Всеобщее воскресение.
Плоть объяла скелет из светящихся волокон и набухла. Сквозь тело проглядывали клавиши органа. Под нашими полными немого изумления взглядами появилась женщина. Объятая светом, будто шелковой вуалью, она ступила на мраморный пол, и по нему пошла рябь. Чудовище одними губами произнес ее имя, а она позвала его. Мы не знали этих слов. Ведь ей не дали имени. Ее уничтожили раньше. Она сошла с ума, едва ее создали.
Женщина молча вложила руки в протянутые ладони Чудовища. Он обхватил их размытые контуры, их пальцы переплелись. Они не могли соприкоснуться, но все же застыли в том положении, как будто держали друг друга.
– Как долго, – только и сказал То Самое женщине.
Вдали ударил колокол. Я поднял глаза к окну и увидел там ворона.
Между супругами рассыпались бесчисленные зерна, окаймленные черным светом.
Зал наводнили лики мертвых.
Огоньки в воздухе разом лопнули и превратились в синеватые человеческие силуэты, заполняя собой всю часовню.
Я рассеянно глядел, как налетевшие покойники окружили Чудовище и его невесту, и вдруг мое зрение повернулось на девяносто градусов вправо, из пространства стремительно пропали все краски. Ногами я все еще чувствовал, что стою на земле, но она сама перевернулась… Нет, не может такого быть. Наверняка это проделки полукружных каналов у меня в голове.
Воспоминания Тауэра взвыли в лад с бешеным звоном колокола. Многие века здесь копились призраки, и теперь прямо на моих глазах собирались осколки прошлого. Мертвые души, теснясь друг на друге, упали на колени. С их уст срывались молитвы и проклятья. Судя по воплям из окна, этот феномен распространился за пределы Белой башни.
Я все пытался встать, но раз за разом неуклюже падал наземь. Все кружилось, и я различил, как чуть поодаль корчатся Батлер и Барнаби. Ван Хельсинг неустанно чертил перед собой некий символ, и ему удалось удержаться на ногах.
Кровавые, обезглавленные, оборванные и закованные в цепи, мертвые поднимали головы, потупляли взор, ходили, бегали, плакали, смеялись, их прозрачные тела накладывались и проходили сквозь друг друга. Один призрак вскинул топор – и полетела голова, воздух сотряс беззвучный вопль. Каждый раз, стоило мне хоть на миг закрыть глаза, как перед взором на Лондон современный накладывалось видение иной эпохи.
– Галлюцинация. Если не смотреть, то их нет, – донесся до меня голос Ван Хельсинга откуда-то из недр черно-белого мира, но стоило мне зажмуриться, как я стал ощущать странные сущности вокруг отчетливее. Мою кожу объяло холодом. По нутру словно кто-то прошелся ледяными ногами.
– Нет, Ван Хельсинг, это реальность. Какой смысл в расчетах Аналитической Машины, если они останутся внутри нее? Я жду благодарности. Ты лицезришь таинство воскресения. Прочтенную и воплощенную в людском обличье память бактерий.
Я слышал голос Того Самого, но видел вместе с тем, как все больше лампочек на цилиндрах начинает мигать.
– Барнаби, Батлер, сломайте! – крикнул я, пытаясь во вращающемся мире указать на один из цилиндров. Мои спутники, кажется, кивнули, но не думаю, что они хорошо понимали, где они и куда им идти.
– Проект Федорова осуществим. Вы сами видите, – раздавался голос Чудовища в часовне и в моей голове. – Но он думает о его успехе только в том виде, как он его сам понимает. Он, конечно, человек верующий, я все понимаю, но должны же быть какие-то рамки. Воскрешать надо не только людей. Положим, мы хотим оживить всех, кто когда-либо существовал. Допустим. Но разве в мире порой случайно не воплощается то, чего на самом деле не было? Возьмем, к примеру, историю. Впрочем, назовем ее легендами. Это сила, которая вдыхает жизнь в простую материю, воплощенная информация. Но все зависит от того, кто дает ей жизнь. Вместе с человеком возрождаются бактерии. Взгляните же.
Я против воли повернулся на звук. У ног окруженной призраками возрожденной невесты и Чудовища появились черные линии. Какая-то невидимая рука подняла и согнула часть из них, затем уронила на пол. По ним пробежали вспышки. Вытянулись ветки, отрезки извивались. Я осознал, что они движутся по собственной воле. Это был сгусток информации, порожденный совместными усилиями «Чарльза Бэббиджа», «Ивана» и «Поля Баньяна».
– Вот мир, каким его видят… бактерии сознания.
Часовню стремительно заполняли бесчисленные черные линии, они разворачивали время в ускоренном темпе, как в каком-то кошмаре. Линии, дробясь на множество мелких прямых углов, пожирали наслоившиеся друг на друга пласты времени, и пространство заполнилось ячейками сети. У призраков, застывших в молитвенной позе, истлела плоть, вздыбились и опали волосы, от них остались одни скелеты. Они обрушивались оземь и уходили в прах. Сколько перед нами пронеслось смертей! По полу, стенам, потолку потянулись перпендикулярные прутья решеток, которые разделили не только время, но и пространство. Я лежал, прижимаясь щекой к камням пола, и прямо перед моими глазами поползли неуклюжей вереницей какие-то твари, похожие на жуков с семью конечностями. Я внезапно осознал, что зал буквально кишит этими странными созданиями.
– Благость воскресения равно причитается всем тварям Божьим, как бывшим, так и не бывшим. Так видят мир бактерии.
