Тревога по поводу негативных слухов, выражающих общественное мнение, касалась и Европы. В письмах к Вольтеру Екатерина постоянно преуменьшала степень опасности московских событий. В письме от 12 декабря 1771 года, отправленном к госпоже Бьельке, Екатерина также с напускной уверенностью рапортует: «Не могу не сообщить Вам своей радости, что политические болтуны, которые против нас, по большей части проигрывают свои пари. Г. голландский посланник, который в Гамбурге, может быть также ошибается на счет состояния Москвы. ‹…› Итак вероятно, что через несколько дней все кончится к нашему удовольствию, и что злые толки замрут вместе с язвой; свет полон болтовни»[136].
По Европе в это же самое время распространялась информация о заговоре против Екатерины. 24 августа 1772 года императрица успокаивала Бьельке, категорично отметая подобные слухи, которые «не имеют основания» (та писала ей еще 14 марта 1772 года об этих циркулирующих по дипломатическим кругам разговорах о заговоре, который будто был открыт и уничтожен)[137].
Однако особую тревогу Екатерины вызывал один человек – граф Петр Иванович Панин. Генерал-аншеф, герой русско-турецкой войны, награжденный Георгием I степени, он вышел в отставку в конце 1770 года, после какого-то «недовольства» Екатерины, оставившей Панина без повышения, в то время как его соперник П. А. Румянцев был назначен генерал-фельдмаршалом. Сам Панин относил это «недовольство» к ревности и интригам противоположной «партии» – братьев Орловых, князя И. Г. Чернышева и П. А. Румянцева. Еще одна важнейшая фигура литературно-политического контекста, чрезвычайно показательная для понимания ранних комедий императрицы, – статс-секретарь и редактор всех этих пьес И. П. Елагин, который также примыкал к этой антипанинской группировке.
П. И. Панин поселился в Москве, где проводил зиму, и в подмосковном имении Михалково. Оттуда, из Москвы, как из штаба оппозиции, он активно переписывался с братом Н. Паниным, с его секретарем Д. И. Фонвизиным, с А. Б. Куракиным, другом наследника Павла Петровича. Фонвизин, работавший в Коллегии иностранных дел, взял на себя миссию оповещать Петра Панина о всех военных и политических новостях. Чуть ли не каждую неделю в течение 1771–1772 годов автор «Бригадира» отправлял опальному Панину секретные депеши с копиями корреспонденции высших военных и дипломатических лиц. Их переписка, передаваемая через «верных» людей, носила исключительно доверительный характер.
Петр Панин резко критиковал и государственные, и военные дела. Его «дерзкие» речи были известны Екатерине, еще больше было доносов. Так, в 1772 году Екатерина обсуждает с князем Волконским дело Наталии Пассек, жаловавшейся на собственную дочь Марию, которая якобы покушалась на ее жизнь. Мария Пассек «на допросе по поводу покушения на жизнь своей матери, между прочим, показала, что будто бы народный бунт в Москве во время чумы был произведен по внушению Панина, желавшего возвести на престол Великого Князя Павла Петровича»[138].
Слухи и доносы на Панина не подтверждали его непосредственного участия в каком-либо заговоре, но его «дерзкие» речи, критика правления, его резко отрицательное отношение к тому, как развивались военные действия и дипломатические переговоры с Турцией, были хорошо известны. Екатерина неоднократно называла Петра Панина своим персональным врагом и учредила надзор за ним. В 1772–1773 годах Петр Панин был под неусыпным наблюдением засланных к нему осведомителей. Князь М. Н. Волконский докладывал Екатерине (9 сентября 1773 года): «Повелеть изволили, чтобы я послал в деревню Петра Панина надежного человека выслушать его дерзкия болтания. ‹…› Подлинно, что сей тщеславный самохвал много и дерзко болтал, и до меня несколько доходило, но все оное состояло в том, что все и всех критикует»[139].
Именно в этот год и в этом историческом контексте комедийный цикл должен был решить идеологическую и политическую задачи – так или иначе, сфокусировать общественное внимание на нужных императрице проблемах. Или, вернее, переключить русского зрителя и зарубежного наблюдателя от того, что не должно было попасть в их поле зрения, – от проблемы власти и политической борьбы вокруг наследника Павла Петровича.
Именно в начале 1770-х борьба двух кланов в высшей степени обострилась в связи с приближающимся совершеннолетием Павла осенью 1772 года и возможным изменением его статуса[140]. 20 сентября 1772 года Павлу Петровичу исполнялось 18 лет. Между тем Екатерина не собиралась делиться властью с сыном, а вместо этого сосредоточила свои усилия на подыскании ему невесты среди немецких принцесс. Параллельно с комедиями она пишет множество писем, обсуждая, приглашая, выбирая будущую невестку. Матримониальная пружина ее комедий развивалась одновременно с матримониальными сюжетами реальной жизни. Императрица даже отложила все празднования под предлогом будущей женитьбы Павла, и день рождения наследника прошел без особых торжеств.
