Нет, конечно, на официальном уровне все искреннее заверяли вторую сторону, что почти мгновенная гибель крейсера «Тобакко», который лайнер «Ответственный администратор Квиринг» протаранил на зигзаге, относится к числу «неизбежных на море случайностей». А то, что полгода спустя на лайнер почему-то не передали карту минных полей, прикрывающих гавань острова Святого Духа – так это ровно такая же случайность. Раз уж на то пошло, флот тоже пострадал – вместе с «Квирингом» затонул двухмесячный запас хинина и виски.
В какой-то момент Ярославу показалось, что их затянуло в зону временной аномалии. Рио-Рита, повторяла чуть ли не одни и те же цифры расстояния до цели. Даже стрелка часов замерла, словно приклеенная.
А потом медленное, на грани с полной остановкой, время сорвалось и, пришпоренное, бросилось вскачь.
— Торпеды пошли!
— Радист передачу закончил!
— Один эскортник разворачивается, идет прямо к нам! Нет, два!
— Срочное погружение на девяносто! Право тридцать, полный ход!
— Есть погружение!
— Двадцать секунд!
— Крен на левый борт, выравнивай…
— Нет времени, так идем!
— Третий эскортник тоже развернулся в нашу сторону!
— Тридцать секунд!
— Забегали, — навигатор неожиданно хихикнула, — суетятся, кричат, что-то там дёргают. Смешные такие....
Ярослав сильно подозревал, что людям на мостике лайнера сейчас очень сильно не до смеха. Даже при хорошем раскладе – акустик на фрегате сразу распознал шум идущих торпед и об этом сообщили по радио или светограммой – на это ушло время. А дальше в игру вступала физика. Громадная туша обладала громадной же инерцией. Кричи – не кричи, дергай – не дергай, но быстро изменить скорость или уйти с прежнего курса лайнер не сумеет. А значит, не сумеет и уклониться от шеститорпедного залпа с перекрытием цели в полтора корпуса.
— Глубина сорок, идем дальше…
— Сорок пять секу… ЕСТЬ!
Таня Сакамото могла бы и не повышать голос – передавшийся через толщу воды тяжелый глухой удар услышали все. А за ним ещё два.
— Глубина шестьдесят саженей.
— «Павианы» на подходе… начали сброс.
— Руль влево на шестьдесят, — тут же отозвался фрегат-капитан.
— Командир, я…
Серия бомб разорвалась выше. Конфедератский командир, похоже, в самом деле оказался умелым охотником и отлично построил заход на сброс. Он лишь не знал скорость погружения новой вражеской субмарины.
Но и с этой ошибкой «Имперцу» мало не показалось.
Первый удар пришел сверху-справа, почти опрокинув подводную лодку на бок. Двумя секундами позже великанская кувалда ударила вновь, уже слева, и ещё сильнее вмяла «Имперца» в тёмные глубины. Освещение выбило сразу. В темноте что-то запоздало грохнуло.
— Доложить о повреждениях! – скомандовал Ярослав. По личным ощущениям, лежал он плашмя. Ноги упирались в какие-то трубы, а левое плечо – во что-то твёрдое и угловатое. Скорее всего, стойка гирокомпаса, ничего более подходящего рядом не было. А ещё сверху давило что-то большое и сравнительно мягкое…
— Лейтенант Неринг… Герда…
Аварийное освещение так и не включилось, но кто-то сумел задействовать карманный фонарик. Света он давал немного, но хотя бы сделал темноту не такой непроницаемой.
Выбраться из-под Герды и встать на ноги, фон Хартманн смог лишь со второй попытки. Не очень ровно – «Имперец» завис в толще воды с дифферентом на нос и креном на правый борт. В очередном суматошном взмахе фонарика Ярослав разглядел микрофон на проводе, и даже сумел не оборвать его, пока ловил.
— Говорит командир. Отсекам – доложить о повреждениях.
— У меня очки разбились, — тихо пожаловался кто-то из угла отсека. – И коленку ободрала, когда падала.
Динамик внутренней связи заскрипел, щелкнул и неожиданно совершенно четким, без всяких искажений девичьим голосом сообщил: «Варенью – пизда!». Затем снова что-то щелкнуло и одна из чудом уцелевших ламп аварийного освещения начала о-очень лениво набирать яркость.
— Всем отсекам доложить о повреждениях! – в третий раз потребовал фон Хартманн, краем сознания удивившись, что сумел удержаться от рева с матюгами. – Торпедный отсек, что у вас?
— Командир, мы тут это… — кажется, говорила Эмилия, хотя динамик транслировал звук с металлическим отзвуком, утробно, как из пучин унитаза, — течём. В смысле, из-под крышки второго аппарата течёт… а, нет, уже хлещет. Мощная такая струя… наверное, гидроударом перекосило…
— Всем немедленно покинуть отсек!
— Но, командир…
— Живо вон оттуда! – заорал фрегат-капитан, и уже не сдерживался. – Съебались нахер, мокрощелки блядские! Пять секунд, кто не успеет, лично в жопу выебу!