Вдруг в поле моего зрения вторглась ножка Адали. Упершись кулаками в пол, я кое-как присел. Хотел достать револьвер, но голова слишком кружилась.
– Лилит, что вы делаете? – поинтересовался То Самое.
Она одарила его холодным взглядом.
– Сворачиваю этот бестолковый балаган.
– Как, интересно? Вы не повлияете на Аналитическую Машину изнутри. Наш добрый Ван Хельсинг об этом позаботился, спеша запереть знание о языке. Мы в клетке. А протянутая из нее рука слилась с соседним заключенным. Машины обрели автономность. Врата разверсты.
Но Адали его не слушала. Она подошла к клавишам, распростерла над ними ладони, насколько хватило длины пальцев, и опустила их. Зал заполнила бурлящая какофония, и черные линии мелко задрожали. Батлер, цепляясь за одну из колонн, приподнялся и заковылял к Тому Самому.
– Бесполезно.
Но даже прежде, чем он договорил, линии взбесились, и в спокойной голос Чудовища вплелась удивленная интонация. А я обнаружил, что голова кружится меньше.
– Что вы сделали?..
Ему ответил Барнаби, который расслабленно развалился на полу:
– Передали «Полю Баньяну» команду повыдирать из себя немножко проводов. Не все, конечно. Чуть-чуть пошалили, пока нас водили на экскурсию.
Я решил оставить пока мысли о том, каких еще дел этот авантюрист успел натворить по всему миру. Цилиндр «Поля Баньяна» действительно прекратил мигать, а потом и вовсе погас. Линии заметно замедлились, но все же не остановились.
Чудовище печально покачал головой.
– Все равно бесполезно. Такой объем вычислительной мощи потерять нестрашно, эти черты теперь справятся и сами.
Он окинул нас взглядом.
– Полагаю, ситуация патовая. Даже ваших способностей, Лилит, не хватит на то, чтобы остановить остальные АВМ до того, как сеть чистой геометрии замкнется.
Линии продолжили складываться, образуя все более мелкие ячейки и все плотнее обволакивая пространство.
– Что происходит? – спросил я, и неожиданно мне ответил Ван Хельсинг.
– Они создают стопор. Который будет держать двери в преисподнюю распахнутыми вне зависимости от внешних вычислительных мощностей.
Левой рукой профессор продолжал чертить некий знак, а в правой он держал пистолет, который направил на То Самое, но тот поднял руки.
– Не поймите меня превратно, не я все это устроил. Это естественное следствие воплощения плана по воскрешению праотцев. Можно сказать, мы наблюдаем результат вашей наивной идеи, что проект Федорова можно остановить совместными усилиями Аналитических Машин. Возможно, вам следовало с бо́льшим подозрением отнестись к деятельности русских шпионов. Вы не остановите этот процесс моей смертью. Все претензии прошу предъявлять российской стороне.
Ван Хельсинг выпустил пулю, но одна из линий вытянулась и остановила ее. Он все равно продолжил стрелять, но решетка из линий в воздухе защитила Чудовище.
– Барнаби! – окликнул я, но он не открыл глаз, а только повел ухом. – Идти можешь?
– Ну, доковыляю, – вздохнул он, изрядно меня обеспокоив. Даже не стал огрызаться, когда я сыронизировал, что больше он все равно ни на что не годится.
– Давай!
Здоровяк вскочил на ноги и побежал, не открывая глаз.
– Влево на пять градусов! – скомандовал я, и он сменил направление. Теперь он шел прямо на То Самое. Линии вытянулись, точно копья, пытаясь преградить ему путь, но мощные руки раскидывали их без видимого усилия. Одна из черт оцарапала Барнаби плечо, но вояка не обратил на это внимания и от курса не отклонился.
Глядя на этот бессмысленный рывок, Чудовище скривился, но притянул к себе невесту и вышел вперед. По ее коже пробежала отчетливая тень, а на месте пальцев супруга остался отпечаток.
– Адали!
Я воспользовался мгновением, пока То Самое отвлекся на Барнаби, и вытащил из кармана обломок креста в форме буквы L. На секунду моя попутчица растерялась, но ее губы быстро пришли в движение. Адали начала свою песнь. Линии замешкались, выбирая цель, заколебались, а затем потянулись к моему осколку. Тот зашевелился от пения Адали, взмыл в воздух и, чуть отклонившись, ушел с траектории движения линий.
Камень опустился в ладонь девушки. Брови Чудовища недоуменно поползли вверх.
Я нашел этот крест на столе у Алеши, который сам выбрал переписать свое сознание. Мне неизвестна его истинная природа. Ученик Федорова Алексей Карамазов. Алеша. Человек, что искал в горах Памира остатки ностратического праязыка. Что он такого увидел, нашел, обдумал, понял в этой пустоши? Почему сломал крест из голубого камня? Верил ли Алеша в проект воскресения праотцев? Верил ли в праязык? Зачем сломал то, что нашел?
Камень превратился в тонкую пластину. На ее поверхности закипели проколы, она менялась на глазах. Девушка вытянула тонкую руку… и в ее пальцы ударил рой линий, который отбросил лазурит. Но Адали увернулась от следующего удара, второй рукой прямо в падении подхватила голубую пластинку, подпрыгнула и, извиваясь изо всех сил, чтобы не попасть в пучок линий, будто сходящимся в удаляющейся перспективе, толкнула пластину в считыватель. С такого угла она не должна была пройти в щель, но скрутилась и сама проскользнула в устройство.