– Ужас, – буркнул он, подразумевая, по всей видимости, не решение Уолсингема, а тесноту вагона.
– До Провиденса еще часов сто двадцать.
– Ужас, – повторил Барнаби. – Скажи, а тебе То Самое что сделало?
Этот вопрос я слышал уже в сотый раз. Я посмотрел собеседнику прямо в глаза:
– Ты же видел мозг в металлическом чехле.
Человеческий мозг, сочетавший людское восприятие и способность к быстрым расчетам, заключенный в коробку. Технология нового времени, управляющая безумием мертвецов, прекрасно справилась со своей боевой задачей. Устройство не похоже на человека, поэтому никто на улице не обратит на него особого внимания. А поскольку мертвецы уже плотно вошли в повседневную жизнь человека, вреда оно нанесет даже больше, чем подрывники. То Самое могло бы по мановению руки отобрать у нового века всех его работников, да и сокрушить его, было бы желание. И даже не представляю, какой хаос начнется, если такое изобретение попадет в руки какого-нибудь правительства. Я принялся дотошно перечислять Барнаби все возможные последствия, и он спросил:
– А почему оно тогда его не использует?
– Так использует же.
– Я имею в виду в городах.
– Полагаю, проект на этапе испытаний. Ты же видел, что оно сделало в «Осато». Может, систему сложно обслуживать. Или оно работает над массовым производством.
– Ну, может, – согласился капитан с набитым ртом, и я едва разобрал слова. Барнаби чертил пальцем в воздухе какие-то сложные фигуры. – Но если То Самое портит мертвецов, чтобы уничтожить мир, то зачем отвлекается на другие исследования? Они же избыточные. Зачем ему боевой потенциал патогенов и их штаммов? И вообще, почему оно просто не поделится этой технологией с миром?
– Оно не может этого допустить, – ответил я, возобновляя эксперимент по насыщению болотной жижи, именуемой здесь кофе, сахаром.
– Нет, это мы не можем. А если То Самое задумало уничтожить мир, ему только на руку, если о технологии узнает как можно больше людей. Предположим, она несовершенна, а чтобы довести ее до ума, нужно гениальное озарение. Так тем более: надо привлечь побольше умов, процесс пойдет быстрее. Начнется гонка вооружений, и там люди сами друг друга поубивают. А Чудовище полюбовалось бы в стороночке. Так что ему невыгодно хранить такую тайну.
– Может, оно хочет гарантировать себе запасной план на случай провала?
– Какого провала? Ты собственными глазами видел, что бывает, когда куча мертвецов впадает в неистовство. Эта женщина… – Барнаби оглянулся через плечо. – Она наглядно нам продемонстрировала.
– Ты хочешь сказать, что тут… что-то большее?
Я представил себе мир, в котором живые воюют с мертвецами. Исход такой битвы ясен. Каждый убитый живой усиливает мертвое войско. Это очень злая игра, в которой твое положение усугубляется с каждым ходом. Если То Самое желает построить империю мертвецов, то это – самый быстрый путь. Конечно, франкены не пополняют свои ряды по собственной воле… но львиную долю действий по процедуре внедрения псевдоэссенции можно заложить в мертвецов посредством некрограмм!
– Получается, – попробовал щелкнуть пальцами я, но у меня не получилось, – То Самое опубликует технологию тогда, когда мертвецы научатся воспроизводить себя сами!
Барнаби глубоко вздохнул:
– Тогда ему и ждать не нужно. Ты знаешь, сколько я видел ребят, которые с удовольствием поставили бы мертвецов на поток? Я не думаю, что на такую разработку вообще надо много времени.
Я вспомнил подвалы Бомбейского замка и Литтона, который жаловался на техническое обслуживание, поэтому внутренне возразил, что это не так уж просто, но приходится признать, что саморемонт мертвецов не нонсенс. Он состоит из задач, которые попроще, скажем, управления кэбом. Просто никто еще не пытался создать автономное государство полностью из мертвецов. Даже если у них все время будет уходить исключительно на поддержание друг друга в рабочем состоянии, то уж сами мертвецы по этому поводу роптать точно не станут.
– Если бы То Самое хотело уничтожить человечество, то ему ничто не мешает. Притом уже давно, – повторил Барнаби, как учитель, объясняющий свой предмет туго соображающему ученику.
– А может, оно хочет возглавить войско и сразиться с людьми в честном бою?
Но и эту нелепую мысль мой собеседник отмел:
– Нет же.
– Ну и чего же оно тогда хочет?
– Оно что-то ищет. И ему дела нет, что оно там по дороге изобретет и как это скажется на мире. Оно поспорило, что найдет что-то. И нашло.
Поспорило… Там, в «Осато», нечто, что мы приняли за То Самое, обмолвилось о некоем пари. Оно поспорило с Уолсингемом. Я думал, оно обещало погрузить мир в хаос, а Уолсингем – это предотвратить. Но…
Барнаби прервал мои размышления.
– Помнишь, оно сказало, что победило? Но мир, к счастью или несчастью, пока вроде цел. Если они поспорили, что оно сможет создать мозг в полусфере, так тот уже давно был готов, Чудовище бы заявило о победе раньше. Нет, То Самое не хочет уничтожать мир. Может быть, даже… – с необычно серьезной для него миной предположил Барнаби, – оно хочет его защитить.
