Это была не просто Николь. Это была Николь, нуждающаяся в помощи. Это была Николь, травмированная, уязвимая и слабая, и последнее, что я должен был сделать, это закрыть дверь перед ее носом.
В тот вечер, когда Астрид сказала мне, что видела, как Николь и Кристофер занимались сексом, я помню, что увидел черноту. Помню это так хорошо.
Это момент, сформировал мою задницу и превратил меня в ненавистника блондинок.
Но когда мир разлетелся на куски у меня на глазах, я притворялся, что все в порядке, и даже дразнил Астрид по поводу ее отношений с Леви.
Я вел себя нормально, пока мое сердце истекало кровью.
Я улыбался, пока меня разрывали изнутри.
Потом, когда Астрид, мой брат и я собрались вместе, чтобы поиграть в боулинг, я помню ощущение конца света, которое сковало мой позвоночник.
Помню, что не слышал ни слова из того, что они говорили. Звуки и цвета стали серыми, и я находился в нескольких секундах от срыва.
Поэтому я сказал им, что иду за выпивкой. Вместо этого я поехал прямо к дому Астрид. К Николь.
Мне нужно было поговорить с ней.
Спросить, какого черта она выбрала другого.
Потом я вспомнил, что я появлялся с девушками у неё на глазах, будто они были блестящими игрушками. Вспомнил, что она часто называла меня другом-неудачником Астрид и смотрела на меня с аристократическим видом.
Я вспомнил, что я был никем.
Но я простоял там, как гад целый час, пока не убедился, что кто-то из соседей вызовет полицию.
Тогда я отправился в винный магазин, напился самого дешевого виски и позвонил первой же девушке из списка контактов.
Тогда-то Николь и нашла меня.
Промокшая под дождем, с глубокими, темными и немного безжизненными глазами, как мне кажется.
Вот так мы и добрались до точки.
Когда я сказал ей, что она для меня никто.
Через несколько недель ее мать арестовали за убийство маму Астрид и чуть не убили мою лучшую подругу во время того наезда.
Вскоре после этого Николь исчезла.
А я уехал из Англии в том же календарном году.
— Я никогда не трахал эту девушку, — медленно говорю я, садясь за руль.
Николь, которая прислонилась к двери, подтянув колени к груди, вздрагивает.
— Какую девушку?
— Ту, с которой ты застала меня тем вечером. Я выгнал ее вскоре после того, как ты ушла.
Я напился еще дешевого виски и всю ночь смотрел на гребаный снежный шар, который она мне подарила.
Это был первый и последний раз, когда я узнал, что такое разбитое сердце. Мучительная боль, эпическое похмелье и модельные блондинки с порочным характером.
Это также включало в себя жизнь с сердцем, в котором находилась дыра размером с кулак.
Я заполнял его выпивкой, сексом и светской жизнью, подходящей для викторианских дворов. Но оно никогда не было полным.
Не совсем.
— Не важно, — шепчет она, ее голос призрачный, немного хриплый.
— Это важно для меня. Я не трахал ее в тот вечер, когда тебя ранили, Николь.
— Я поверила в это. — она смеется, затем разражается слезами. — В ту ночь я могла думать только о том, что ты с ней. Думаю, я должна поблагодарить тебя за то, что отвлеклась. Боже, я была такой глупой.
— Ты не глупая.
Она еще больше замыкается в себе, используя свои колени как броню против всего мира.
Людей.
Несправедливости.
Я слишком близок к тому, чтобы ударить кулаком по рулю и неизбежно убить нас обоих.
Если бы я послушал ее тогда, если бы я не был так погружён в собственную задницу и так настроен на свою наивную сердечную боль, я бы увидел это.
Я бы увидел ее сокрушение и безмолвную мольбу о помощи.
Но я не увидел.
И все последующие недели я активно притворялся, что она вредитель.
Она тоже не смотрела на меня. Даже своих обычных взглядов или надменных замечаний не было.
В тот день, когда с Виктории Клиффорд слетела маска и полиция арестовала ее, Николь сломалась, и, возможно, это произошло не только из-за того, что она узнала, что ее единственный родитель монстр. Возможно, она позволила миру увидеть свои редкие слезы из-за боли, которая гноилась внутри нее в течение нескольких недель.
После того как полицейские вывели ее мать из комнаты, я обхватил Николь за плечи и повел ее в коридор. Несмотря на то, что рана, которую, как я думал, нанесла она, была свежей, кровоточила и отказывалась затягиваться, я все еще ощущал укол в сердце, наблюдая за ее состоянием.
Я все еще хотел увезти ее подальше от разъяренного дяди Генри и убитой горем Астрид. Несмотря на мою преданность к лучшей подруге, какая-то часть меня хотела защитить Николь от гнева, если она или ее отец решат обвинить Николь в действиях ее матери.
И на несколько минут Николь позволила мне обнять ее, молча утешить, пока она всхлипывала и дрожала, как лист во время сильной бури.
Но потом я разрушил заклятие и спросил, как первоклассный идиот:
— Тебе что-нибудь нужно?
Что может понадобиться девушке, которая только что осознала, что ее мать убийца, Дэн? Может, это тебе нужен более работоспособный мозг?
Очевидно, тогда я был в ударе, потому что, когда ее губы дрогнули, я опустил голову и прикоснулся губами к ее губам.
