Николь отнеслась к этому скептически, но когда дядя Генри предложил отвезти его к Астрид и провести там день, она не смогла отказать.
Мое расписание на день состояло из ласк ее сладкой киски, поедания ее на завтрак, траханья ее, а затем повторения всего этого — не в таком порядке — пока мы не сядем на самолет завтра.
У Николь, однако, имелись другие планы. Она сделала мне самый небрежный минет из всех минетов, который, возможно, перенес меня в другое царство, а затем сказала, чтобы я отвел ее в кино, если хочу еще один.
Она умница и знала, что я не смогу отказаться от того, чтобы мой член сосали ее пухлые розовые губы.
И мы пошли смотреть этот проклятый фильм. Дурацкий романтический фильм, от которого у меня закатываются глаза.
Но все в порядке, я могу справиться с этим дерьмом, потому что меня ждет еще один минет.
Лучшая валюта из когда-либо изобретенных.
— Все было не так уж плохо.
Она качает головой, пока мы идем через близлежащий парк. Поскольку сейчас ранний полдень и погода чертовски плохая, тучи за тучами, серость — ничего удивительного — не так много людей на улице.
Николь просто сияет в простом белом платье и легком свитере персикового оттенка. Ее волосы целуются с ветром и заменяют несуществующее солнце, развеваясь по лицу, как ангельский нимб.
Я не могу даже взглянуть на нее без ослепления, уколов в груди и прочих хаотичных эмоций.
Поэтому я решаю сосредоточиться на текущем разговоре.
— Нет, это было не плохо. Это было ужасно и чертовски пошловато.
— Все хорошие истории любви такие.
— Все хорошие истории любви заканчиваются трагедией, Персик.
Она смотрит на меня из-под ресниц, затем вперед.
— Мне нравится переосмысливать концовки. Трагические истории любви, я имею в виду. Когда я была моложе, это вызывало у меня головокружение.
— Не знал, что ты безнадежный романтик.
— Худшего сорта.
— Неудивительно, что твои любимые фильмы это романтика.
— Не только романтика. Я не против боевиков, исторических фильмов, триллеров или фэнтези, лишь бы среди них была романтика.
— Ты закончила путь от безнадежного романтика и перешла в категорию жуткого романтика.
— Ты не имеешь права судить, когда твой вкус в кино скучен.
— Что скажешь сейчас?
— Фильмы Квентина Тарантино твои любимые. Можешь быть более очевидным?
— Простите, мисс Адлер, но его фильмы ничуть не скучнее, чем ваши пошлые романчики.
— Стрельба. Стрельба. Бах. Конец. — она закатывает глаза. — Я имею в виду, я тебя умоляю.
— Это развлекательно.
— Нет, это пошловато, но в другом понимании.
— Мы согласимся не соглашаться с этим. — я делаю паузу, останавливая нас. — Так, погоди. Как ты узнала, что мне нравится Тарантино?
Румянец покрывает ее черты.
— Я знаю о тебе много вещей.
— Например?
— Тебе нравится музыка Muse, и ты хочешь, чтобы на твоих похоронах играл Resistance. Ты считаешь, что читать задания скучно, и почти не сдаешь их. Ты ворчлив по утрам и раньше пил только черный кофе или кофе со льдом. Теперь ты пьешь только черный с одним граммом чертового сахара.
Я ухмыляюсь.
— И ты все равно умудряешься несколько раз все испортить.
— Это было специально, потому что ты придурок, если ты не знал.
— Шок. Наверное, стоит сообщить об этом кому-нибудь, кому не все равно.
— Ты направляешь свои наклонности мудака или они приходят сами собой?
— Понемногу и то, и другое. — я смотрю на часы. — Пора домой за минетом, пока меня не обломали.
— Еще нет.
Она прикусывает нижнюю губу.
— Еще нет? Что еще ты собираешься делать в такую дерьмовую погоду, из-за которой короли и королевы отказываются от этих земель?
— Просто гулять.
— Ты говоришь более подозрительно, чем предатель с факелом.
— Просто делай, что тебе говорят, или мои губы не дадут тебе немного любви.
— Я уже заплатил за это. Пошлый фильм, не забыла?
— Неважно. Это часть сделки.
Я стону, внутренне пиная свой измученный киской член за то, что согласился на это в первую очередь. Я мог бы отвезти ее обратно в дом и получить не минет, а полный пакет.
Но когда она сказала, что хочет провести время на воздухе, я не смог отказать. В каком-то смысле, это наше первое свидание.
Пошел ты, Джуниор. Ты на моей стороне или на ее?
— И еще, — она смотрит на меня. — Ты должен был рассказать мне о дяде Генри. Я была так взволнована.
Так и было. Но когда она вернулась, она выглядела самой счастливой из всех, кого я видел за последнее время.
— Вы оба нуждались в завершении, — я просто говорю.
Это была одна из тех вещей, которые беспокоили ее, и, очевидно, я сделал своей миссией избавление от них одного за другим.
То, что происходит дальше, совершенно выбивает меня из колеи.
Николь встает на цыпочки и целует меня в щеку.
Ну, блядь. Разве это плохо, что я хочу схватить ее за горло и поцеловать на фоне дерева, пока все смотрят?
— Что это было? — спрашиваю я.