– От чего же? – спросил я.
– Понятия не имею. Сам подумай, это твоя работа, – весело рассмеялся он. Я призадумался.
– А при чем тогда увеличение оборота данных, про которое говорила Адали?
– Так и мир телеграфной сетью опутывает не То, а Великобритания. И АВМ тоже не оно изобрело. А Великобритания, – коротко ответил Барнаби.
По сути, обмен данными – общение Машин. А чтобы обеспечить взаимный обмен командами, которые дают люди, в каждой Аналитической Машине хранятся базовые данные. Они переведены в доступную для передачи форму. АВМ запрашивают и принимают необходимую информацию как по заложенному в механизм рефлексу; можно сказать, что обмен – это протянутые между ними руки. Благодаря этой системе люди пишут программы и осуществляют расчеты, даже невзирая на различие стандартов между разросшимися Машинами. Обмен базовой информацией идет автономно. Они начали к чему-то готовиться… Я вспомнил, как Адали еще в Японии рассказывала, как «Гран Наполеон» видит сны.
– Возможно, То Самое и тут приложило свою руку?
В ответ на это Барнаби ткнул в меня куском хлеба, из которого торчал нож.
– Взломало Аналитические Машины с другого конца света, спровоцировало сбой в их работе и запустило некую программу уничтожения? – хмыкнул он. – То Самое, может, и гениально, но это уже какая-то чушь. На то, чтобы АВМ взламывать, много других охотников найдется.
– Великобритания? – Я обернулся посмотреть, кто еще сидит в вагоне. – «Арарат»?
– Определись, с кем имеешь дело.
Мне когда-то то же самое говорил Литтон. Я спросил в ответ:
– А ты? Ты-то как считаешь, кто враг?
– А я что? Я просто подраться люблю. А с тобой увязался, потому что весело, – ухмыльнулся вояка. Листик салата, который застрял у него в уголке губ, запрыгал вверх-вниз.
– Хорошо, и каково же мнение любителя подраться?
– Я считаю, что сперва надо разобраться с насущной проблемой, – поднялся со своего места он, глазами указав в противоположную сторону от вагона, где сейчас сидели наши попутчики.
Я кивнул. И внезапно спросил в идущую впереди меня спину:
– Что такое для тебя жизнь?
Я думал, что Барнаби поднимет меня на смех, но вместо этого он обернулся и загадочно продекламировал:
– Смертельная болезнь, передающаяся половым путем.
Миновав ряд купе, Барнаби остановился перед одним из них. Мы прижались к стенам с двух сторон от двери. Барнаби ткнул пальцем и сделал глазами знак. Я качнул дулом револьвера, мол, сам иди, но, к сожалению, дверь открывалась на него.
Капитан вытянул руку и два раза стукнул костяшками пальцев по двери в купе. Я вжался спиной в стену, держа у груди «Уэбли», но сквозь дверь не пролетело пули, которую я ждал. Более того, из-за стенки вообще не доносилось ни звука. Барнаби хорошенько замахнулся и саданул кулаком. Замок вылетел, и я шагнул в купе, разворачиваясь на ходу. На мушке у меня оказалось распахнутое окно и трепещущие снаружи вагона занавески. Я бросился к раме… и мне показалось, что сзади мелькнула какая-то тень. Я с трудом подавил инстинктивный порыв обернуться, а вместо этого уперся в стену и лягнул. Почувствовал, как по мыску моей туфли скользнул нож, и тут поднялся вихрь от кулачищ капитана.
– Молодцы, подготовились! – хмыкнул он.
Невысокий мужчина с ножом схватился с моим безоружным напарником. В тесном купе боевой потенциал Барнаби заметно падал. Представьте себе, каково в помещении сражаться копейщику. Так же и тут: у этого драчуна попросту слишком длинные конечности. Но он все-таки впечатал сапог неприятелю прямо в грудь, тот отлетел и вдавил меня в оконную раму. Невольно вспомнился мой предшественник, тот незадачливый агент, который погиб в Афганистане.
Я приставил к виску врага «Уэбли», и в купе разом щелкнули два предохранителя.
Один – мой. А еще один, у моей головы, – человека за окном. За вагон снаружи цеплялся мужчина, который теперь свесился внутрь.
– Точно, их же двое было, – наконец предупредил меня Барнаби, и я в ярости уставился на него. Именно он первым заметил хвост из Сан-Франциско, но нельзя было такую важную деталь сообщить пораньше? Нечеловеческие инстинкты – да, но, черт побери, никакой тактической жилки!
– Приказ М? – спросил тем временем он, но соглядатаи ничего не ответили. – Эх, жалко, расспросил бы – узнал бы.
На мгновение я застыл, соображая, почему это Барнаби употребил сослагательное наклонение. А он тем временем присел и обхватил меня за ноги. Не обращая внимания на застигнутого врасплох врага, он оторвал от пола и меня, и агента, которого я держал на весу. Тот, в окне, поднял дуло вслед за моим виском, но я чуть повернул голову, уводя ее с траектории выстрела. На грохот пули, отрикошетившей в пол, наложился удар рукоятью «Уэбли» в щеку мужчины за окном. Тот, которого я прижимал к груди, пнул Барнаби в плечо.