В своем простодушном сознании я хотел только, чтобы ей стало лучше, чтобы она забылась хоть на какое-то время, но в итоге я разорвал швы своего сердца и поцеловал ее с отчаянием безумца. Клянусь, она на краткий миг поцеловала меня в ответ. На какую-то секунду мы были настолько едины, что я не знал, где кончается она и начинаюсь я.
Но затем она стремительно вырвалась из моих объятий и уставилась вперед.
— Мне нужно, чтобы ты держался подальше от меня, Дэниел.
И затем, она ушла.
Через несколько дней она собрала чемоданы и уехала.
Она даже не взглянула на меня. Ни разу. А я думал, что она покончила со мной.
Я думал, что и я с ней покончил.
Прошло столько лет, и я понял, что никогда с ней не покончил.
Не тогда, когда я никогда не начинал с ней по-настоящему.
— Как этот ублюдок… — я прерываю свой напряженный тон и начинаю снова с более холодного. — Как он стал отцом Джейдена?
Подбородок ее дрожит. Толчок. Молчание.
— Он… на самом деле твой сын?
— Нет! Думаешь, я бы позволила этому монстру завладеть мной?
— Я просто спрашиваю.
— Ну, не надо.
— Я на твоей стороне.
Она хмыкает.
— Мог бы и обмануть меня.
— Я действительно на твоей стороне, Николь. Скажи мне… — я поджимаю губы и добавляю: — Пожалуйста.
Опять молчание. Больше пыхтения. Клянусь, салон машины нагрелся на тысячу градусов, и просто чудо, что в этот момент я не въехал прямо в стену.
Николь несколько раз открывает рот, потом смотрит в окно и говорит тихим, задыхающимся тоном.
— После того, как маму арестовали, я не могла заставить себя пойти к ней. Мне было так жалко дядю Генри и даже Астрид. Я планировала учиться в Кембридже, а потом, может, через несколько лет, попросить у него прощения. Он был мне как отец после того, как я потеряла своего, и я по-своему любила его, даже если он не замечал никого, кроме Астрид и ее матери. Я просто хотела начать все заново, построить свою жизнь с чистого листа. Я хорошо училась, делала вид, что мои одноклассники не ропщут за моей спиной, что я дочь убийцы, что аристократы прогнили до костей. Все было хорошо. Мне было хорошо. Меня не волновали ни друзья, ни вечеринки, ни то, что я обычная студентка университета. Я просто строила жизнь. В процессе я игнорировала письма от мамы. Пока два года спустя меня не навестил офицер полиции, который сообщил, что она умерла от рака. Она писала мне об этом. О ее раке и ее борьбе с ним. Я плакала на ее похоронах, на которые пришла сама. Плакала из-за того, как она сформировала мою жизнь, и плакала из-за того, что ее больше нет в ней. Затем, посреди всего этого, я увидела Кристофера с ребенком на руках. Очевидно, он женился на моей маме вскоре после развода с дядей Генри и соблазнял ее задолго до того, как ее арестовали. Он сказал: «Я трахнул тебя только потому, что ты похожа на нее. Теперь, когда ее нет, ты будешь делать это». Я убежала, упала и сломала руку. У меня произошёл эпический приступ паники, и я чуть не попала под колёса машины. Не думала, что, увидев его снова, у меня будет такая реакция, но это произошло, и я ненавижу ту версию себя, испуганную, неисправную версию. Поэтому я хотела исчезнуть, но он нашел меня, нанёс удар.
Мой кулак сжимается.
— Он…
— Он хотел, но я ослепила его перцовым баллончиком и ударила ногой. Это было так хорошо… так освобождающе. Он оставил меня в покое на некоторое время. Через месяц социальные службы спросили, могу ли я взять опекунство над Джейденом. С ним жестоко обращались, у него имелись синие пятна на спине, и у него развилась астма из-за условий, в которых Кристофер держал его. Я не могла отказать, я просто… не могла. Он нашел меня вскоре после этого, избил до полусмерти, и если бы не сосед, он убил бы меня и Джея. Дядя Генри нашел меня примерно в то же время, но я не могла смотреть ему в глаза.
Это, должно быть, то, о чем мне рассказала Астрид.
— Мне пришлось покинуть страну и сбежать от него. Я бросила университет и использовала остатки своего трастового фонда, чтобы вырастить Джея. Вначале было трудно, и мы много переезжали, пытаясь найти хорошо оплачиваемую работу. Так мы оказались здесь.
В Нью-Йорке.
Там, где я нахожусь.
Мое сердце стучит так громко, что, кажется, она слышит каждый удар.
— Джейден сказал, что Крис навещал тебя, пока ты была здесь.
Она переключает свое внимание на меня.
— Ты спрашивал его об этом?
— Ответь на вопрос, Николь. Что произошло?
— Он хотел, чтобы мы вернулись. Я выгнала его и переехала на следующий день. Это было два года назад. — она фыркает. — Никогда не думала, что он подаст в суд на опеку над Джеем. Он никогда не хотел его.
Но он хочет тебя.
Я не говорю этого, потому что сомневаюсь, что это возымеет положительный эффект. Уверен, что его заморочка с матерью и дочерью это всего лишь фетиш. На самом деле ему нужна была Николь, а не ее мать. Она та, которую он взял силой, и именно с ней он пытался поддерживать связь, будь то через ее мать или ее брата.