Он выпустил микрофон и бросился в сторону носового отсека. Подошвы сандалий скользили и то и дело чавкали по вязкой дряни под ногами. Судя по липкости, преобладало варенье, но запах безжалостно свидетельствовал, что где-то нещадно сифонит масло из магистрали. Бежать по этому всему получалось не очень. Как он сумел ни разу не пропороть ногу осколками банок с проклятым вареньем, Ярослав так и не понял. Когда он добрался к переборке между первым и вторым отсеком, люк уже закрыли и задраили, а личный состав торпедного жался по углам.
Основной свет до сих пор не включили, в тусклом аварийном все эти чумазые мордашки с липкими колтунами на головах казались совершенно одинаковыми, но всё равно – общий счёт упрямо не сходился. Для верности фон Хартман еще раз внимательно осмотрел перепуганную стайку девиц.
— Где фон Браун и Гладстоун? – никто не отвечал, но все старательно пытались отвести газа в сторону. – Отвечать, командиру! Старшина Лапочка! Тьфу, старшина Лапочкова, где они?!
— Они там остались, — сглотнув, тихо ответила старшина торпедистов, — и Алина еще. Они котят спасают.
— Каких? Ещё? Котят?!
— Ну помните, когда нас в бухте Синдзюван бомбили, в лодку кошка спряталась, — еще тише пробормотала старшина Лапочкова. – Они с Завхозом ещё вместе бежали… в общем, у неё котята родились. Мы им домик сделали, только внизу, чтобы они не расшиблись, если выберутся и упадут, а сейчас его залило почти сразу…
Фон Хартманн прижался лбом к люку. Металл приятно холодил кожу – очень кстати, потому что фрегат-капитану казалось, что еще миг и его голова сможет взорваться ни капли не хуже глубинной бомбы.
Из-за переборки тихо, безнадёжно попискивали.
Рысь на поводке.
Мои чувства к Империи лучше всего описывает понятие «холодная ярость». Я не просто хочу видеть, как её победят, я хочу видеть, как её сокрушат. Я хочу видеть их города пепелищами, их фабрики руинами, их флот на дне, и наконец, их суверенитет должен пасть. Мы участвуем в гонке империализма. Пусть так. Империю опасно иметь рядом. Но мы больше и сильнее. Давайте начнём ими править. Мне это не по душе, но если кто-то должен быть главным, пусть это будем мы. Демилитаризуем их, после чего никогда больше не отпустим с поводка. Нам по силам экономическое сосуществование индивидуальных предпринимателей — но давайте заберём их государственный суверенитет.
Боб Риверсайд (вне литературных кругов более известен как артиллерийского главного поста товарищ набольшего вычислителя Лайл Энсон Хунта), в личной переписке с редактором журнала «Остолбенительные приключения и технические фантазии».
— Таким образом средний расход горючего при установленной скорости патрулирования 230 узлов составил около 0,69 галлона на милю, — в пулемётном темпе отбила на клавиатуре Рысь. Яростно лязгнул рычаг каретки. Вслед за ударом металла по металлу последовала новая короткая очередь тугих литер по бумаге и тут же оборвалась. Мысли снова иссякли.
— Курва-а, — простонала Рысь, раскидала по столешнице руки и несколько раз глухо стукнулась лбом в черновик с разноцветными карандашными пометками.
— Я же лётчик-истребитель, курва, — пробубнила в стол она. — Какого бобра лысого я этим занимаюсь?
— Бояру но гиму, Пшешешенко-сама, — на стол приглушённо шмякнулась стопка исчерканных листков. — Долг будущего командира перед Федерацией — до заступления на командный остров своего авианосца получить опыт непосредственного управления на местах. Страдай, мануфактурщица! Миллионщицей будешь!
Рысь подняла голову от столешницы и в нескольких энергичных, и крайне условно подлежащих дословному переводу словах и выражениях рассказала, куда именно Рена-Гиена может засунуть все эти страдания, гипотетические миллионы и женский член своего анималистского тотема, раз уж она правда случилась настолько гиена, что совершенно не в силах посочувствовать давней подруге.
Рена, в оправдание разразилась совершенно глумным смехом и демонстративно постучала свободной рукой по стопке новых бумаг.
— Рыся, как твоя давняя подруга, — заявила она, едва отсмеялась, — я и так сделала невозможное. Все эти вот, я извиняюсь, эпистолы...
Слово на архаичном языке далёкой прародины она произнесла настолько смачно, что Рысь аж вздрогнула.
— Так вот, — повторила Рена. — Эпистолы все эти не просто так, а более-менее по итогам реального личного опыта экипажей. И с учётом мнения наземных команд, причём не абы каких, а именно тех, кто занимались именно нашими самолётами.
— Расстрелять, — с искренней ненавистью выдохнула Рысь.
— Кого расстрелять? — меланхолично уточнила Рена.
— Всех расстрелять, — Рысь снова уронила голову на свой черновик. — Не хочу-у, у-у-у! За что, курва?
— Зато ты главная, — с невинной улыбкой напомнила Рена
— И меня это ни капли не радует! — отрезала Рысь.
— А вот не бегай кто от родовых обязанностей третьей очереди наследования, давно бы уже привыкла бумаги на тухлого поставщика строчить, — невозмутимо улыбнулась подруга. — Даже с вашей рачительностью меньше свечного заводика тебе всё равно бы не отжалели, дедова ты внучка!
— В шакалы разжалую, — пообещала Рысь. — А будешь много выделываться, и до крысы у меня скатишься!
— Сначала заднюю табуретку себе возьми! — фыркнул