[158]. Версия Глинки представляется мало убедительной – Дашкова, получавшая все статьи для «Собеседника» и служившая посредником между авторами и императрицей, могла просто не передавать эти материалы Екатерине. Если же она показала столь острую статью и не раскрыла ее авторство, значит, бывшая сподвижница восшествия царицы на трон лелеяла собственные стратегические планы.
Сразу по прочтении Екатерина решила, что автором является Иван Иванович Шувалов, только что задетый ею в «Былях и небылицах» в чрезвычайно колком и полном аллюзий сатирическом портрете «нерешительного» соседа («Собеседник», 1783, книга вторая). Екатерина посмеялась над характером и манерами обер-камергера, выведя его под именем «Нерешительный». Выпад Екатерины был чрезвычайно откровенным и злоязычным, к тому же Шувалов оказался самой легко узнаваемой фигурой придворного окружения, ставшей мишенью столь колких насмешек императрицы. Не усомнившись в авторстве Шувалова, мстящего за этот комический портрет, Екатерина сообщала Дашковой свои соображения об авторе «вопросной» статьи: «Перечитывая со вниманием эту статью, я теперь нашла ее менее злой. Если бы ее можно было напечатать вместе с ответами, то она совершенно лишилась бы своего едкого характера, хотя все-таки может дать повод к повторению подобных же или еще больших вольностей. Конечно, это произведение обер-камергера и написано в отместку за портрет нерешительного человека, помещенный во втором томе…
Заметьте, что 14-й пункт повторяется там два раза, по-видимому затем, чтобы его можно было исключить, не нарушая последовательности изложения. Эта сама по себе ничтожная предосторожность, как две капли воды похожа на обер-камергера, который всегда делает один шаг вперед, а другой назад»[159].
Императрица, как свидетельствуют ее письма к Дашковой, не имела и тени сомнения, что полемику затеял ее «нерешительный» сосед Шувалов. Иван Шувалов был связан с Екатериной почти сорокалетним знакомством – молодой паж «малого двора» (с 1746 года) обратил на себя внимание юной принцессы как начитанностью, так и артистическими интересами[160]. Будущий основатель и куратор Московского университета состоял в переписке с европейскими философами, читал тех же, что и Екатерина, просвещенных авторов, покровительствовал литераторам. Огромное политическое влияние фаворита Елизаветы Петровны, как и поддержка клана Шуваловых, сделало его самым опасным противником молодой Екатерины. В 1763 году Вольтер имел все основания называть опального царедворца «ex-императором»[161].
В марте 1763 года Шувалов, не получив от Екатерины индульгенции за все свои прежние политические грехи, на четырнадцать лет покинул Россию, а по приезде в Париж был приглашен в так называемую Сиреневую лигу – круг особо приближенных политиков при Марии-Антуанетте. Связи и влияние Шувалова (в том числе в Италии и Ватикане) будут, несмотря на опальное положение царедворца, не раз использованы Екатериной[162]. В 1770-е годы Шувалов практически сделался кем-то вроде представителя императрицы при европейских дворах, а в сентябре 1777 года вернулся в Россию.
Торжественное возвращение воспринималось многими (и подавалось самой Екатериной) как знак ориентации власти на новую культурную политику – развитие просвещения и дальнейшей европеизации общества. В своей «Эпистоле И. И. Шувалову» (стилизованной под ломоносовский стиль!) Державин декларировал:
Во дни Минервины, в Екатеринин век,
Достоинств таковых потребен человек.
Ты будешь мудрою водим ея рукою,
Блистать парнасскаго эдема красотою;
Сады твоих доброт среди созрелых лет
Размножишь более, чем где их видел свет[163].
Однако ни милостивый прием, ни чины и награды, ни приглашение Шувалова в интимный кружок приближенных императрицы не сделали бывшего «властелина» (так называет его Державин в своей эпистоле) «своим» человеком. Салон Шувалова, куда приглашались все известные писатели (в том числе и Державин), раздражал Екатерину[164]. Раздражало и пугало императрицу его масонство, его покровительство Н. И. Новикову, его благотворительная деятельность. Философ-вельможа был известен своими политическими проектами, составлением нового Уложения (не удавшегося Екатерине), где идея «верховенства» законов возвращала к старому вопросу об ограничении самодержавия.
Безусловно, взгляды осторожного Шувалова были весьма умеренны и консервативны, тем не менее именно его имя первым пришло в голову Екатерине, прочитавшей анонимные «Вопросы». Екатерина интерпретировала полученную статью в духе очередной дворцовой интриги, затеянной умелым мастером. Ей казалось, что после смерти Никиты Панина (в 1783 году) Шувалов может стать объединительным центром всех недовольных. Она прочитала эту статью не в контексте политической дискуссии, а в контексте старой закулисной придворной борьбы.
