Что касается моральных принципов в политике, то принц ясно об этом высказывается в письме к журналисту Поже от 8 сентября 1844 года, в котором пишет, что «всякое несправедливое действие рано или поздно вызывает ответную реакцию, также несправедливую. История, как законы механики, доказывает истинность этого высказывания», — добавляет он. Луи-Наполеон считает, что правительства должны состоять из компетентных людей, возглавляемых одним только главой государства, ответственным перед палатами. Более того, принц даже уделил проблеме парламентского законотворчества отдельную статью в газете «Прогрэ дю Па-де-Кале» от 26 июня 1843 года. В ней он настаивал на необходимости ряда улучшений в процедурных вопросах, в частности, урегулировать сложности с подачей и рассмотрением адресов — посланий правительству с мест. Но главное, Луи-Наполеон совершенно четко обозначил принципиальный порок парламентаризма — некомпетентность депутатов. Только обладая специальными знаниями, считал он, парламентарии смогут эффективно выполнять свою работу, причем не в интересах привилегированных слоев населения, а всей нации{101}.
Таким образом, произведения, созданные им во время заключения, значительно обогащают доктрину принца. Вновь принц подчеркивает необходимость единения вождя и массы — только так можно создать прочное государство. Луи-Наполеон прямо или намеками дает понять, что таким лидером безусловно является он сам. Однако меняется пафос статей — акцент теперь делается на народной составляющей этого «идеального государства». Если до провала своих планов по осуществлению военного переворота принц настаивал на сверхчеловеческой составляющей власти Наполеона, то теперь он подчеркивает историческую неизбежность восстановления династии во Франции, потому что народ сам этого хочет и выбора другого у народа просто нет. Чем же объяснить эти метаморфозы? Все очень просто. Луи-Наполеон оказался неспособен, в отличие от своего великого дяди, в одиночку завоевать страну. Для этого нужно нечто большее, чем просто желание, — нужна любовь богов или масс. Если в удаче, как и в сверхъестественной способности влиять на людей, принцу было отказано, то оставалось только ждать и надеяться на судьбу. Луи-Наполеон становится фаталистом. В это же время начинаются материальные затруднения, и принц был вынужден прибегнуть к займам, которые ему предоставил герцог Брансвик. Герцог Шарль де Брансвик слыл республиканцем, владел контрольным пакетом акций газеты «Националы» и был другом Кавеньяка и Марраста. Принц занял 250 000 франков при условии, что в случае прихода к власти Луи-Наполеон поможет герцогу вернуться в свои германские владения, откуда он был изгнан в результате революции.
В 1844 году состояние здоровья отца принца резко ухудшилось. Луи-Наполеон стал добиваться свидания с отцом, но, несмотря на письмо, адресованное к самому королю, несмотря на хлопоты лорда Лондондерри и Одилона Барро, в разрешении ехать во Флоренцию, куда звал его умирающий отец, ему было отказано в жесткой форме. Принцу ничего не оставалось другого, как бежать из крепости Ам, что он и сделал 25 мая 1846 года. И хотя проститься с отцом ему так и не удалось, его побег наделал много шуму в Европе. Вот как Луи-Наполеон сам описывал обстоятельства своего трагикомического побега в письме к редактору республиканской газеты «Прогрэ дю Па-де-Кале» Фредерику Дежоржу:
«Дорогой господин Дежорж!
Желание увидеть в живых моего отца побудило меня на самую смелую попытку, какую только мне случилось делать и для которой мне было необходимо более решимости и смелости, чем в Страсбурге и Булони. Решившись на эту последнюю попытку, я должен был решиться вместе с тем не очутиться ни в коем случае в смешном положении, в какое попадает человек, пойманный переодетым. Этого поражения я не мог бы вынести. Но вот вам наконец подробности моего побега.
Вы знаете, что форт охранялся стражей в четыреста человек, делившейся на дневные смены, по шестидесяти солдат каждая; эти смены занимают караулы и вне форта; этого мало: двери тюрьмы охранялись тремя тюремщиками, из которых двое были постоянно на страже. Таким образом, надо было, во-первых, пройти мимо этих сторожей, пройти внутренний двор под окнами коменданта, пройти калитку в воротах, где постоянно находились: вестовой, сержант, караульный привратник, часовой, и, наконец, пост в тридцать человек.
Не желая прибегать ни к чьему пособничеству, я должен был остановиться на переодевании. Так как в здании, где я жил, переделывалось несколько комнат, то мне представлялась возможность переодеться в костюм рабочего. Мой добрый и верный Шарль Телен достал блузу и деревянные башмаки; я остриг свои усы и взял на плечи доску.
В понедельник утром, в половине седьмого, рабочие пошли на работу. Когда они приступили к работе, Шарль дал им вина, чтобы отвлечь их внимание от меня на то время, когда я буду проходить мимо них. Затем он позвал одного из сторожей наверх, а доктор Конно стал разговаривать с остальными.
