О какие нынеча времена! Что та из етаго будет! ‹…› Письма из Петербурга пришли. Пишут, что вода там так высока была, что весь город потопила, и люди на кровлях насилу себе место находили. ‹…› Да пусть и не потонули, так по крайней мере с голода тамо люди мрут. Во всем недостаток, ни о чем ни правительство, ни полиция, и никто не думает» (I, 16).
Ханжахина (русский вариант Тартюфа и Богомолки из одноименной комедии Геллерта[121]) молится с утра до вечера, но при этом отдает деньги в рост под большие проценты. Она же запускает молитвенником в голову служанке Мавре (единственный эпизод, прямо восходящий к пьесе «Богомолка» Геллерта). Она же бьет слуг – высекла сына кормилицы за то, что тот собирался жениться.
Все три героини поборницы старого уклада: «нынешних обычаев и роскоши» не любят, а хвалят только «старину» – то, что было пятьдесят с лишним лет назад, как определяет та же служанка Мавра, указывая на петровскую эпоху (I, 8). Вестникова из этой же комедии жалуется, что «ни в чем ныне нет смотрения», что правительство и полиция бездействуют (I, 16). В комедии «Имянины госпожи Ворчалкиной» главная героиня с «говорящей» фамилией сетует, что свет стал «развратен», что подкидышей подбирают, кормят и обходятся с ними как с дворянами – намекая на создание Екатериной Воспитательного дома (I, 73). Она готова поверить любому абсурдному слуху (такому, как запрещение жениться на десять лет!), поскольку недовольна нынешним правительством: «Какия времена! какия ныне чудеса делаются? до чево мы бедныя дожили!» (I, 72).
В пьесе «Передняя знатного боярина» героини Выпивайкова и Претантена жалуются, что «вино и пиво так дороги стали», что не осталось в городе молодых офицеров, а «причина всему война» (I, 164–165). Госпожа Умкина (вариация Вестниковой) в «Невесте-невидимке» также бранит власти за тянущуюся войну: «Еще говорят, будто скоро будет мир, но я тому не верю: уже часто с етим таскались; дурное всегда скорея хорошево делается» (I, 127).
Однако за насмешкой над чудихиными, вестниковыми и ворчалкиными стояло не только и не столько желание скорректировать нравы по просвещенному образцу – «искоренить» пороки. Екатерина наделяет негативных персонажей ретроспективизмом и традиционализмом – идеологическим вектором дворянской фронды (не случайно через десять лет Фонвизин назовет своего положительного героя Стародумом)[122]. Все московские фрондеры, распространяющие ложные сплетни и критикующие правительство, на поверку оказываются, в изображении императрицы, всего лишь невежественными, жадными и грубыми стародумами, наделенными многочисленными изъянами, о которых свидетельствуют их фамилии.
В «Передней знатного барина» комические герои, осаждающие переднюю ради своих корыстных целей, обсуждают военные действия и критикуют правительство, однако все недовольные сами оказываются порочными, смешными, необразованными или глупо заносчивыми. Как всегда, в пьесы вставляются колкие намеки и даже прямые карикатуры на известных (во всяком случае, в придворных кругах) реальных прототипов. Так, например, француз Оранбар советует не «бить» турок из гуманных соображений, а мириться с ними и дать им денег. В его облике справедливо находили карикатуру на французских путешественников в России, в частности на экономиста и философа Мерсье де ла Ривьера[123]. Не случайно Оранбар, коверкая русский язык, произносит знаменитую сентенцию (вставленную Екатериной и в «Антидот» и помянутую в ряде частных писем) о том, что он приехал в Россию, где все ходят на четвереньках, чтобы «поднять всех вам на два нога» (I, 167).
Комедийный цикл 1772 года носит не только антимосковский, но и антидворянский характер. Помимо трех московских барынь, дворяне Спесовы, Геркуловы, Гремухины, Фирлюфюшковы, Тратовы, Вздорновы, Умкины, Соскины – все они подвергаются насмешке, все они носители пороков – паразитарные, заносчивые прожигатели жизни. Эта социальная группа ясно осознает свою особость – на фоне положительных «разумных» героев, таких как Дремов и его племянник Таларикин в пьесе «Имянины госпожи Ворчалкиной». Геркулов солидаризуется со Спесовым в ненависти к двум последним, транслируя недовольство «боярской» группы новыми «умниками», все отличие которых лежит в сфере культурных навыков и поведенческой модели: «Правду сказать, и я их не люблю. Они (Дремов и Таларикин. – В. П.) много умничать изволят. Все им противно, всех презирают, иной у них болтун, другой картежник, третий дурак…» (I, 66).
Екатерина «разделалась» с московским «неслужилым» дворянством как классом, связав эту дворянскую фронду со «стародумством», неумелым прожектерством, жестокостью, косностью и непросвещенностью. Именно они мешают ее реформам, их московский «либерализм» дезавуируется в ее пьесах как пустое «ворчание».
Москва представала в этих комедиях как место социально и политически маркированное – все местные герои сопротивлялись правительственным реформам. Этот субстрат московской жизни запечатлели воспоминания современников. Так, французский путешественник описывал Москву 1774 года: «Москва… составляет город как бы независимый от всего государства, ибо в ней живут так же свободно, как в какой-нибудь республике»[124].
