206
Анри I де Эно (или Анри д’Ангри) 1206–1216
Пьер де Куртене 1216–1218
Робер де Куртене 1219–1228
Бодуэн II 1228–1261
Жан де Бриенн, соправитель 1231–1237
Королевство Фессалоникское
Бонифаций Монферратский 1204–1207
Деметриос Монферратский 1207–1222
Княжество Ахейское или Морейское
Гийом де Шамплит 1205–1209
Жоффруа I де Виллардуэн (бальи в 1209–1210) 1210 — ок. 1229
Жоффруа II де Виллардуэн ок. 1229–1246
Гийом де Виллардуэн 1246–1278
Изабелла де Виллардуэн 1278–1307
супруга Флорана де Эно, ставшего по браку князем Морейским 1289–1297
затем Филиппа Савойского, ставшего по браку князем Морейским 1301–1307
Филипп I Анжу-Тарентский 1307–1313
Матильда де Эно 1313–1318
супруга Луи Бургундского, ставшего по браку князем Морейским 1313–1316
Жан Анжуйский, граф де Гравина 1318–1332
Катрин де Валуа 1332–1346
Робер II Анжу-Тарентский 1346–1364
Мария де Бурбон, вдова Робера II 1364–1369
Филипп III Анжу-Тарентский 1370–1373
Королева Жанна Неаполитанская 1374–1382
Жак де Бо (представляемый Наваррской компанией) 1382–1383
Пьер де Сен-Сюперан, командир Наваррской компании 1383–1402
Чентурионе II Дзаккариа 1404–1428
Герцогство Афинско-Фиванское
1. Дом де ла Рош
Отон де ла Рош, сеньор Афинский 1205–1225
Ги I (в 1260 принял титул герцога) 1225–1263
Жан 1263–1280
Гийом 1280–1287
Ги II 1287–1308
Готье де Бриенн 1309–1311
2. Предводители Каталонской компании
Роже Делор 1311–1312
Беренгер Эстаньоль 1312–1316
Гийом Тома 1316–1317
Альфонсо-Фадрике Арагонско-Сицилийский 1317–1330
Николо Лансиа 1330–1335
Раймондо Бернарди?–1356
Хайме Фадрике Арагонский 1356–1359
Гонсальво Хименес д’Аренос 1359
Маттео де Монкада 1359–1361
Роже де Луриа 1361–1363
Маттео де Монкада повторно 1363–1367
Роже де Луриа повторно 1367–1371
Маттео Перальта 1371–1375
Луис-Фадрике Арагонский 1375–1381
Филиппо Дельмо де Рокаберти 1381–1382
Рамон де Виллануэва 1382–1383
Роже II де Луриа и Антонио де Луриа 1383–1385
Педро де По 1385–1387
3. Дом Аччайоли
Нерио I (сеньор Коринфский с 1370), герцог Афинский и Фиванский 1385–1394
Антонио I (сеньор Фиванский с 1394), герцог Афинский 1404–1435
Нерио II, герцог Афинский 1435–1439, 1441–1451
Герцогиня Кьяра Джорджо (в качестве регентши при своем сыне Франческо; с 1453 г. разделяла трон со своим вторым мужем Бартоломео Контарини) 1451–1456
Франко Аччайоли 1456–1458
Маркизат Боденица (Фермопилы)
1. Дом Паллавичини
Гвидо Паллавичини 1204–1237
Убертино 1237 — ок. 1278
Изабелла 1278–1286
Томмазо 1288
Альберто 1311
Гульельмина, или Гульельма 1311–1358
2. Дом Джорджо
Никколо I Джорджо (муж Гульельмины Паллавичини) 1338–1345
Франческо 1354–1388
Джакопо 1388–1410
Никколо II 1410–1414
Сеньория Салон (Ла Си), бывшая Амфисса
Тома I де Стромонкур 1205–1212
Тома II 1258
Гийом 1275
Тома III 1294–1311
Герцогство Наксос
1. Дом Санудо
Марко I 1207–1227
Анджело 1227–1262
Марко II 1262–1303
Гульельмо I 1303–1323
Никколо I 1323–1341
Джованни I 1341–1361
Фьоренца 1361–1371
Никколо II Спеццабанда, супруг Фьоренцы 1364–1371
Никколо III далле Карчери, сын Фьоренцы 1371–1383
2. Дом Криспо
Франческо I 1383–1397
Джакомо I 1397–1418
Джованни II 1418–1437
Джован-Джакомо 1447
Гульельмо II 1453–1463
Франческо II, регент 1450–1463
Джакомо III 1463–1480
Джованни III 1480–1494
Франческо III 1494–1518
Джованни IV 1545?
Франческо IV 1564–1566
Графство Кефалония
1. Дом Орсини
Маттео Орсини 1194–1238
Риккардо 1238–1278
Джованни I 1303–1317
Никколо 1317–1323
Джованни II потерял в 1321 г. графство Кефалония, сохранил Эпирский деспотат 1323–1335
Никифор Орсини, деспот Эпирский (без графства Кефалония) 1335–1358
2. Дом Токко
Леонардо I, граф Кефалонии 1358–1381
Карло I 1381–1430
Карло II 1430–1448
Леонардо II 1448–1479
Антонио 1481–1483
Великие магистры госпитальеров на Родосе
Фульк де Вилларе 1305–1319
Элион де Вильнёв 1319–1346
Дьедоне де Гозон 1346–1353
Пьер де Корнийон 1354–1355
Роже де Пен 1355–1365
Раймон Беранже 1365–1374
Робер де Жюйак 1374–1377
Хуан Феррандес де Эредиа 1377–1396
Филибер де Найак 1396–1421
Антуан Флювиан 1421–1437
Жан де Ластик 1437–1454
Жак де Мийи 1454–1461
Пьер-Раймон Закоста 1461–1467
Жан-Батист дез Юрсен 1467–1476
Пьер д’Обюссон 1476–1503
Эймери д’Амбуаз 1503–1512
Ги де Бланшфор 1512–1513
Фабрис Каретто 1513–1521
Филипп Вилье де л’Иль-Адан 1521–1534