Подливало масла в огонь и то, что в немилости оказался несменяемый до того фаворит Григорий Орлов. 25 апреля 1772 года Екатерина отправила его на конгресс в Фокшаны для участия в мирном договоре (многие рассматривали как знак немилости и предыдущую отправку его осенью 1771 года в чумную Москву). Фавор нового избранника А. С. Васильчикова продлился недолго, но еще больше подогрел борьбу партий и интриги вокруг наследника.
Особую роль играл и голштинский приятель обоих братьев Паниных – Каспар Сальдерн, интриговавший в обе стороны: вовлекая наследника Павла Петровича в некий «заговор», он одновременно писал доносы на Паниных[141]. Павел Петрович вскоре признался матери, что был вовлечен в заговор Сальдерном и передал ей список «заговорщиков», который императрица красивым жестом, не взглянув на содержание, бросила в камин. Видимо, Екатерина знала больше, чем предполагала оппозиция. Уже позднее, 25 сентября 1773 года, Екатерина сообщала М. Н. Волконскому о том, как ей удалось приструнить Петра Панина: «Что же касается до дерзкаго вам известнаго болтуна, то я здесь кое-кому внушила, чтоб до него дошло, что, естьли он не уймется, то я принуждена буду его унимать наконец. Но как богатством я брата его осыпала выше его заслуг на сих днях, то чаю, что и он его уймет же, а дом мой очистится от каверзы»[142].
Под «каверзой» имелись в виду планы так называемой «панинской партии». Императрица была хорошо информирована обо всех имевших место «интригах». Подробности борьбы двух кланов описывал Фонвизин в письме к матери (1773): «Теперь скажу тебе о наших чудесах. Мы очень в плачевном состоянии. Все интриги и все струны настроены, чтоб графа (Н. И. Панина. – В. П.) отдалить от великого князя, даже до того, что, под претекстом перестроивать покои во дворце, велено ему опорожнить те, где он жил. Я, грешный, получил повеление перебраться в канцлерский дом, а дела все отвезть в коллегию. Бог знает, где граф будет жить и на какой ноге. Только все плохо, а последняя драка будет в сентябре, то есть брак его высочества, где мы судьбу нашу совершенно узнаем.
Князь Орлов с Чернышевым злодействуют ужасно гр-у Н. И. (Панину. – В. П.), который мне открыл свое намерение, то есть, буде его отлучат от великого князя, то он ту ж минуту пойдет в отставку. В таком случае, бог знает, что мне делать, или, лучше сказать, я на бога положился во всей моей жизни, а наблюдаю того только, чтоб жить и умереть честным человеком.
Злодей Сальдерн перекинулся к Орловым, но и те подлость души его узнали, так что он дня через два отправляется в Голстинию.
Великий князь смертно влюблен в свою невесту, и она в него. Тужит он очень, видя худое положение своего воспитателя и слыша, что его отдаляют и дают на его место: иные говорят Елагина, иные Черкасова, иные гр. Федора Орлова.
Развращенность здешнюю описывать излишне. – Ни в каком скаредном приказе нет таких стряпческих интриг, какие у нашего двора всеминутно происходят, и все вертится над бедным моим графом, которого тернению, кажется, конца не будет. Брата своего (Петра Панина. – В. П.) он сюда привезти боится, чтоб еще скорее ему шеи не сломили, а здесь ни одной души не имеет, кто б ему был истинный друг. Ужасное состояние. Я ничего у бога не прошу, как чтоб вынес меня с честию из этого ада»[143].
Не став наказывать никого из оппозиционеров ни в те годы, ни впоследствии, Екатерина прибегла к другому средству, желая повлиять на общественное мнение, противопоставив критике недовольных публичный смех. Политические аллюзии на Петра Панина, вставленные в комедии 1772 года, окружались комическими репликами и растворялись в общем смеховом пространстве. Так, например, в комедии «Невеста-невидимка» появляется чрезвычайно выразительный персонаж – отставной капитан Иларион Мирохват. В традиционный комедийный тип «хвастливого воина» Екатерина добавляет какие-то личностные характеристики, соотносящиеся с конкретным прототипом. Намеки на известных лиц из близкого окружения (или из недавних приближенных) были характерным приемом всех литературно-публицистических текстов Екатерины. Любопытно, что среди разрозненных «драматических отрывков» императрицы имеется запись, содержащая прямое упоминание Петра Панина: «Сосед – умоначертание à peu près Петра Панина: военной человек, невежда, даже до математики – все вздор. Он обещал учителя отыскать для сына» (III, 450).
Этот эскиз «соседа» имеет сходство и с Мирохватом, соседом главного героя «Невесты-невидимки» Господина Варчкова. Мирохват жалуется, что его не так ценят, как раньше, что нет должного к нему уважения, что война длится слишком долго: «Я везде известен; меня весь высокий генералитет и все штаб- и обер-офицеры знали в мое время, да уже мало осталось моего века. ‹…› В наше время скорея брали города приступом, нежели ныне в ином доме можно получить видеть хозяина; и поспешнее целые войны окончались, нежели теперь ответ получить можно на разныя дела, за которыми я хождение имею» (III, 114).