Был еще один аспект в отношении Екатерины к Москве – она всегда чувствовала глухое недовольство московских жителей, неодобрение ее политики и явное расположение к юному Павлу Петровичу. Французский дипломат К. К. Рюльер, автор скандального сочинения «История и анекдоты революции в России в 1762 г.», рассказывал о приезде Екатерины в Москву для коронования в сентябре 1762 года: «Учредив порядок во всех частях государства, она поехала в Москву для коронования своего в Соборной церкви древних царей. Сия столица встретила ее равнодушно – без удовольствия. Когда она проезжала по улицам, то народ бежал от нее, между тем как сын ее всегда окружен был толпою»[125].
В «Записках» Л. Н. Энгельгардта содержится выразительное объяснение антимосковским чувствам императрицы: «Государыня не очень жаловала Москву, называя ее к себе недоброжелательною, потому что все вельможи и знатное дворянство, получа по службе какое неудовольствие и взяв отставку, основывали жительство свое в древней столице, и случалось между ними пересуживать двор, политические происшествия и вольно говорить»[126].
Н. Карамзин в «Записке о московских достопамятностях» подводил итоги особенностям московской жизни в эпоху Екатерины II: «Со времен Екатерины Великой Москва прослыла республикою. Там, без сомнения, больше свободы, но не в мыслях, а в жизни; более разговоров, толков о делах общественных, нежели здесь, в Петербурге, где умы развлекаются двором, обязанностями службы, исканием, личностями. ‹…› Здесь сцена, там зрители; здесь действуют, там судят, не всегда справедливо, но всегда с любовию к справедливости»[127].
Московские герои комедий Екатерины не служат, не имеют навыков ведения хозяйства, они привыкли к патриархальному патронажу. Скупая Ханжахина в комедии «О Время!» не хочет расставаться с деньгами, составляющими приданое ее внучки Христины, а потому противится ее браку. Она же не позволяет жениться сыну кормилицы (и приказывает высечь его), поскольку жалеет выдать денег на свадьбу: «Надлежало бы правительству-та сделать такое учреждение, чтобы оно вместо нас людей-та бы наших при женитьбе снабжало» (I, 11).
Все московские «баре» к тому же плохие помещики – неумелые и ленивые. Так, например, Гремухин в «Имянинах госпожи Ворчалкиной» получает комическое письмо из деревни от своего отца Филатея Гремухина, требующего сына приехать помочь, так как «хлопот полон рот» – подохли щенята любимой собаки, а также… сено на неубранных полях подмокло и пропало (I, 108). Московские баре не только не служат – они не платят и налогов государству. В той же комедии главная героиня Ворчалкина вспоминает, что покойный муж не платил в казну пятнадцать лет «какую-то недоимку» (I, 76).
Комедии содержали определенную социальную парадигму – дворяне не служат сами, удалились от дел, не умеют вести хозяйство (только тратят). Единственное, на что они способны, – глухое ворчание, критика власти. Редкие в пьесах положительные герои (вроде Непустова в комедии «О Время!») – чиновники из Петербурга, где они служат, а потому в Москву приезжают на короткий срок в отпуск. Москва же едва не ставит их в тупик, поскольку все происходит здесь очень медленно и бессмысленно. Срок отпуска у Непустова заканчивается, а Ханжахина делает вид, что молится, чтобы не решать вопрос замужества внучки, и не находит времени встретиться с ним. Непустов подводит итоги: «Молиться хорошо; однако есть в жизни нашей и должности, которыя свято соблюдать мы обязаны» (I, 6). Здесь проходит социальный и идеологический водораздел между разумным обществом Петербурга и абсурдным миром Москвы. Устами служанки Мавры из комедии «О Время!» императрица подводит итоги: «Вот так наш век проходит! Всех осуждаем, все ценим, всех пересмехаем и злословим, а того не видим, что смеха и осуждения сами достойны. Когда предубеждения заступают в нас место здраваго разсудка, тогда сокрыты от нас собственные пороки, а явны только погрешности чужия: видим мы сучок в глазу ближняго, а в своем и бревна не видим» (I, 41–42).
При отсутствии среднего класса (важная составляющая комедий Мольера) комедии Екатерины 1772 года структурировали те культурно-идеологические группы, которые имелись внутри одного – дворянского – класса. Показательно, что слуги в комедиях Екатерины не несли определенной социальной маркированности, а по своим идеологическим характеристикам примыкали к «разумной» антимосковской группе дворян. Служанка Мавра в пьесе «О Время!» читает весьма просвещенную и даже либеральную литературу – «Ежемесячные сочинения» и «Клевеланда» – роман «Английский философ» аббата Прево. Слуга Дремова Антип в «Имянинах госпожи Ворчалкиной» произносит сентенции, достойные украсить статьи из французской «Энциклопедии»: «Какой вздор! будто можно побоями человеческой переменить нрав. Посмотри-ка ты: у Невеждова всякой день, то и дело, что людей порют батожьем, и за всякую безделицу, равно как и за большую вину, кожу с них спускают, а люди все и воры и пьяницы» (I, 54).