Екатерина, как свидетельствуют ее мемуары, ненавидела всех Шуваловых, а Ивана Ивановича в особенности. В письме к С. Понятовскому от августа 1762 года Екатерина охарактеризовала Ивана Шувалова как «самого низкого и самого подлого из людей» – якобы за то, что в письмах к Вольтеру он распространял слухи о первостепенной роли Дашковой в перевороте[165]. Между тем, помимо европейских дел, гнев Екатерины был вызван приближенностью Шувалова к Петру III, а также его «нерешительным» поведением в те июньские дни дворцового переворота. Одно чрезвычайно «просительное» письмо Шувалова к Григорию Орлову, написанное по-французски и относящееся к 1762-му – началу 1763 года, проливает свет на тогдашнее положение бывшего фаворита: «Сие, может быть, заставит меня изменить намерения мои касательно путешествия. ‹…› Наконец я остался бы при дворе, уговариваемый многими лицами. Ваше сиятельство, можете быть уверены, что даже и в то время не выпрашивал я ни почестей, ни чинов, ни богатства. Я отказался от места вице-канцлева, от поместьев, чему много есть свидетелей, и особливо Гудович, в присутствии котораго я на коленях просил у него милости – уволить меня от всяких знаков его благоволения. Приверженность моя к ея императорскому величеству ныне славно царствующей государыне должна быть известна всем лицам, с коими я веду знакомство. ‹…› Я даже отваживался на некоторыя меры в ея пользу, и некоторыя лица подтвердят это. В течении прежняго царствования видел я, что дела идут в ущерб общественному благу. Я не молчал. Слова мои были передаваемы. Со мною стали обращаться холоднее, и я изменил мое поведение. Напоследок я стал удаляться не только от двора, но и от его особы. ‹…› Не буду излагать моих мыслей относительно всего этого зла, которое угрожало нашему отечеству: я имел случаи обнаружить перед вашим сиятельством чувства мои и был бы счастлив, если бы вы то припомнили. ‹…› И в это августейшее царствование я один забыт! Вижу себя лишенным доверия, коим пользуются многие мне равные»[166].
Оправдательный тон письма, ссылка на свидетелей, которые могут подтвердить лояльность Екатерине и «прохладные» отношения с низвергнутым императором, говорят о весьма шатком положении царедворца, который, видимо, пытался вести двойную игру: и заигрывать с заговорщиками, критикуя «зло» правления Петра III в присутствии Григория Орлова, и продолжать служить этому «злу», участвуя, в частности, в подготовке похода против Дании (в чем Шувалов пытается оправдаться и в этом послании). Если Александр Шувалов всегда оставался в лагере императора Петра III[167], то Иван Шувалов неожиданно появился в Казанском соборе во время провозглашения Екатерины II императрицей и последующей присяги[168]. Тем не менее ни его запоздалое присоединение к победившей стороне, ни его письмо к Орлову не имели позитивных последствий, и оправдание не было принято: 4 марта 1763 года Шувалов уехал за границу. Вероятно, именно на двусмысленное и нерешительное поведение Шувалова в период переворота (и в первые месяцы после него) и намекала Екатерина, открывая «Были и небылицы» портретом «соседа»: «Есть у меня сосед, который во младенчестве слыл умницею, в юношестве оказывал желание умничать; в совершеннолетии каков? – Увидите из следующаго: он ходит бодро, но когда два шага сделает на право, то одумавшись пойдет на лево; тут встречаем он мыслями, кои принуждают его итти вперед, по том возвращается вспять. Каков же путь его, таковы его и мысли. Сосед мой от роду своего не говаривал пяти слов и не делал ни единаго шагу без раскаяния потом об оном. ‹…› Когда я гляжу на него, тогда он утупя глаза в пол передо мною важничает, труся однако мне мысленно» (V, 34).
Тут же императрица замечает, что нерешительный сосед «ропщет противу меня заочно, а в глазах мне льстит» (V, 35). Этот весьма нелестный портрет выделялся из серии добродушно-игривых заметок о других придворных. Салонное подтрунивание перерастало в колкий сарказм, когда речь заходила о старинном знакомце Екатерины.
Императрица внимательно следила за связями и всей деятельностью Шувалова, по привычке не доверяя коварному царедворцу и как будто ожидая очередной «пакости». Иван Шувалов отнюдь не являлся заговорщиком на самом деле, но известный Екатерине исторический контекст (почти императорский статус при Елизавете и самые серьезные европейские связи) «укрупнял» и «политизировал» каждый его шаг. В своем позднейшем письме к Павлу I (ноябрь 1796-го – начало 1797 года) Иван Шувалов сообщал о зависти недругов и о подозрительности Екатерины: «По возвращении моем в отечество… Она (Екатерина. –