— Благодарность. — она сглатывает. — Я думала, что потеряла его навсегда, но оказалось, что он всегда искал меня.
— Если ты хочешь по-настоящему отблагодарить меня, то этот поцелуй может отправиться куда-нибудь вниз.
Она смотрит на меня игривым взглядом.
— Я сказала «позже».
— Позже — это не измеряемое время, поэтому оно бессмысленно. На самом деле, позже могут быть те пятнадцать минут, которые мы проведем в дороге домой.
— Хорошая попытка.
Николь смеется, и я не могу насытиться этим звуком. От его беззаботности.
Тот факт, что она светится сквозь боль, делает ее еще более особенной.
Я бы продал обе свои почки, если бы это означало, что я буду видеть ее смех чаще.
Поэтому я стараюсь сохранить его на ее лице, пока мы идем по этой гребаной тропинке, дважды, пока я держу ее за руку. Потому что к черту, я буду сопливым, если это будет с ней.
Как только мы садимся на скамейку, она проводит пальцем по заживающей ране на моем виске, ее брови сходятся вместе.
— Болит?
— Не очень, но я серьезно беспокоюсь о том, что останется шрам. Мой статус модели на обложке журнала под угрозой.
Она смеется.
— Это их потеря. Кроме того, шрамы украшают.
— Как это?
— Мы люди, мы не должны быть идеальными.
— Разве ты не философ?
Она опирается на обе ладони и смотрит на небо, такое же дерьмовое и облачное, как это, я бы хотел быть этим небом прямо сейчас.
— Я просто научилась ценить вещи и стирать другие.
— Было трудно?
— Иногда. Но я не позволяла себе опускать руки.
Она улыбается, и я хочу спрятать эту улыбку у себя в груди. Еще лучше, если бы я был рядом все эти годы, когда она боролась в одиночку.
Я бы не хотел, чтобы мой член диктовал мне мои действия и чувства.
— Мне нужно проверить Джея. — Николь роется в сумке. — Уф, не могу найти эту штуку. Можешь позвонить мне?
Я бы предпочёл не звонить. Мне слишком нравится спокойствие этого момента, чтобы разрушать его, но я все равно это делаю.
Она достает его и вздыхает.
— Нашла.
Я останавливаюсь на имени, под которым она меня сохранила, и выхватываю у нее телефон.
— Вы называете своего босса Чертовым Идиотом, мисс Адлер?
По ее щекам и шее разливается румянец.
— Все ассистенты так делают.
— Когда это началось?
— Когда нам было по восемнадцать.
— Так не пойдет.
Я говорю ей разблокировать телефон, затем меняю имя на «Дэниел» в окружении двух сердечек. Затем делаю селфи, целуя ее губы, и ставлю его в качестве фотографии.
Николь называет меня глупым, но улыбается, как безнадежный романтик, которым она и является.
Мы проводим еще немного времени в парке, прежде чем она настаивает на том, чтобы мы купили продукты.
— Ты же знаешь, что у меня есть персонал, который следит за запасами в холодильнике, верно?
Я толкаю тележку, пока она бросает в нее всевозможные вещи.
— У них случится мини-инсульт, и они будут называть тебя американизированной за твоей спиной, потягивая свой чай Эрл Грей.
Она улыбается мне через плечо.
— Я буду пить с ними. Я люблю чай.
— Поздравляю, что ты одна из многих британцев, которые потребляют его в нездоровых количествах.
— Это не так. Ты предпочитаешь кофе.
— Именно поэтому мои сотрудники за спиной называют меня американизированным Стерлингом. Так что мы с тобой приятели. Еще раз поздравляю.
Она смотрит на меня, сжимая пакет с чем-то зеленым, плавающим в жидкости, похожей на сопли. Пожалуйста, скажите мне, что она просто проверяет это из любопытства, а не собирается на самом деле взять.
— Твои сотрудники оставались в особняке все эти годы?
— Все одиннадцать Рождеств без единого подарка от тебя.
— Но почему?
— Они прилагаются вместе с особняком.
— Но они же люди.
— Крайне раздражающие, с чувством преданности, напоминающим вторую руку самурая. Ну, знаешь, та, которая добивает их после того, как они сами себя выпотрошат. В моем случае, если я решу уйти, они отравят мой кофе.
— Почему?
— Они ненавидят эту дрянь. Насколько я слышал, считается кощунством предпочесть его чаю.
— Нет, я имею в виду, почему ты их оставишь?
— Я не оставлю. Технически они были уволены одиннадцать лет назад, но они более упрямы, чем мое отношение «мне все равно».
— Кто им платит?
— Мой брат, через принадлежащие мне акции. Он управлял всем этим делом и, вероятно, подкупил их китайским чаем высшего сорта, чтобы они были занозой в моем боку.
— Им, наверное, было так одиноко, обслуживать особняк без хозяина.
— Эй? Ты пропустила ту часть, где они пьют чай, сплетничая о нас?
— Ты исчез на одиннадцать лет, а потом неожиданно вернулся. Ты должен быть благодарен, что они вообще приняли тебя.
— Там было ключевое слово, которое ты пропустила. Это мой особняк.
— В котором они жили больше, чем ты. Это такая красивая собственность, но ты оставил ее без оглядки.