Однако едва я вышел из моей комнаты, как ко мне стал приставать один из рабочих, который пошел за мною, приняв меня за одного из своих товарищей; внизу лестницы я встретился носом к носу с караульным. К счастью, мне удалось повернуть свою доску перед его лицом, и я проник во двор, держа постоянно доску перед караульными и всеми, кого только я встречал.
Минуя первый караул, я уронил мою трубку; однако я остановился, чтобы подобрать ее осколки. Потом я встретил караульного офицера; но он читал письмо и не заметил меня. Солдаты караула, стоявшего у калитки, казалось, были удивлены моей одеждой; барабанщик особенно часто оборачивался в мою сторону. Однако караульные вестовые отворили дверь, и я очутился вне крепости; там я встретил двух рабочих, шедших мне навстречу и со вниманием глядевших на меня. Я повернул свою доску на их сторону; но они, казалось, были так любопытны, что я уже стал отчаиваться в том, что мне удастся ускользнуть от них, как вдруг услышал их восклицание: «О! Да это Берту!»
Очутившись на воле, я стал быстро идти к дороге в Сен-Кантен. Спустя некоторое время Шарль, еще накануне задержавший для себя карету, нагнал меня с нею, и мы уже вдвоем приехали в Сен-Кантен.
Город я прошел пешком, сняв предварительно блузу.
Шарль достал почтовую карету под предлогом поездки в Шамбрэ; мы достигли без всяких препятствий Валансьенна, где я сел на железную дорогу. Я достал бельгийский паспорт, но у меня нигде его не спросили. Во время этого Конно, всегда так мне преданный, оставался в тюрьме, заставляя всех думать, что я болен, дабы дать мне время перейти границу. Надеюсь, что с ним не обошлись худо: вы поймете, как сильно опечалило бы меня это известие.
Но, мой дорогой господин Дежорж, если я и почувствовал живую радость, когда я увидел себя уже вне крепости, то я испытал тоже весьма грустное впечатление, переходя границу. Чтобы решиться покинуть Францию, необходимо было быть уверенным, что правительство никогда не даст мне свободы, если я не соглашусь подвергнуть себя бесчестию; необходимо было, чтобы я был подвигнут на это желанием воспользоваться всеми средствами, чтобы утешить моего отца в старости. Прощайте, мой дорогой господин Дежорж. Хоть я и свободен, но чувствую себя очень несчастным…»{102}
Со смертью отца Луи-Наполеон стал полноправным претендентом со стороны семьи Бонапартов, так как король Жером, добиваясь разрешения Луи-Филиппа вернуться во Францию, окончательно себя дискредитировал в глазах бонапартистов. Обосновавшись в Лондоне, Луи-Наполеон рассчитывал приобрести поддержку людей, разделяющих республиканские взгляды. Пропаганда претендента распространялась главным образом в письменном виде и могла воздействовать лишь на ограниченный круг населения: буржуазию, грамотных ремесленников и рабочих, поскольку большинство населения страны было безграмотным. Поэтому необходимо было завоевать широкие крестьянские массы путем наглядной пропаганды, картинками, песнями, распространением изображений императора и т. д., а также устной агитацией. Сторонники принца как раз этим и занимались, когда разразилась очередная революция и открылись новые политические перспективы.
РАЗДЕЛ II.ЛУИ-НАПОЛЕОН БОНАПАРТ НА ПУТИ К ВЛАСТИ
В феврале 1848 года победа восставших парижан означала возврат к идеям Великой французской революции и восстановление Республики. Эта революция привела к демократизации всей политической жизни в стране, что так хорошо описал Флобер в «Воспитании чувств». Она уничтожила не только Июльскую монархию и свергла Луи-Филиппа, но и идеи, которые были заложены в ее основе. Пятого марта 1848 года декретом Временного правительства вводилось всеобщее избирательное право. Все говорили с умилением и восхищением о всеобщем избирательном праве: сельские священники и епископы, мелкая буржуазия городов и крупные земельные собственники, журналисты и ученые, консерваторы и люди прогрессивных взглядов. Тема осуществления реформы избирательного закона провоцировала выдвижение экономических и политических требований. От нее ожидали ответа на актуальные проблемы современности: уничтожение коррупции, создание правительства, не требующего больших затрат, уважение к общим интересам, гарантии социального мира. Критика избирательного ценза затрагивала и объясняла все проблемы: политическая монополия воспринималась как источник всех бед и всех затруднений. В течение двух месяцев в Париже, как и в провинции, происходили многочисленные праздники, отмечавшие создание новой социальной общности, в честь чего повсюду сажались «деревья свободы».
Всеобщее избирательное право понималось не просто как некая новая техника осуществления власти народом, но и как таинство национального единения{103}